Демон (поэма)

Демон
Демон сидящий. (Картина М. А. Врубеля, 1890 г.)
Жанр:	Поэма
Автор:	Лермонтов, Михаил Юрьевич
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	Последняя редакция закончена в начале 1839 г.
Дата первой публикации:	1842 г.
Текст произведения в Викитеке

«Де́мон» (1829—1839) — поэма Михаила Лермонтова. Принадлежит к шедеврам не только лермонтовской, но и всей русской романтической поэзии.

Сюжет

Демон смотрит на мир с неземной высоты. Он видит чудесный мир Кавказа. Казбек, Терек и вьющаяся река Дарьяла наводят на него презренье и тоску. Его все перестало уже радовать, даже власть перестала его вдохновлять. Он облетает свои владения, ландшафт медленно изменяется. Все красоты здешнего мира не могут вызвать даже новых дум.

Он замечает праздник некоего феодала Грузии по имени Гудал. Феодал отмечает приготовление свадьбы своей единственной дочери, наследницы всех его земель.

Вся родня собралась и уже начала отмечать. Вино льется рекой. Жениха еще нет. Он приедет только вечером. Синодал, жених Тамары весьма знатен. Приготовления подходят к концу. Невеста, по обычаям этой страны, должна станцевать предсвадебный танец и уже вовсю готовится к нему. Невеста начинает танцевать, ее танец прекрасен и женственен. Она еще не знает, как встретит ее новая семья и наслаждается последним днем в родительском доме. Тамара счастливая, она выходит замуж по любви, ведь выбор отца совпал с ее выбором, но все равно страшно, ведь здесь она свободна, а что ее ждет там…

Отец горд за свою прекрасную дочь. Ей восхищаются все гости, поднимая вина за ее здоровье, и произнося самые почтенные тосты. Даже демон не смог отвести взгляд от юной красавицы. Он вновь и вновь пролетает над замком феодала, не имея возможности улететь прочь. В душе Демона появляются чувства. Он ощущает страсть к земной девушке. Демон не может допустить свадьбы и убивает своего соперника, насылая на него разбойников. Разбойники разгромили все приготовления к свадьбе и убивают всю охрану. Лишь благородный конь князя вывозит своего хозяина, уже раненого в бою, за пределы досягаемые разбойниками. Но, когда уже было спокойно за его жизнь, в него попадает шальная пуля. Верный конь продолжает свой путь с уже полуживым феодалом. Синодал прискакивает обратно и падает у ворот.

Семья невесты разбита. Девушка плачет, незаметно, в ночи, появляется незнакомый, очень приятный и спокойный голос. Он пытается утешить красавицу, и когда она немного успокаивается, он обещает приходить к ней вечерами, каждый день. Тамара осматривается, никого не видя, приходит к мнению, что все это ей привиделось.

К утру девушка засыпает. Она видит странный сон в котором неизвестный пришелец, склоняет свою голову. Она не понимает кто это, он не похож на ангела, в нем нет той чистоты и тех прекрасных кудрей, но так же он и не похож на нечто злое, ведь смотрит с нежностью и любовью. Тот голос сдерживает свое обещание и как только красавица готовится ко сну , он приходит к ней. Понимая, что вероятнее всего этот дух злой, она просит отца отдать ее в монастырь. От женихов нет отбоя, Тамара отказывает всем. Отец злится, вновь и вновь отказывая ей в просьбе. Отец грозит ее проклясть, но девушка опять не уступает. Тогда Гунал разрешает дочери отправиться в священную обитель, но и здесь дух не оставляет ее в покое. Тамара и здесь видит его образ, да те самые глаза что приходили к ней в отчем доме.

Девушка падает у иконы, бесконечно молясь святым, но через некоторое время понимает, что все ее молитвы обращены к нему. Красавица понимает, что влюбилась в этот голос и в эти глаза. Демон знает то, что не знает прекрасная княжна, ведь ежели у них хоть на миг будет физическая близость, то для нее это обратится горем, она умрет. Демон безумно желает предстать перед Тамарой, но он уже почти готов отказаться от плана, чтобы не навредить прекрасной земной девушке. По крайней мере, ему уже начинает так казаться. Одной ночью он приближается к заветной келье, а когда делает попытку уйти, то понимает, что не имеет возможности взмахнуть крыльями. Они не шевелятся. Он роняет слезу на пол, нечеловеческую, такую которая прожигает все на своем пути.

Он уже не призрачный образ в темноте, он прекрасный мужчина, пусть и с крыльями, но очень красивой наружности. Он приближается к уснувшей девушке, но в мгновение ока ему преграждает путь ее ангел. Ангел требует уйти и не прикасаться к Тамаре. Демон объясняет ему, что он пришел слишком поздно, что это его владения, и ангелам сюда проход закрыт. Тамара просыпается и, не узнавая в нем прекрасный призрачный образ, пугается его. Демон открывает душу красавице и перестает казаться ей опасным. Девушка жалеет Демона. Она просит не обманывать ее и не играть с ее доверчивостью. Демон дает ей клятву. Он клянется всем, что ему подвластно, и земным и неземным. Но чего не наобещает влюбленный мужчина, при желании овладеть женщиной, а если представить себе, что этот мужчина Демон… Он обещает и забрать ее в свой мир и построить рай на земле.

Заканчивается это свидание, не только первым прикосновением к руке Тамары, а жарким поцелуем ее уст, нежных, трепетных, ласковых, как лепестки роз. Делая обыкновенный обход, сторож останавливается возле комнаты Тамары, так как слышит в ней звуки любви, ноты нежности и жадного поцелуя. Он притих у двери княжны, прислушался, и стон доносящийся из комнаты, его привел в ступор, он был ужасен, слаб но слышен сквозь прочные двери. И вот он услышал предсмертный крик монахини.

