Дельгадо, Хосе Матиас
| Хосе Матиас Дельгадо и Леон исп. José Matías Delgado y León | ||
| ||
|---|---|---|
| 28 ноября 1821 — 10 января 1822 | ||
| ||
| 11 января 1822 — 10 ноября 1822 | ||
- У этого человека испанская фамилия; здесь Дельгадо — фамилия отца, а Леон — фамилия матери.
Хосе Матиас Дельгадо и Леон (исп. José Matías Delgado y León, 24 февраля 1767 — 12 ноября 1832) — сальвадорский священник и обладатель докторской степени по теологии, известен как El Padre de la Patria Salvadoreña (Отец сальвадорской нации). Был лидером национально-освободительного движения Сальвадора, боровшегося со властью Испании. С 28 ноября 1821 по 9 февраля 1823 гг. был председателем Центральноамериканского учредительного съезда, который собирался в Гватемале.
Содержание
Ранние годы
Дельгадо изучал римское право, каноническое право и теологию в Гватемале в Семинарии Тридентино (Tridentino Seminary), докторскую степень получил в университете Сан-Карлос. Был рукоположен в сан священника и возвратился в Сальвадор, где с 12-го августа 1797 года был архиепископским викарием Сан-Сальвадора. Интенсивно занимался пастырской работой. В 1808 году благодаря ему была начата реконструкция старой Приходской Церкви Сан-Сальвадора (сегодня известна под названием Церковь Эль-Розарио). Работы были завершены через десять лет после начала.
Участие в национально-освободительном движении
В Сан-Сальвадоре Дельгадо стал лидером движения за независимость. 5 ноября 1811 года вместе со своим племянником, Мануэлем Хосе Арсе, он был одним из первых, кто напечатал прокламацию о независимости. В тот же день он, по некоторым словам, звонил в колокола Церкви Ла Мерсед, призывая народ к восстанию. Мятеж начался с конфискации 3-х тысяч ружей и казны из королевского казначейства. Интендант провинции, Гутьеррес де Уллоа, был смещён вместе с большинством правительственных служащих.
Восставшие держали управление в своих руках около месяца, до тех пор, пока королевская власть не была восстановлена начиная с Гватемалы. Братья Дельгадо, Хуан и Мигель, также были участниками движения за независимость.
В 1813 году Дельгадо был избран председателем от провинции в совете Гватемалы. Там же он стал ректором Семинарии Тридентино. Во время второго восстания в 1814 году он находился за рубежом и не принимал в нём участия.
Был вновь избран председателем в 1820 году. 15-го сентября 1821 Дельгадо был среди тех, кто подписал Акт о независимости Центральной Америки. 28-го ноября 1821 г. стал главой провинции Сан-Сальвадор.
На посту главы государства
Когда правительственная хунта Центральной Америки проголосовала за вхождение в состав Мексиканской империи 5-го января 1822 года, Дельгадо и многие другие сальвадорцы возражали против этого. 11-го января 1822 г. городское правительство под руководством падре Дельгадо, а также множество различных представителей общественности опротестовали решение хунты. В этот же день правительство провинции Сан-Сальвадор объявило об отделении от Гватемалы, чтобы сохранить независимость от Мексики.
В апреле 1822 года, полковник Мануэль Арсу, командующий войсками Гватемалы, занял сальвадорские города Санта-Ана и Сонсонате. 3 июня Арсу вошёл в Сан-Сальвадор и пробился к Plaza Major (главная площадь города). Девять часов сражения обернулись большими потерями для обеих сторон, множество домов были сожжены и разграблены, однако гватемальцы были вынуждены отступить. Полковник Мануэль Хосе Арсе, племянник Дельгадо, был одним из командующих защитниками. 6 июня войска Сальвадора вновь заняли город Санта-Ана, а затем — Ауачапан и Сонсонате.
2-го декабря 1822 года, из-за боязни повторного вторжения гватемальцев, правительство Сальвадора официально попросило США о вхождении в состав страны на правах штата. Для переговоров была послана дипломатическая делегация.
В тот же месяц, бригадир Висенте Филисола, он же капитан-генерал Гватемалы (в то время — часть Мексиканской империи), отправился в поход на Сан-Сальвадор. Его войска вошли в город 9-го февраля. Он объявил о неприкосновенности жизни живущих здесь людей и их собственности, но также и об аннексии провинции Мексикой. Правительство Дельгадо было свергнуто.
Последние годы жизни
После свержения императора Мексики, Августина I, в 1823 году, Центральная Америка объявила о своей независимости. Дельгадо был избран представителем учредительного съезда Федеративной Республики Центральной Америки. Члены съезда заседали в городе Гватемала начиная с 24 июня 1823 г., и Дельгадо стал генеральным председателем.
5 мая 1824 года Хосе Дельгадо был назначен гражданскими властями первым епископом Сан-Сальвадора, без получения одобрения со стороны католической церкви. После этого он оказался втянут в серьёзный и продолжительный конфликт с Архиепископом Гватемалы и самим Ватиканом, который продолжался до самой его смерти.
В 1824 году Дельгадо приобрёл на бюджетные средства печатный станок, который перевёз в Сальвадор. На нём была напечатана первая сальвадорская газета, El Semanario Político Mercantil, первый выпуск которой вышел в печать 31 июля 1824 г.
Дельгадо умер 12 ноября 1832 года в Сан-Сальвадоре. Во время траурной процессии многочисленные скорбящие забросали его гроб лепестками роз. Тело было захоронено в церкви Эль-Розарио.
Наследие
22-го января 1833 года Национальное Собрание объявило его Benemérito de la Patria (национальным героем).
Рафаэль Рейес, сальвадорский брист, педагог и журналист, опубликовал первое биографическое исследование личности Хосе Матиаса Дельгадо в декабре 1878 года.
Высшая государственная награда Сальвадора носит имя Хосе Матиаса Дельгадо — Национальный орден Хосе Матиаса Дельгадо
В честь Дельгадо был назван университет, который был основан в 15-го сентября 1977 года в одном из пригородов Сан-Сальвадора .
Национальная Ассамблея Сальвадора однажды заказала масляный портрет Дельгадо, с которого позднее была сделана литография А. Демарестом в Нью-Йорке. Мраморный бюст был установлен на площади Avenida Inependencia в Сан-Сальвадоре в 1902 году. Другая статуя была утановлена на пожертвования, собранные немецкими, австрийскими и швейцарскими жителями страны 14-го сентября 1913 года. Эта статуя располагалась в Parque Arce, но была разрушена 10-го октября 1986 года в результате землетрясения. Ещё одна статуя находится на территории университета, названного в его честь.
Смотрите также
Напишите отзыв о статье "Дельгадо, Хосе Матиас"
Ссылки
- [www.casapres.gob.sv/presidentes/pres/matias1823.htm Short biography] (исп.)
- [www.deguate.com/personajes/article_708.shtml Brief biography] (исп.)
- [www.ujmd.edu.sv/ Dr. José Matías Delgado University] (исп.)
Отрывок, характеризующий Дельгадо, Хосе Матиас
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
