Демократический республиканский союз

Демократический республиканский союз
исп. Unión Republicana Democrática URD
Лидер:	Арнальдо Гонсалес Понсе
Основатель:	Элиас Торо, Исаак Х. Пардо, Фабрисио Охеда и др.
Дата основания:	18 декабря 1945
Штаб-квартира:	Венесуэла Венесуэла Каракас
Идеология:	Центр, левый центр; либерализм, реформизм, национализм, прогрессивизм, социальный либерализм
Интернационал:	Организация либеральных партий исп. Organización de Partidos Liberal, OPL)
Союзники и блоки:	Великий национальный альянс Альтернатива исп. Gran Alianza Nacional Alternativa

К:Политические партии, основанные в 1945 году

Демократический республиканский союз (исп. Unión Republicana Democrática, URD) — центристская политическая партия Венесуэлы, основанная 18 декабря 1945 года как революционная, демократическая и либеральная. Официальный цвет — жёлтый. Девиз — «За землю, хлеб и свободу» (исп. Por pan, tierra y libertad).

Идеология

После смерти в 1935 году президента Хуана Висенте Гомеса, 27 лет единолично управлявший Венесуэлой, новый президент Элеасар Лопес Контрерас начинает процесс постепенной демократизации. Его преемник Исайас Медина Ангарита продолжил политику своего предшественника, в частности, разрешил создавать новые партии. После его свержения в 1945 году процесс демократизации резко ускоряется, как и формирование новой партийной системы. Именно в годы правления Контрерас и Медины Ангариты в Венесуэле оформляются три основных течения: консервативное, радикальное и умеренное. Последняя группа представляла из себя приверженцев политического либерализма, в то же время в экономических вопросах венесуэльские либералы были сторонниками дирижизма — политики активного вмешательства государства в управление экономикой. Представители этой группе в 1945 году создадут Демократической республиканский союз, ведущую либеральную партию Венесуэлы в 1940-х—1960-х годах.

Иидеология Демократического республиканского союза была определена в ходе 1-го Национального конвента, состоявшегося в Каракасе 28 февраля 1947 года. Согласно решениям Конвента ДРС был создан как партия демократическая, националистическая, народная и революционная, стремящаяся к достижению законными средствами высокого благосостояния нации и граждан, что, по мнению идеологов партии, противоречит практике венесуэльских латифундистов и международных империалистов. На момент своего основания партия определяла саму себя в качестве левоцентристской, но не марксистской или социал-демократической.

История

Ранние годы

После свержения 18 октября 1945 года авторитарного президента-генерала Исайаса Медина Ангарита и прихода к власти Революционной правительственной хунты Ромуло Бетанкура, лидера партии Демократическое действие, в Венесуэле начинается процесс демократизации. Правящая партия, Венесуэльская демократическая (исп. Partido Democrático Venezolano), была запрещена новыми властями. После этого в стране реально существовало всего две крупные политические партии: социал-демократическое Демократическое действие (ДД) и Коммунистическая партия Венесуэлы (КПВ). Ряд деятелей к тому времени уже фактически распавшейся Национальной демократической партии (исп. Partido Democrático Nacional), некогда объединявшей большую часть некоммунистической венесуэльской оппозиции военному режиму Хуана Висенте Гомеса, не пожелавшие присоединяться к слишком левым для них ДД и КПВ, решили основать центристскую партию. К ним присоединились часть членов позитивистского крыла запрещённой Национальной демократической партии

18 декабря 1945 года врач-фтизиатр Элиас Торо, врач, историк и публицист Исааком Х. Пардо, журналист Фабрицио Охеда, Хесус Леопольдо Санчес, Андрес Отеро и Амилькар Плаза основали либеральную партию, названную ими Демократический республиканский союз. В марте 1946 года лидером партии стал юрист и политик Ховита Вильяальба.

