Дело Максима Кузьмина

Максим Михайлович Кузьмин (после усыновления Макс Алан Шатто (англ. Max Alan Shatto); 9 января 2010 года — 21 января 2013 года) — российский ребёнок, усыновленный американскими гражданами Лаурой и Аланом Шатто (англ. Alan and Laura Shatto; Гардендэйл, Техас) и погибший 21 января 2013 года, по заключению большого жюри присяжных (grand jury) округа Эктор, в результате несчастного случая.

Раннее детство в России

Мать Максима и Кирилла, Юлия Сергеевна Кузьмина, родила двух детей от разных мужчин. Её родители разошлись, когда ей самой было 11 лет, и её мать страдала алкоголизмом, а брат покончил с собой. В девятом классе Юлия Кузьмина была исключена из средней школы. Она жила в городе Гдов Псковской области, торгуя на рынке собранными в лесу грибами и ягодами, а затем устроилась на работу во Пскове дорожной рабочей, оставив восьмимесячного Максима у своей матери. Оттуда его забрали социальные службы, поскольку о ребёнке никто не заботился. Позднее то же самое повторилось и со вторым сыном Юлии Кузьминой, Кириллом. Мать ни разу не навестила своего сына Максима в приюте. В октябре 2011 года суд лишил её родительских прав.

Усыновление американцами

Граждане США, инженер-нефтяник Аллан Шатто и его жена, преподаватель экономики Лора Шатто начали процедуру усыновления 3-летнего Максима Кузьмина и его младшего брата Кирилла (после усыновления Кристофер Элвин) в мае 2012 года, воспользовавшись услугами Центра по усыновлению Глэдни (англ. Gladney Center for Adoption) — организации со 125-летней историей, занимавшейся усыновлениями российских детей на протяжении двух десятилетий. На усыновление двух русских детей супруги Шатто потратили бо́льшую часть своих сбережений: 43 000 долларов США, не считая расходов на три поездки в Россию

Решение об усыновлении братьев Кузьминых супругами Шатто было принято Псковским областным судом и вступило в силу 23 октября 2012 года. До этого времени Максим находился в Печорском доме ребёнка, откуда в США попал также и Дмитрий Яковлев. По сообщению его главного врача Натальи Вишневской, у Максима был компенсированный порок сердца. У обоих мальчиков оставалось российское гражданство.

В ряде российских СМИ появилась информация, что в ходе прокурорской проверки законности усыновления Кузьминых иностранцами якобы были получены данные о возможной фальсификации документов, указывающие на то, что братьев, в нарушение действующего законодательства, могли скрывать от потенциальных российских усыновителей. В результате этих публикаций, по словам старшего помощника прокурора Псковской области по связям со средствами массовой информации и взаимодействию с общественностью Ярославой Таракановой, в нарушение действующего законодательства были разглашены персональные данные потенциальных усыновителей, поэтому прокуратура, наряду с проверкой подлинности документов об усыновлении, занялась также поиском источников утечки этой информации.

Обстоятельства гибели

В соответствии с официальным заявлением окружного шерифа Марка Доналдсона, сделанным им через месяц после гибели ребёнка, 21 января 2013 года Макс Шатто играл с братом Кристофером на детской площадке с горками и качелями, оборудованной приёмными родителями около их дома в городке Гардендэйл (Техас). Приёмная мать Максима Лора Шатто, по её словам, в это время находилась в помещении, откуда выбежала наружу, увидев, что один из мальчиков лежит на песке. Где в это время находится приёмный отец Аллан Шатто, шериф не указал. В 16:49 по местному времени в службу спасения 911 поступил звонок о том, что Максу Шатто, находившемуся на семейном ранчо в Гардендэйле, стало плохо. Сотрудники службы 911 вызвали туда скорую помощь и полицию, предупредив, что, вероятно, речь идет об остановке сердца. Полиция прибыла, когда скорая помощь увозила ребёнка в окружную больницу Medical Center Hospital, расположенную в городе Одесса, где в 17:43 врачи констатировали его смерть.

