Демонстрация бессилия

«Демонстрация бессилия» — ночное шествие членов петроградской Городской Думы 25 октября 1917 года к Зимнему дворцу после начала его штурма большевиками, с целью оказать поддержку идущим на гибель министрам Временного правительства и их защитникам.

Предыстория

Одновременно с началом атак большевиков на цитадель Временного правительства, в 21 час 25 октября 1917 года собралась петроградская Городская Дума. За предшествующие сутки ни сама Дума, ни господствующие в ней политические партии не смогли оказать осажденному в Зимнем дворце революционному правительству никакой помощи. Никитин в последнем своем телефонном разговоре с одним из друзей даже горестно съязвил:

Революционная демократия разговаривает, революционное правительство погибает

В момент открытия очередного заседания Думы городской голова Шрейдер сделал сообщение о том, что через «несколько секунд» начнется обстрел большевиками Зимнего дворца, в ответ на что Дума решает в целях предотвращения катастрофы отправить 3 делегации:

• во главе с Паниной — на крейсер «Аврора»;
• во главе с Шрейдером — в штаб большевиков Смольный;
• во главе с председателем Думы Исаевым — в Зимний дворец.

Через пару часов все три делегации вернулись ни с чем — их не пропустили патрули.

Решение идти к Зимнему дворцу

В начале возобновленного с возвращением делегации заседания эсер Быховский сообщает о своем только что состоявшемся телефонном разговоре с министром земледелия Временного правительства Масловым, находящимся в числе прочих членов правительства (исключая Керенского) в Зимнем дворце. Маслов передал своему собеседнику о тяжести обстановки в Зимнем дворце и о готовности министров погибнуть, а также свои последние слова перед смертью:

проклятие той демократии, которая послала его в правительство, а теперь изменила

Выступление оратора произвело оглушительное впечатление в нервной обстановке заседания Думы. Экспансивные Панина и Нечаева призвали Думу идти и умереть вместе со своими избранниками в Зимнем дворце.

Проголосовав поименно, Дума принимает (62 голосами против 14 голосов большевиков при 3 воздержавшихся) решение идти ко дворцу.

Шествие

Выступили лишь спустя полтора часа после голосования, после предпринятых попыток собрать людей через партийные организации и разговоров с Зимним дворцом. По описанию В. М. Зензинова, шли стройными рядами и с пением «Марсельезы». Вскоре, на Казанской площади, думская процессия вместе с присоединившейся к ней толпой публики, была остановлена патрулями. Протолкавшись на Казанской площади около часа, промокнув и продрогнув, думская процессия вернулась около 3 часов ночи восвояси, в здание Городской Думы. Это произошло уже после ставшего реальностью захвата Зимнего дворца большевиками.

Детальное описание этого инцидента оставил Джон Рид, ставший очевидцем этого события:

«Стреляйте, если хотите! Мы пойдём! Вперёд! — неслось со всех сторон. — Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулемётами!»

«Нет, — заявил матрос с упрямым взглядом. — Не могу вас пропустить».

«А что вы сделаете, если мы пойдём? Стрелять будете?»

«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»

«Мы идём! Что вы можете сделать?»

«Что-нибудь да сделаем, — отвечал матрос, явно поставленный в тупик. — Не можем мы вас пропустить! Что-нибудь да сделаем…»

«Что вы сделаете? Что сделаете?»

Тут появился другой матрос, очень раздражённый. «Мы вас прикладами! — решительно вскрикнул он. — А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»

Раздались дикие вопли гнева и негодования. Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь.

«Товарищи и граждане! — сказал он. — Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих тёмных людей были запятнаны нашей невинной кровью! Быть расстрелянными этими стрелочниками — ниже нашего достоинства. (Что он понимал под словом „стрелочники“, я так и не понял.) Вернёмся в думу и займёмся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!»

После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому всё ещё по четверо в ряд.

Результаты демонстрации

Объективно бессмысленный жест, каковым было шествие думцев в ночь захвата большевиками Зимнего дворца, получил, тем не менее, важное положительное значение: решение Городской Думы вызвало подъем духа у осажденных в Зимнем дворце: людям, идущим на гибель, при любых обстоятельствах всегда очень важна моральная поддержка. Движение Думы и стало такой нравственной поддержкой защитникам Зимнего дворца.

Отзывы прессы

Официоз народных социалистов «Народное слово» усмотрел «здоровое государственное чувство» в «героическом, полном великого самозабвения акте Петроградской Думы».

Последствия

«Демонстрация бессилия» дала и иные, более значительные последствия. Она привела к перелому в настроениях антибольшевистской революционной демократии и сделала возможным вести последующее сопротивление захватившим власть большевикам под своим флагом. Одновременно с наличествовавшей идеей изоляции мятежа большевиков, стала возможной и идея вооруженного отпора большевизму.

По возвращении думского шествия Думой было решено организовать «Комитет спасения Родины и революции», ставший боевым органом революционной демократии, сыгравшим значительную роль в будущей борьбе против большевиков. Так, 29 октября 1917 года под эгидой этого органа было поднято, одновременно с походом Керенского — Краснова на Петроград, юнкерское восстание в самом Петрограде. Однако, ввиду численного превосходства большевизированных солдат Петроградского гарнизона, это выступление было окончательно подавлено к утру 30 октября.

Дума также приняла постановление обратиться к России с призывом бороться против большевиков за восстановление Временного правительства, хотя и нового состава.

30 октября (12 ноября) большевистская фракция покидает городскую думу, назвав её «гнездом контрреволюции». 17 ноября 1917 года Петроградская городская дума распускается декретом Совнаркома, как «пришедшая в полное противоречие с настроениями и желаниями петроградского населения». Дума расходиться отказалась и 20 марта была разогнана отрядом революционных матросов из 30 человек во главе с И. Флоровским.

Библиография

Мельгунов, С. П. Как большевики захватили власть.// Как большевики захватили власть. «Золотой немецкий ключ» к большевистской революции / С. П. Мельгунов; предисловие Ю. Н. Емельянова. — М.: Айрис-пресс, 2007. — 640 с.+вклейка 16 с. — (Белая Россия). ISBN 978-5-8112-2904-8

Отрывок, характеризующий Демонстрация бессилия

Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.