В октябре 1946 года ДРС принял участие в первых для себя выборах, в Конституционную ассамблею. На них заняла четвёртое место, получив 3,55 %, партия и оставшись без мандатов. В 1947 году ДРС не стал выдвигать своего кандидата в президенты, зато на выборах в Национальный Конгресс занял третье место, получив 4,34 % голосов избирателей, что обеспечило партии 4 места в Палате депутатов и одно в Сенате.

ДРС, как и другие политические партии страны, критически относился к действиям Демократического действия, обвиняя правящую партию в склонности к сектантству и гегемонии. 22 декабря 1948 года, через месяц после переворота, в результате которого к власти пришла военная хунта, Национальный совет ДРС выступил с заявлением, в котором было сказано, что переворот 1948 года берёт своё начало в перевороте 1945 года.

ДРС и хунта Переса Хименеса

Военная хунта, свергнувшая демократически избранного президента Ромуло Гальегоса, запретила деятельность Демократического действия и Компартии. В то же время, военные позволили двум другим основным партиям, центристскому ДРС и социал-христианской КОПЕЙ продолжать свою деятельность, хотя и с некоторыми ограничениями. В 1952 году, усиление давления как внутреннего, так и международного, заставило военные власти Венесуэлы объявить о проведении выборов в Конституционную ассамблею. К ним были допущены проправительственный Независимый избирательный фронт (исп. Frente Electoral Independiente, FEI), а также обе ведущие партии легальной оппозиции, ДРС и КОПЕЙ. Руководство партии рассматривало вариант бойкота выборов, но в конечном счёте решило принять участие в них.

Оппозиции, ДРС во главе с Ховито Вильяльба и КОПЕЙ во главе с Рафаэлем Кальдера, пришлось представить правительству подробную информацию о деятельности своих партий, в том числе об организуемых при их участии мероприятиях, списках членов и партийных финансах. Кроме того, освещение в прессе предвыборных кампаний обеих партий было подвергнуто строжайшей цензуре. Всё же, режим пошёл на некоторые послабления, в частности, позволив ДРС в преддверии выборов, 17 ноября 1952 года, провести первый в Венесуэле после переворота политический массовый митинг.

Первые результаты голосования преподнесли хунте неприятный сюрприз. Уже после подсчёта примерно трети голосов выяснилось, что победу одерживает оппозиция. Так, в поддержку ДРС было отдано 147 065 голосов избирателей, в то время как за проправительственную партию проголосовало приблизительно 50 000 человек. После этого глава военной хунты Перес Хименес запретил дальнейшее освещение в прессе подсчёта голосов. Окончательные результаты выборов были объявлены 2 декабря. Согласно данным Избирательного совета Независимый избирательный фронт (НИФ) получил 788 086 голосов, за ДРС проголосовали 638 336 избирателей, а за КОПЕЙ 300 309 человек. Лидеры Демократического действия в изгнании заявили, что ДРС и КОПЕЙ вместе собрали 1,6 из 1,8 млн голосов, что означало получение ими 87 мест в Ассамблее из 103. Неофициальные результаты, опубликованные Армандо Велосом Мансера, показали, что за ДРС проголосовали около 1 198 000 избирателей, за НИФ — 403 000, за КОПЕЙ — 306 000. Некоторые детали в официальных результатах голосования на уровне штатов свидетельствуют о мошенничестве при распределении мест. В некоторых штатах ДРС имел право на одно из двух мест на основании своей доли голосов, но не получил ни одного.

Воспользовавшись тем что ДРС и КОПЕЙ в знак протеста против фальсификации итогов голосования бойкотировали первое заседание Конституционной ассамблеи 9 января 1953 года, депутаты от НИФ ратифицировали результаты выборов и избрали Переса Хименеса президентом Венесуэлы. Позднее Ассамблея разработала новую конституцию, которая была обнародована в апреле 1953 года. Затем начинается период преследования лидеров ДРС, часть из них были заключены в тюрьму, некоторым, в частности, Вильяальбе и Марио Брисеньо Ирагорри пришлось покинуть Венесуэлу.