Судмедэксперт Сондра Вульф, вызванная в больницу для установления причины смерти мальчика, заявила: «Моё расследование началось в госпитале. Но то, что я знаю, это что мать нашла мальчика во дворе дома в бессознательном состоянии. Она позвонила „911“ и приступила к оказанию первой помощи. Потом на место происшествия прибыли парамедики, они доставили мальчика в реанимацию. Все это время врачи боролись за жизнь Максима. В больнице тоже проводились реанимационные действия, однако спасти его не удалось и врач объявил о смерти».

Похороны

Максим Кузьмин был похоронен 30 января 2013 года на принадлежащем семье Шатто участке кладбища в городке Растон (Луизиана). Организовала и оплатила похоронную церемонию, проходившую в светском похоронном доме, приёмная бабушка мальчика. На церемонии присутствовали его приёмные родители с младшим братом и их родственники, а также настоятель местной католической церкви Святого Фомы Аквинского Фрэнк Фолио.

Действия российских дипломатов в США

Как сообщили прессе сотрудники российского консульства в Техасе, после похорон Максима Кузьмина неофициальная информация о гибели трёхлетнего российского гражданина поступила в посольство России в США со ссылкой на опубликованный в одной из луизианских газет некролог. (Второй некролог был опубликован в газете, выходившей в Техасе.) В связи с тем, что Госдепартамент США не проинформировал российские власти непосредственно после гибели Максима, а также отсутствии официальных заявлений со стороны техасских властей, проводивших следствие, консульский отдел в Техасе получил указание самостоятельно собрать об этом доступную информацию.

11 февраля 2013 года, до появления всех официальных заявлений представителей федеральных властей США и штата Техас, сотрудники российского консульства в Техасе посетили семью Шатто и встречались с представителями следствия. В результате, как утверждают российские дипломаты, им удалось узнать о том, что приёмные родители неоднократно водили Максима к врачу-педиатру, назначившему ему психотропные успокаивающие средства, а также о наличии на теле погибшего мальчика неких «следов» и о кровоизлиянии в брюшной полости. Также им стало известно, что после смерти Максима техасские власти ограничили общение приёмной матери Лоры Шатто с младшим братом Максима Кириллом 2 часами в сутки.

По мнению представителей американской прессы, освещавших эти события, в ходе указанных встреч российских чиновников с представителями следствия произошла утечка информации, после которой стало невозможно замалчивать наличие на теле погибшего мальчика синяков.

Расследование и установление причин смерти

Все заявления американских официальных лиц и выступления в американских СМИ по поводу причин смерти Максима Кузьмина (Макса Шатто) стали появляться после 18 февраля 2013 года, как реакция на выступления российской стороны, обвинявшей приёмных родителей в гибели ребёнка.

Окружное бюро судебно-медицинской экспертизы официально отказалось обнародовать предварительное заключение о причине смерти Макса Шатто, и запретило своим сотрудникам, а также сотрудникам полиции штата Техас распространять любую информацию об этом, сославшись на необходимость проведения экспертиз, на что требуется ещё 8-12 недель. По словам судмедэксперта Сондры Вулф, которую вызвали в больницу сразу после смерти ребёнка, на этом этапе не было никаких причин говорить и о том, что приёмная мать давала мальчику «сильнодействующие психотропные препараты», а бюро судебно-медицинской экспертизы округа не планирует передавать никакой информации до завершения всех необходимых процедур.

Старший судмедэксперт округа Эктор Ширли Стэндефер в интервью «Ассошиэйтед пресс» признала, что при осмотре тела погибшего мальчика были зафиксированы синяки, однако подчеркнула, что они могли возникнуть и при столкновении на бегу с какими-либо предметами.

Окружной шериф Марк Доналдсон сообщил о проведённом вскрытии тела Макса Шатто, указав, что при этом присутствовал один из его заместителей..

Представитель Техасского департамента семьи и службы защиты Патрик Кримминс (Patrick Crimmins) сообщил, что его служба ведёт расследование, основанием для которого послужила жалоба, полученная в день смерти мальчика 21 января 2013 года, о том, что Максим подвергался физическому насилию и за ним не было надлежащего присмотра.

