Демократия в Америке
| Демократия в Америке | |
| De la démocratie en Amérique | |
 Первое американское издание (1838) | |
| Автор: | |
|---|---|
| Язык оригинала: | |
| Дата первой публикации: |
1835, 1840 |
 Текст произведения в Викитеке | |
«Демократия в Америке» (De la démocratie en Amérique) — историко-политический трактат Токвиля, написанный им под впечатлением от поездки в Соединённые Штаты Америки и Канаду в 1831 году. Считается классическим изложением идеологии либеральной демократии[1] и «первым глубоким анализом американской политической жизни»[2]. Первая часть была опубликована в 1835, вторая — в 1840 году.
Алексис де Токвиль и его друг Гюстав де Бомон в течение 9 месяцев 1831 года колесили по Соединённым Штатам[3] и общались с представителями интеллектуальной элиты молодого государства. Официальной целью их поездки было изучение пенитенциарной системы США, однако Токвиля занимало децентрализованное устройство демократического общества в целом. Как действующий политик он желал перенести лучшее из американской системы на французскую почву; сопоставление родной страны с Новым светом выступает на первый план во втором томе его сочинения.
Содержание
Основные идеи
Историческая концепция Токвиля состоит в том, что на смену вековой власти аристократии повсюду неизбежно приходит народовластие. Семя американской демократии он видит в братстве пуритан, которые стояли у истоков американских колоний. Наиболее привлекательная черта американского общества для Токвиля — равенство стартовых возможностей. Несколько идеализируя децентрализованное устройство США, Токвиль противопоставляет его сверхцентрализованной Франции своего времени:
Поскольку в Соединенных Штатах нет общего центра, в котором все должно неизбежно сводиться воедино, то здесь не возникает ни огромных столичных городов, ни громадных состояний, ни глубокой нищеты, ни внезапных революций.
Токвиль высоко оценивал достоинства федеративного государства:
Никто не способен больше меня оценить все преимущества системы федеративного устройства государства. Я вижу в ней самый верный залог процветания и свободы человечества[4].
Вместе с тем Токвиль видит и обратную сторону «тирании большинства» — культ материального преуспеяния, рост изоляции и отчуждения индивидов, а также упадок искусств, основными заказчиками которых традиционно выступали аристократические верхи:
Воздух здесь пропитан корыстолюбием, и человеческий мозг, беспрестанно отвлекаемый от удовольствий, связанных со свободной игрой воображения и с умственным трудом, не практикуется ни в чем ином, кроме как в погоне за богатством.
Прогноз Токвиля довольно пессимистичен — всеобщее избирательное право и связанный с этим диктат широких масс «постепенно приводят к уничтожению свобод, усилению роли государства, политическому индифферентизму и стремлению граждан к опеке»[2].
Америка и искусство
По мнению Токвиля, искусства не могут процветать в условиях всеобщего равенства, ибо ежедневные хлопоты о благосостоянии и довольстве «заставляют людей развивать в своем сердце вкус к полезному за счет любви к прекрасному». Эта мысль об Америке как о прообразе общества будущего, где нет места искусству, встревожила европейских литераторов. Так, Флобер в одной из статей признал основной чертой жизни в США лицемерие; в его трактовке это страна всеобщей пошлости, где «называют панталоны „невыразимыми“ и выводят теорию рабства из Библии». Первый том сочинения Токвиля произвёл глубокое впечатление и на А. С. Пушкина. В письме к Чаадаеву поэт сообщал, что находится «под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею»[5]. Свои тревожные мысли о предполагаемой тирании черни над лучшими людьми в Америке он выразил в статье «Джон Теннер», где упомянул и «славную книгу» Токвиля[5]:
Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы...
Токвиль о России
Вслед за Мишле Токвиль пишет о России как об обществе, построенном на единовластии, и видит в ней своеобразного антипода Соединённых Штатов, намекая на их грядущее противостояние:
В настоящее время в мире существуют два великих народа, которые, несмотря на все свои различия, движутся, как представляется, к единой цели. Это русские и англоамериканцы. Оба эти народа появились на сцене неожиданно. <…> В Америке для достижения целей полагаются на личный интерес и дают полный простор силе и разуму человека. Что касается России, то можно сказать, что там вся сила общества сосредоточена в руках одного человека. В Америке в основе деятельности лежит свобода, в России — рабство. У них разные истоки и разные пути, но очень возможно, что Провидение втайне уготовило каждой из них стать хозяйкой половины мира.
Эту цитату одобрительно приводит в «Хронике русского» Александр Тургенев после ремарки о том, что «Талейран называет его книгу умнейшею и примечательнейшею книгою нашего времени, а он знает и Америку, и сам аристократ, так, как и Токевиль, которого все связи с Сен-Жерменским предместьем»[6].
Влияние
Первый том книги Токвиля имел огромный успех во Франции и за её пределами. Всего за несколько лет трактат был издан в Англии, Бельгии, Германии, Испании, Венгрии, Дании и Швеции. В 1841 г. Токвиль был избран членом Французской академии. Однако разлом американского общества во время Гражданской войны 1860-х годов поставил под сомнение аккуратность его прогнозов. К началу XX века Токвиль у себя на родине был практически предан забвению[1].
Социальные потрясения XX века возродили интерес к Токвилю с его признанием необходимости непрерывных социальных изменений в сторону демократизации. «Демократия в Америке» оказала огромное влияние на развитие социологии в Германии и в США (Макс Вебер, Георг Зиммель). В годы Холодной войны часть западного истеблишмента даже видела в Токвиле потенциальную альтернативу Марксу[1]. В 1990-е гг. в США вошли в моду туристические поездки по маршруту Токвиля и Бомона.
См. также
- Размышления о Французской революции — классическое изложение доктрины консерватизма
- Тирания большинства — термин, впервые использованный в «Демократии в Америке»
Напишите отзыв о статье "Демократия в Америке"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.britannica.com/EBchecked/topic/597857 Alexis de Tocqueville (French historian and political writer)] (англ.). — статья из Encyclopædia Britannica Online.
- ↑ 1 2 [krugosvet.ru/enc/istoriya/TOKVIL_ALEKSIS.html ТОКВИЛЬ, АЛЕКСИС | Энциклопедия Кругосвет]
- ↑ Бомон, Гюстав-Огюст // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Токвиль А. Демократия в Америке. М., 2000. С. 142
- ↑ 1 2 [www.ruthenia.ru/volpert/articles/toqueville.htm Л.И. Вольперт. Пушкин и Токвиль]
- ↑ [az.lib.ru/t/turgenew_a_i/text_0010.shtml Lib.ru/Классика: Тургенев Александр Иванович. Хроника русского]
Отрывок, характеризующий Демократия в Америке
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