В 1957 году для борьбы с диктатурой Переса Хименеса ДРС вместе с ДД, КОПЕЙ и КПВ создают Патриотическую хунту (исп. Junta Patriótica). 21 января 1958 года оппозиция начинает всеобщую забастовк. 22 января 22 высших офицера венесуэльской армии Военную правительственную хунту и призвали к отставке Переса Хименеса. 23 января диктатор, оставшись без поддержки Вооружённых сил, бежал в Доминиканскую республику. Власть в стране перешла к Временному правительству во главе с контр-адмиралом Вольфгангом Ларрасабалем Угуэто.

Восстановление демократии

31 октября 1958 года, в преддверии первых за последние 10 лет свободных выборов, три ведущие партии Венесуэлы, Демократическое действие, Демократический республиканский союз и КОПЕЙ заключили пакт Пунто-Фихо, получивший своё название по городу в котором он был подписан. Целью межпартийного соглашения стало достижение устойчивости воссозданной в стране демократии через равное участие всех сторон пакта в работе правительства.

На первых после падения диктатуры всеобщих выборах, прошедших 7 декабря 1958 года, ДРС вывдинула в президенты кандидатуру контр-адмирала Вольфганга Ларрасабаля, который для участия в выборах оставил пост главы Временной правительственной хунты. В результате президентом стал лидер ДД Ромуло Бетанкур, а кандидат либералов занял второе место, набрав 34,61 %. На выборах в Конгресс партия также заняла второе место, получив 26,80 % голосов, что позволило ей завоевать 30 мест в Палате депутатов из 132 и 10 мест в Сенате из 51.

1960-е годы

Возврат к гражданскому правлению и демократическим выборам не принёс Венесуэле гражданского согласия. Во многом конфликты были спровоцированы внешней политикой президента Бетанкура, в том числе его поддержкой санкций против Кубы и её исключения из Организации американских государств (ОАГ). В то время как Бетанкур, известный своим антикоммунизмом, ориентировался на США, либералы и левые в большинстве своём сочувственно относились к кубинскому лидеру Фиделю Кастро и выражали недовольство вмешательством Вашингтона во внутренние дела страны. Результатом этого противостояния стали два раскола правящего Демократического действия подряд, несколько попыток убить президента Бетанкура или свергнуть его вооружённым путём, которые вылились в полномасштабную гражданскую войну, сопровождавшуюся партизанскими действиями в сельской местности и террористическими актами, в том числе похищениями людей, в городах. К партизанам, ведшим вооружённую борьбу против правительства, примкнули и часть радикально настроенных членов ДРС во главе с депутатом Конгресса Фабрисио Охеда

В 1962 году руководство ДРС объявило о выходе из пакта Пунто-Фихо.

Всеобщие выборы 1963 года проходили в условиях народных волнений и партизанских акций. Политический ландшафт Венесуэлы значительно изменился. Правящее Демократическое действие, хоть и осталось самой популярной партией страны, но уже не могла рассчитывать на сохранение своей безусловной гегемонии. Так что хотя партия Бетанкура вновь одержала победу на выборах, она уже не была столь впечатляющей как ранее. Изменения затронули и ДРС. Популярный в Венесуэле контр-адмирал Вольфганг Ларрасабаль вновь принял участие в выборах, но от новой партии Народная демократическая сила (исп. Fuerza Democrática Popular), созданной группой бывших членов ДД. Артуро Услар Пьетри, один из самых известных в стране интеллектуалов, писатель, критик, социолог, педагог и государственный деятель, избранный в 1958 году сенатором от ДРС, покинул партию и также выставил свою кандидатуру на президентских выборах, получив поддержку новой правоконсервативной партии Независимые за Национальный фронт (англ. Independientes Pro-Frente Nacional). Неудивительно, что ДРС выступила на выборах не очень удачно. Лидер партии Ховита Вильяальба, даже получив поддержку от Социалистической партии Венесуэлы и Независимого национального движения избирателей, занял лишь третье место на выборах президента, получив 18,89 % голосов. На выборах в Конгресс за ДРС отдали свои голоса 17,38 % избирателей, что позволило партии завоевать 29 мест в Палате депутатов из 179 и 7 в Сенате из 47. Таким образом, ДРС на выборах уступил не только ДД, но и КОПЕЙ, став третьей партией страны.