28 февраля 2013 года адвокат семьи Шатто Майкл Дж. Браун (Michael J. Brown) выступил с заявлением, в котором признал, что приёмные родители давали Максиму Кузьмину назначенные врачами медицинские препараты от синдрома дефицита внимания и гиперактивности.

28 февраля 2013 в ходе пресс-конференции в РИА Новости уполномоченный при президенте РФ по правам ребёнка Павел Астахов привел слова сотрудницы социальной службы США Домини «Я уверена, что мальчик (Макс Алан — Максим) погиб в доме усыновителей в результате жёстокого обращения со стороны приёмной матери». Кроме того, он огласил цитату из предварительного патологоанатомического исследования лаборатории клиники города Форт-Уорт, произведенного после констатации смерти Максима Кузьмина: «При осмотре тела выявлены многочисленные повреждения головы и ног (ушибы, гематомы, ссадины)… Повреждения брюшной полости и внутренних органов, которые могли быть вызваны сильным ударом (ударами)», а также мнения следователей управления шерифа округа Итона и Джонса: «Гибель ребёнка Макса Алана Шатто относится к тем редким случаям, когда крайне сложно определить настоящего преступника. К сожалению, нет ни одного свидетеля — очевидца инцидента. Мать мальчика Лаура Ле Энн Шатто может быть не единственным подозреваемым. Мы также продолжаем расследование и в отношении отца Аллана Гари Шатто. Расследование в отношении обоих усыновителей будет продолжено»

Комментируя заявления, сделанные на пресс-конференции в РИА Новости 28 февраля 2013 года российским детским омбудсменом П. Астаховым, менеджер по связям с прессой Техасского департамента по защите семьи Патрик Кримменс подтвердил наличие у некоторых сотрудников его ведомства, проводящих расследование, мнения о смерти Максима Кузьмина от жёстокого обращения со стороны приёмной матери, отметив, что следствие ещё не пришло к окончательному решению: «Нам известно об утверждениях, которые предположительно были высказаны следователем Департамента по защите семьи (Child Protective Services (CPS)), который занимается расследованием дела Макса Шатто и, которые [утверждения] стали достоянием общественности. Наше расследование все ещё продолжается, и это неуместно и неверно утверждать, что мы вынесли решение в этом деле. Существует два голословных утверждения. Мы не вынесли решения — стало ли причиной смерти Макса Шатто физическое насилие, также мы не вынесли решения о том, что причиной смерти стал небрежный надзор».

1 марта 2013 года на пресс-конференции шерифа округа Эктор штата Техас Марка Доналдсона офис судмедэкспертов графства Эктор обнародовал причину смерти, которая базируется на результатах вскрытия, проведённого судмедэкспертами графства Тарант. Согласно заключению «причиной смерти мальчика стал разрыв брыжеечной артерии в области кишечника из-за тупой травмы в области живота». Во время пресс-конференции офицер суда Джон Вандерлаан (Jon Vanderlaan) огласил результаты расследования офиса окружного шерифа: «Причиной смерти трёхлетнего русского усыновленного мальчика Макса Шатто был несчастный случай». По словам принимавшего участие в пресс-конференции окружного прокурора Бобби Блэнда: «В его организме не обнаружено следов лекарств… Синяки и ссадины на теле ребёнка согласуются с тем, что они не были нанесены ему посторонними лицами… Базируясь на медицински обоснованной вероятности, причиной смерти был несчастный случай. Эти результаты были проверены тремя различными патологоанатомами графства Тарант. Также они были перепроверены приглашённым независимым судмедэкспертом. Все специалисты пришли к заключению, что причиной смерти Макса Шатто стал несчастный случай. Вышесказанное базируется на документах следствия, а также медицинской истории ребёнка и результатов вскрытия… мальчик имел психическое расстройство, которое проявлялось в нанесении себе ран… Относительно сообщения, что медицинские препараты могли стать причиной смерти. На момент смерти медицинские препараты или лекарства не были обнаружены в организме ребёнка. Токсикологическая экспертиза дала негативный результат». Прокурор также сказал, что расследование продолжается, поскольку «и несчастные случаи могут повлечь за собой уголовную ответственность». Как утверждает «The Dallas Telegraph», ранее Макс Шатто наблюдался у доктора с диагнозом «поведенческое расстройство», которое проявлялось в членовредительстве, синяки на теле ребёнка соответствуют этому диагнозу. В этот же день менеджер по связям с прессой Техасского департамента по защите семьи (Child Protective Services) Патрик Кримминс сообщил, что по результатом проведённого ими расследования «никаких нарушений не выявлено».

