Демирчизаде, Абдулазал Мамед оглы

Абдулазал Демирчизаде
азерб. Əbdüləzəl Dəmirçizadə
Дата рождения:	8 июля 1909(1909-07-08)
Место рождения:	Нуха, Елизаветпольская губерния, Российская империя
Дата смерти:	1979(1979)
Место смерти:	Баку, Азербайджанская ССР
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	тюркология, языковедение
Место работы:	Азербайджанский педагогический институт
Учёная степень:	доктор филологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Азербайджанский государственный университет
Известен как:	исследователь истории и особенностей азербайджанского языка
Награды и премии:

Абдулазал Мамед оглы Демирчизаде (азерб. Əbdüləzəl Məmməd oğlu Dəmirçizadə; 8 июля 1909, Нуха — 1979, Баку) — азербайджанский советский учёный-языковед, член-корреспондент Академии наук Азербайджанской ССР, доктор филологических наук, профессор. Вёл научные исследования в области истории азербайджанского языка. Являлся видным, по словам тюрколога Н. Г. Наджафова, представителем азербайджанской советской тюркологии. Заслуженный деятель науки Азербайджанской ССР, лауреат Государственной премии Азербайджанской ССР.

Биография

Абдулазал Мамед оглы Демирчизаде родился 8 июля 1909 года в городе Нуха (ныне — Шеки) в семье кузнеца. Среднее образование получил в родном городе, с 1917—1922 гг. учился в школе «Хадикатул-маариф». В 1925 году Демирчизаде окончил Нухинскую учительскую семинарию. После семинарии преподавал в городе Нуха. Наряду с этим издавал статьи, рассказы и очерки в сборнике «Новая школа».

В 1929 году Демирчизаде приехал в Баку и поступил на педагогический факультет Азербайджанского государственного университета (ныне — Бакинский государственный университет). Ему преподавали такие учёные как Бекир Чобанзаде, Абдуррагим-бек Ахвердиев, Юсиф Везир Чеменземинли, Абдулла Шаиг. После окончания университета Демирчизаде вернулся в Нуху и продолжил заниматься преподавательской деятельностью.

В 1933 году Абдулазал Демирчизаде вернулся в Баку и поступил на аспирантуру Азербайджанского государственного педагогического института имени В. И. Ленина. В 1936 году была опубликована первая работа Демирчизаде под названием «Тюркский язык». В 1938 году Демирчизаде опубликовал книгу «Очерки по истории азербайджанского литературного языка».

В 1940 году Абдулазалу Демирчизаде была присуждена учёная степень кандидата филологических наук, а в 1944 году за капитальный труд «История азербайджанского языка» — учёная степень доктора филологических наук. Данная работа Демирчизаде была отмечена советскими учёными академиками Иваном Мещаниновым, Василием Струве и др. Через год Демирчизаде было присвоено звание профессора.

С 1939 года Абдулазал Демирчизаде вёл научно-исследовательскую работу в Академии наук Азербайджанской ССР, а в 1955 году избирается членом-корреспондентом академии. Многие годы Демирчизаде занимался изучением орфоэпии азербайджанского языка. Такие работы Демирчизаде, как «История азербайджанского литературного языка» (1938), «История азербайджанского языка» (1947), «Пути развития азербайджанского литературного языка» (1958), «История азербайджанского литературного языка» (1967), «Историческая грамматика азербайджанского языка» (1967), «Исследования по азербайджанскому языку» (1947) (раздел фонетики), «Грамматика азербайджанского языка» (1951) (раздел фонетики), «Фонетика современного азербайджанского языка» (1960), «Основы орфоэпии азербайджанского языка» (1969), «Стилистика азербайджанского языка» (1962), «Язык дастанов „Китаби Деде-Коркуд“» (1960), «50 слов» (1963) и другие сыграли значительную роль в формировании азербайджанского языкознания, особенно в изучении истории азербайджанского языка, его фонетики, орфоэпии, стилистики, этимологии, явились ценным вкладом в советскую тюркологию.

Демирчизаде вёл также педагогическую работу, подготовив докторов и кандидатов наук. Им подготовлены более 50 кандидатов наук. Абдулазал Демирчизаде является автором многих работ по вопросам преподавания азербайджанского языка, в том числе учебников «Тюркский язык» (1936), «Грамматика» (1938), «Азербайджанский язык» (1941) (для школы глухонемых детей), «Азербайджанский язык» (1947), а также программ таких курсов, как «Современный азербайджанский язык», «История азербайджанского литературного языка», «История грамматики азербайджанского языка» для высших школ и десятков научно-методических статей.

Демирчизаде возглавлял кафедру азербайджанского языка при Азербайджанском педагогическом институте им. В. И. Ленина. Скончался Абдулазал Демирчизаде в 1979 году. Похоронен на II Аллее почётного захоронения в Баку.

Память

Именем Абдулазала Демирчизаде названа улица в городе Баку.

На стене дома в Баку, в котором проживал Демирчизаде, установлена мемориальная доска.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Могила Демирчизаде на II Аллее почётного захоронения в Баку

• Building on Nigar Rafibeyli Street 39.jpg

  Дом в Баку, в котором проживал Демирчизаде

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Мемориальная доска на стене дома, в котором проживал Демирчизаде

Литература

• Наджафов Н. Г. Абдулазал Мамед оглы Демирчизаде. К 60-летию со дня рождения // Советская тюркология. — 1970. — № 2. — С. 144-145.
• Abbaslı T. [www.anl.az/down/meqale/medeniyyet/2014/iyul/382258.htm Bir yazı ki — «mürəkkəb» və sadə…] (азерб.) // Mədəniyyət. — 2014. — 4 iyul. — S. 13.

Отрывок, характеризующий Демирчизаде, Абдулазал Мамед оглы

Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.