Новый президент Рауль Леони, пытаясь стабилизировать ситуацию в Венесуэле, предложил крупнейшим партиям страны сформировать коалиционное правительство на основе соглашения под названием «Широкая база». Пакт был подписан 5 ноября 1964 года. В соответствии с договорённостью представители ДРС заняли посты министров общественных работ, труда, связи, здравоохранения и социального обеспечения, кроме того, член партии Алирио Угарте Пелайо был избран Председателем Палаты депутатов.

Участие ДРС в правительстве Леони вызвало неоднозначную реакцию в партии. В 1964 году из ДРС за критику «Широкой базы» были исключены Хосе Висенте Ранхель, Луис Микилена и Хосе Эррера, отказавшиеся поддержать правительство Леони. Исключённые создали собственную партию Народный националистический авангард (исп. Vanguardia Popular Nacionalista, VPN). В 1965 году ситуация ухудшилась, когда партию покинули часть левых диссидентов и присоединились к Революционной партии национальной интеграции (исп. Partido Revolucionario de Integración Nacionalista, PRIN). В 1966 году группа боевиков-урредистас во главе с Алирио Угарте Пелайо из штата Арагуа основали свою партию Независимое демократическое движение (исп. Movimiento Democrático Independiente, MDI). В сложившихся условиях, опасаясь растерять поддержку оставшихся сторонников, в апреле 1968 года ДРС решает выйти из соглашения, чтобы начать ​​собственную избирательную кампанию на всеобщих выборах, которые должны были пройти в этом году.

Время коалиций

Столкнувшись с растущей угрозой маргинализации ДРС и создания в Венесуэле двухпартийной системы, в рамках которой страной будут поочерёдно управлять ДД и КОПЕЙ, руководство партии решает создать широкую коалицию. ДРС выдвигает на пост президента Мигеля Анхеля Бурелли Риваса, создав в его поддержку коалицию Фронт за победу (исп. Frente de La Victoria) с целью объединить все силы, не желавшие формирования двухпартийной системы. В новое объединение помимо урредистас вошли Национальный демократический фронт (исп. Frente Nacional Democrático, NDF, ранее Независимые за национальный фронт), Народная демократическая сила и Независимое национальное избирательное движение. Кандидату Фронта за победу удалось получить 22,22 % голосов, но в итоге он занял лишь третье место, пропустив вперёд Рафаэля Кальдеру от КОПЕЙ и Гонсало Барриоса от ДД. На выборах в Конгресс ДРС, выступавший на этом фронте в одиночку, занял лишь пятое место, потеряв более трети мест в Палате депутатов и более половины сенаторских мандатов.

В 1970 году ДРС решает сделать ставку на идее национализации нефтяной промышленности. Партию возглавил Леонардо Монтьель Ортега, обвинивший транснациональные нефтяные компании в попытке оказывать давление на правительство Венесуэлы, уменьшая добычу нефти. Эта политика позволила ДРС сблизиться с левым Народным избирательным движением (НИД), третьей партией по итогам выборов в Национальный конгресс.