18 марта 2013 года дело было рассмотрено большим жюри (grand jury) округа Эктор, которое постановило, что не имеется доказательств, достаточных для возбуждения обвинения в суде (indictment) против приёмных родителей Максима Кузьмина. Смерть была признана несчастным случаем, причиненным, по всей видимости, ударом об оборудование детской площадки. Окружной прокурор (district attorney) заявил о согласии с решением жюри и прокомментировал решение следующим образом: «Когда столь трагическим образом погибает маленький ребёнок, естественно желать, чтобы виновный ответил перед законом за его смерть. Однако в данном случае не имеется никаких доказательств для привлечения кого-либо к уголовной ответственности». Эти юридические действия являются последним этапом процедуры расследования при подозрении на совершение уголовного преступления и означают, что все следственные действия завершены, а Алан и Лаура Шатто свободны от обвинений.

23 марта американская газета «Odessa American» опубликовала статью, содержащую изложение материалов экспертного заключения по результатам вскрытия. На теле Максима Кузьмина было обнаружено более 30 синяков, ссадин и царапин в различных стадиях заживления, ни один из которых не был причиной смерти. Приёмные родители объяснили наличие этих повреждений аутоагрессивным поведением ребёнка, постоянно стремившегося причинить себе боль. Приёмные родители обращались с жалобами на опасное поведение ребёнка к врачу, были вынуждены не только коротко остричь ребёнку ногти, но и надевать на него во время сна перчатки. Врач прописал ребёнку лекарство, используемое для лечения шизофрении, за 4 дня до смерти Максима родители перестали давать ему препарат, будучи обеспокоенными его побочными эффектами. Экспертиза подтвердила объяснения приёмных родителей и лечащего врача, и сочла, что повреждения на теле ребёнка были нанесены им самим вследствие психического расстройства. Точная причина травмы, повлекшей за собой смерть ребёнка, не была установлена.

12 апреля 2013 года «Комсомольская правда» опубликовала следующую версию: «…Как следует из документа, переданного американцами Следственному комитету России, приёмная мать „била Максима по животу и спине, чтобы избавить от приступа удушья“. Надо сказать, что такой метод действительно существует. Имеется в виду один из вариантов приёма Геймлиха (англ. Abdominal thrusts) — задыхающегося ребёнка кладут на колено и бьют по спине ладонью. Однако Лора Шатто, женщина, скажем так, не хрупкая, применила к трехлетнему ребёнку взрослый вариант этой экстренной терапии — когда удар кулаком наносится в живот под ребра. По мнению экспертов, это и могло стать причиной травмы внутренних органов, в итоге приведшей к гибели несчастного. Удушье тогда действительно прошло, но на следующий день „мальчик плохо себя почувствовал, отказался от еды, и Лора отправила его на детскую площадку — подышать воздухом“. Когда же приёмная мать обнаружила, что он находится без сознания, то решила опробовать ещё более экзотический метод реанимации — „подняла его за шею и трясла изо всех сил“. При этом Пушков отметил, что скорее всего „смерть ребёнка не была целью приёмной матери, но если действительно применялись все описанные методы, то это вполне могло привести к разрыву внутренних органов и смерти“».

По сообщению общественной организации соотечественников «Российско-американский институт гражданского общества» от 4 мая 2013 года, техасский Департамент по защите семьи и социальной защиты закончил расследование в отношении приёмных родителей, не выявив фактов небрежного обращения, отсутствия необходимого надзора или ненадлежащего обращения с ребёнком

Реакция в России

В России вначале заявили о том, что Максим Кузьмин был убит приёмными родителями: 18 февраля 2013 года первым об этом написал российский уполномоченный по правам ребёнка Павел Астахов, по утверждению которого мать избивала Максима и давала ему психотропный препарат риспердал, в котором мальчик не нуждался. Глава комитета Госдумы по вопросам семьи, женщин и детей Елена Мизулина пригласила на заседание комитета американского посла в РФ Майкла Макфола.

Немедленно в официозных СМИ была развёрнута широкая кампания по освещению данного события в нужном ключе, подтверждающем верность принятия Госдумой несколькими месяцами ранее закона, запрещающего усыновление российских сирот гражданами США.

19 февраля Следственный комитет возбудил уголовное дело по факту убийства, ч. 2 статьи 105 УК РФ (убийство малолетнего или иного лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии). В СК заявили, что намерены ходатайствовать об объявлении приёмной матери Максима в международный розыск. По утверждению представителя Министерства иностранных дел России, при осмотре тела ребёнка были выявлены множественные повреждения головы и ног, а в ходе вскрытия патологоанатомы обнаружили повреждения брюшной полости и внутренних органов, которые могли быть вызваны сильным ударом.

По данным «Коммерсанта», 20 февраля российские дипломаты в частном порядке принесли извинения техасским чиновником «за излишне эмоциональную» реакцию официальной Москвы. На встрече с журналистами в среду Павел Астахов также не стал настаивать на версии о жёстоком обращении с ребёнком. «Соглашусь с вами, — сказал уполномоченный при президенте РФ по правам ребёнка. — Вначале мы говорили об убийстве, потом поправились и теперь говорим о гибели приёмного ребёнка в семье».

21 февраля, впрочем, Астахов заявил, что даже если мать просто оставила ребёнка одного на детской площадке, то и в этом случае она должна быть привлечена к уголовной ответственности. Астахов успел предложить новую версию событий. Он заявил о том, что приёмная мать оставила ребёнка «одного на детской площадке».

Юлия Кузьмина

На фоне трагедии Павел Астахов объявил о том, что есть все основания для возвращения брата Максима, Кирилла, его биологической матери Юлии Кузьминой, которая, по его словам, «перестала вести асоциальный образ жизни».

«Прямой эфир»

21 февраля на телеканале «Россия-1» состоялось ток-шоу «Прямой эфир», участие в котором приняли Юлия Кузьмина, её сожитель Владимир Антипенко, уполномоченный МИД по правам человека Константин Долгов, депутат Государственной думы Екатерина Лахова, начальник отдела опеки и попечительства управления социальной защиты Псковской области Валентина Чернова, главный редактор журнала «Православная беседа» Валентин Лебедев, специальный корреспондент «Комсомольской правды» Антон Арсланов, писатели Мария Арбатова и Олег Рой.

Кузьмина заявила о том, что исправилась и готова бороться за своего второго сына — Кирилла, который пока находится в приёмной семье. В этом её поддержал сам Астахов (хотя сейчас ребёнок является гражданином США и решение о его возвращении могут принять только американские власти). Екатерина Лахова и Мария Арбатова высказались в защиту Кузьминой против органов опеки, которые, как они считают, выступили в пользу бездушных американцев. С их слов, детей фактически украли и продали американцам. В адрес граждан США, усыновлявших российских сирот, высказывалось только порицание. Журналист Ольга Бакушинская (как и, позже, другие её коллеги) посчитали программу предвзятой.

После передачи Юлия Кузьмина со своим сожителем возвращалась домой на поезде «Москва—Псков», но их высадили с поезда на станции в Старой Руссе за буйное поведение, которые они устроили в состоянии алкогольного опьянения в вагоне. Нетрезвую молодую пару с поезда забрал наряд патрульно-постовой службы.

На следующий день Павел Астахов не смог прокомментировать поведение Кузьминой, так как, по словам его пресс-секретаря, у него пропал голос, он заболел и отменил все интервью. Однако ближе к вечеру этого дня он заявил о том, что решить вопрос восстановления родительских прав может только суд, отметив, что «в любом случае она вызывает жалость».