В 1972 году ДРС начинает серию переговоров с НИД, а затем и с Компартией, чтобы сформировать коалицию для участия во всеобщих выборах 1973 года. К середине года сторонам переговоров удалось договориться о создании Народного националистического фронта (исп. Frente Nacionalista Popular), также известный как Новая сила (исп. Nueva Fuerza). Участники фронта решили в случае своей победы создать правительство национального единства, национализировать железорудную и нефтяную отрасли, банки, электроэнергетику и латифундии, а также осуществить план широкомасштабного строительства дешёвого жилья. В дальнейшем возникли разногласия относительно кандидатуры на президентских выборов 1973 года. ДРС предложил выдвинуть от Новой силы Вильяальбу, а НИД Хесуса Анхеля Паса Галаррагу. Не сумев договориться, ДРС решил участвовать в выборах самостоятельно.

Всеобщие выборы 1973 года для ДРС завершились провалом. Вильяальба сумел набрать всего лишь 3,07 % голосов избирателей, заняв пятое место. По итогам выборов в созыве Конгресс партия недосчиталась двух третей мест в Палате депутатов и Сенате.

В 1970-х годах ДРС пережил ещё один раскол. бывший лидер партии Леонардо Монтьель Ортега покинул её, возглавив новую организацию — Движение национального возрождения (исп. Movimiento Renovación Nacional, Morena). Новая партия не смогла в дальнейшем добиться успеха, но очередной раскол ещё больше подорвал позиции ДРС.

Коалиции с КОПЕЙ и ДД

Готовясь к выборам 1978 года ДРС начал переговоры с социал-христианской партией КОПЕЙ, предложив поддержать на президентских выборах кандидата этой партии Луиса Эррера Кампинса. За это Социал-христианская партия должна была гарантировать ДРС 2 места в Сенате и 5 в Палате депутатов. Всеобщие выборы 1978 года завершились избранием Эррера Кампинса на пост президента. На выборах в Конгресс ДРС сумел, выступая самостоятельно, получить 3 места в Палате депутатов, ещё 5 депутатов, а также 2 сенатора от ДРС были избраны по спискам КОПЕЙ.

На президентских выборах 1983 ДРС заключила альянс с аналогичными условиями с конкурентами КОПЕЙ, партией Демократического действия. На этих выборах партия также смогла самостоятельно провести 3 человек в Палату депутатов.

Автономия и коалиции

В 1988 году ДРС решила отойти от своей прежней политики коалиций и выдвинула на пост президента Исмению Вильяальбу, супругу Ховито Вильяальбы, бывшего советника и бывшего депутат от штата Нуэва-Эспарта. Исмения Вильяальба стала первой женщиной, баллотировавшейся в президенты Венесуэле, впрочем этот факт ей не сильно помог. Она смогла получить всего 0,84 % голосов. На выборах в национальный конгресс ДРС также выступил неудачно, завоевав всего 2 места в Палате депутатов.

Серьёзный экономический и политический кризис 1980-х—1990-х годов, усугублённый обвинениями в коррупции в адрес двух президентов подряд, привёл к крушению пакта Пунто Фихо, который длительное время способствовал сохранению политической стабильности в Венесуэле. Вместе с пактом рухнула и двухпартийная система, сложившаяся в конце 1960-х годов. Для ведущих партий Венесуэлы ситуация осложнилась новыми расколами. В этих условиях победу на президентских выборах одержал бывший лидер КОПЕЙ Рафаэль Кальдера, выдвинутый своей новой партией, Национальная конвергенция. В поддержку Кальдеры сложилась коалиция 17 малых левых и центристских партий, третьей по величине партией в этом союзе была ДРС. На выборах в Конгресс партия провалилась, не сумев набрать даже одного процента голосов и впервые в своей истории оставшись без депутатских мандатов.

На президентских выборах в 1998 году ДРС решила поддержать кандидата Демократического действия Луиса Альфаро Усеро. Даже когда резкий рост популярности левого популиста Уго Чавеса заставил ДД отозвать свою поддержку Альфаро Усеро, сделав ставку на более популярного политика урредистас продолжили поддерживать Усеро, что впрочем ему не помогло. Выборы для кандидата ДРС завершились с самым низким итогом голосования за всю историю партии, всего 0,42 %. Зато партия смогла провести одного своего кандидата в палату депутатов.

В оппозиции Чавесу

С 1998 года ДРС был в оппозиции к режиму Уго Чавеса и его преемника Николаса Мадуро.

В 1999 году ДРС провалилась на выборах в Конституционную ассамблею, оставшись без мандатов.

Во всеобщих выборах 2000 года ДРС не стала выдвигать своих кандидатов ни на пост президента, ни в однопалатную Национальную ассамблею.

В 2002 году партия присоединилась к коалиции 20 политических партий, а также общественных объединений и неправительственных организаций, находившихся в оппозиции к администрации Уго Чавеса «Демократической координатор» (исп. Coordinadora Democrática, CD). Не добившись успеха, коалиция распалась в 2004 году из-за внутренних разногласий и противоречий, обострившихся после поражения оппозиции на референдуме об отзыве президента Чавеса в августе того же года.

В 2005 году ДРС последовала примеру ведущих оппозиционных партий, решив бойкотировать парламентские выборы.

На президентских выборах 2006 года урредистас поддержали кандидатуру губернатора штата Сулия Мануэля Росалеса, лидера партии «Новое время», которого поддержали более 40 оппозиционных партий.

В 2007 году ДРС выступила против проекта конституционной реформы, предложенной президентом Уго Чавесом. Партия присоединилась к блоку «Нет» (исп. Bloque del No), созданному оппозиционными партиями, чтобы совместно добиться отклонения проекта изменений в основной закон страны, значительно расширяющих полномочия президента. В декабре того же года референдум завершился победой оппозици.

23 января 2008 года девять оппозиционных партий подписали Соглашение национального единства с целью совместно участвовать в региональных выборах 2008 года. 27 февраля того же года к коалиции «Национальное единение» (исп. Unidad Nacional, ныне Круглый стол демократического единства — исп. Mesa de la Unidad Democrática, MUD) присоединились ещё восемь партий, включая ДРС.

7 февраля 2015 года руководство ДРС приняло решение выйти из состава блока «Круглый стол демократического единства». Позднее партия вошла в состав коалиции «Великий национальный альянс Альтернатива» (исп. Gran Alianza Nacional Alternativa).

Результаты выборов

</small>Год	Выборы	Кандидат	Голоса	Проценты	Сенаторы	Депутаты
1946	Конституционная ассамблея	н/д	н/д	н/д	—	2
1947	Всеобщие выборы	Нет	—	—	1	4
1952	Конституционная ассамблея	н/д	н/д	н/д	н/д	29
1958	Всеобщие выборы	Вольфганг Ларрасабаль	903 479	34,61%	30	11
1963	Всеобщие выборы	Ховита Вильяальба	551 266	18,89%	7	29
1968	Всеобщие выборы	Мигель Анхель Бурелли Ривас	439 642	11,82%	3	17
1973	Всеобщие выборы	Ховита Вильяальба	134 478	3,07%	1	5
1978	Всеобщие выборы	Луис Эррера Кампинс	56 920	1,07%	0	3
1983	Всеобщие выборы	Хайме Лусинчи	86 408	1,30%	0	3
1988	Всеобщие выборы	Исмения Вильяальба	50 640	0,69%	0	2
1993	Всеобщие выборы	Рафаэль Кальдера	32 916	0,59%	0	1
1998	Всеобщие выборы	Луис Альфаро Усеро	47 000	0,45%	0	1
1999	Конституционная ассамблея	н/д	н/д	н/д	н/д	0
2000	Всеобщие выборы	Нет	—	—	—	0
2005	Парламент	—	Нет	Нет	Нет	Нет
2006	Президент	Мануэль Росалес	84 690	0,72%	—	—

Отрывок, характеризующий Демократический республиканский союз

В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…