Позже Юлия Кузьмина утверждала, что никто её из поезда за пьяный дебош не высаживал: «Это не правда. Я уже слышала, что такое говорят. Мы нормально доехали в Псков на поезде из Москвы. Он пришёл в 07:30, потом мы на такси из Пскова приехали в Гдов. Правда, всю дорогу за мной по поезду ходил мужчина, который снимал меня на телефон и ноутбук. Пошёл за мной в вагон-ресторан, даже до туалета шёл».

Соседи и знакомые Кузьминой сообщили Псковскому агентству информации, что она продолжает вести разгульный образ жизни и так и не устроилась на работу. Её дом находится в плачевном состоянии: с выбитым окном, отключенным газом и электричеством, и в настоящее время она находится со своим сожителем Владимиром на базе отдыха на берегу Чудского озера в домике для рабочих. Ранее псковские СМИ сообщали, что Юлия Кузьмина работает на этой турбазе уборщицей, однако владелец базы отдыха эту информацию категорически опроверг: «Она в свои 23 года вообще ни дня не работала!», — заявил предприниматель. По информации местных жителей, за участие в «Прямом эфире» Юлия Кузьмина и её сожитель получили на двоих 120 тысяч рублей.

22 февраля пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков заявил о том, что квалифицировать смерть Максима Кузьмина в США как убийство или несчастный случай нельзя, пока не будет доказательств. Также он призвал умерить эмоции. В тот же день 436 депутатов Госдумы подписали обращение, в котором призывали американский Конгресс помочь с возвращением на родину Кирилла Кузьмина, брата погибшего мальчика. Депутаты назвали гибель Максима Кузьмина убийством. В ходе обсуждения один из депутатов предложил заодно «тщательно расследовать», не изымались ли у погибших в США российских детей внутренние органы.

После окончания расследования

После заявления властей Техаса о смерти как результате несчастного случая председатель комитета по безопасности Госдумы Ирина Яровая в интервью РИА Новости заявила, что есть серьёзные основания не доверять заявленной США версии.

Реакция в США

Техасская русскоязычная газета The Dallas Telegraph уже 18 февраля дала первую независимую информацию о происшествии, на которую позже сослались многие американские и российские СМИ.

Пресс-секретарь Службы по защите детей в США Пол Циммерман заявил: «Нам сейчас надо быть очень осторожными с информацией, тем более что русские пытаются сделать из этого сенсацию».

Государственный департамент США назвал заявления детского омбудсмена и уполномоченного МИД РФ по правам человека Константина Долгова о непредоставлении доступа к информации, а также их заключения о причинах смерти ребёнка «безответственными» и «абсолютно неверными».

Представитель Государственного департамента США Виктория Нуланд публично заявила, что «никто ни здесь, ни где-либо в мире не должен перескакивать к заключениям об обстоятельствах дела до тех пор, пока полиция не имела возможности завершить расследование».

21 февраля окружной шериф штата Техас Марк Доналдсон заявил, что местные власти удивлены бурной реакцией российских официальных лиц и считают, что у чиновников в Москве нет никаких оснований обвинять приёмную семью «в пытках и убийстве» трёхлетнего ребёнка.. 27 февраля Марк Доналдсон опроверг информацию, что семья Шатто избегает контактов с представителями следствия.

По мнению журналиста газеты The New York Times Дэвида Херсенхорна, трагедию вокруг смерти Максима Кузьмина Павел Астахов использует для продвижения идеи создания независимого министерства, занимающегося делами сирот.

Последствия

Представитель Техасского департамента защиты семьи сообщил о том, что не будут рассматривать возможность возвращения в Россию Кирилла Кузьмина. Он объяснил это тем, что с учётом завершения процедуры усыновления братьев Кузьминых приёмные родители приравнены к родным. В случае лишения приёмных родителей родительских прав процедура не будет отличаться от процедуры с любым другим американским ребёнком: он останется под опекой государства или найдет новую приёмную семью в Техасе или другом штате.

См. также

• Международное усыновление
• Закон Димы Яковлева
• Дело Димы Яковлева
• Дело Артёма Савельева
• Скоробогатов, Иван
• Павел Астахов

Отрывок, характеризующий Дело Максима Кузьмина

Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.