Гуналу приходит извещение, что дочь его скончалась в монастыре. Он забирает ее мертвое тело. Отец желает похоронить свою единственную дочь на семейном кладбище, где когда-то давным-давно, один из их родственников, чтобы искупить свои грехи, построил прекрасный храм. Так же отец не хочет видеть свою принцессу в гробу в лохмотьях монахинь. Он дает указ одеть ее так, что бы она была прекрасней чем когда либо выглядела на праздниках. Уже прошло три дня и три ночи, Гунал скачет быстрее поезда. Все кто рядом с княжной, находятся в молчании и безмолвии. Уже несколько дней прошло с минуты смерти Тамары, а ее кожа все прекраснее и белее становится, а улыбка, застывшая в миг кончины, все еще не спадает с ее лица.

Тамару хоронят. Караван пускается в обратный путь.

Гунал сделал все правильно, ведь прошло уже много лет с тех пор, как произошел тот трагический финал. Река размыла дом феодала, она уничтожила всю память о некогда живших в этом доме хозяев, но милый храм все стоит, а могила девушки по имени Тамара, находится так высоко, что нет возможности туда добраться человеку.

История создания

«Демон» — это одно из центральных произведений Лермонтова, над которым Лермонтов работал больше десяти лет (1829—1839). Он начал писать эту поэму еще в четырнадцатилетнем возрасте, когда учился в университетском благородном пансионе. В ту пору он задумал поэму о демоне и ангеле, влюбленных в одну монахиню. Потом Лермонтов изменил замысел: в новом варианте демон влюбляется в монахиню и губит её из ненависти к ангелу-хранителю.

В этих ранних редакциях действие поэмы происходило вне времени и пространства. Затем Лермонтов задумал приурочить поэму ко времени «пленения евреев в Вавилоне». Этот библейский вариант остался ненаписанным. По тексту четвертой редакции можно догадаться, что действие перенесено в Испанию: появились некоторые детали в описании – «теплый южный день», «лимонная роща», «испанская лютня». Однако общий характер поэмы от этого не изменился.

Вернувшись из Грузии, Лермонтов подверг поэму капитальной переработке. Горы Кавказа, Казбек, который кажется пролетающему демону «гранью алмаза», «излучистый Дарьял», Кайшаурская долина, зеленые берега светлой Арагвы, угрюмая Гуд-гора оказались самой подходящей обстановкой для лермонтовской поэмы. В новом варианте «Демона» появились развернутые описания грузинской природы и грузинского феодального быта. Романтическая поэма о любви небожителя к смертной приобрела черты подлинного реализма. В этой «кавказской» редакции 1838 года, созданной Лермонтовым в Петербурге вскоре после возвращения из ссылки, она стала одним из самых замечательных произведений русской поэзии.

Некоторые дореволюционные исследователи считали Кавказ некоей условной декорацией, экзотическим обрамлением, подчеркивающим образ «гордого мятежника», заимствованный Лермонтовым у западных романтиков. Однако кавказский материал в «Мцыри» и в «Демоне» не экзотическое обрамление в стиле «восточных повестей» Байрона (хотя у Лермонтова «Демон» и назван «восточной повестью»), а органическое претворение непосредственных переживаний и наблюдений, благодаря которым прежние сюжеты приобрели новое качество. Несомненно, что решающее влияние на создание новой редакции оказали на Лермонтова грузинские народные предания, легенды и песни, знакомство с бытом и нравами новой для него страны.

Еще в 1880-х годах первый биограф Лермонтова, П.А. Висковатов, писал о том, что поэт, «странствуя по Военно-Грузинской дороге, изучал местные сказания, положенные в основу новой редакции «Демона». Однако он не подкрепил своих предположений развернутыми доказательствами, а либерально-буржуазная критика, стремившаяся связать творчество Лермонтова с западноевропейской литературной традицией, естественно, обошла эту статью полным молчанием.

Поэма основана на библейской легенде о павшем ангеле, восставшем против бога. К этому образу, олицетворяющему дух отрицанья, обращались многие европейские писатели: Мефистофель в «Фаусте» И.В. Гете, Сатана в «Потерянном рае» Мильтона, Люцифер в «Каине» Дж. Байрона. В основе сюжета – стремление духа отрицанья и зла к добру и красоте. Это стремление рождается под влиянием любви, а финал поэмы говорит о недостижимости такой мечты по разным причинам: несовершенство мира и невозможность прийти к свету без покаяния и раскаяния.

Художественные особенности

Лермонтов меньше всего хотел создать образ дьявола, ещё одного Мефистофеля. Поэт пытается пробудить сочувствие к своему герою. Сочувствие вызывает его одиночество и разочарование. Дьявол причиняет боль, а Демон сам страдает. Дьявол воплощает мир обыденности, а Демон воплощает грусть по высокому идеалу. Зло в душе Демона побеждается красотой. Читатель верит в искренность раскаяния Демона, когда он плачет из-за сочувствия к человеческому роду:

И, чудо! из померкших глаз

Слеза тяжелая катится…
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень
Слезою жаркою, как пламень,

Нечеловеческой слезой!..

Читатель верит в глубину чувств Демона к юной красавице Тамаре. В любви к ней он видит надежду на возрождение другой, высокой и чистой жизни:

И входит он, любить готовый,

С душой, открытой для добра,
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора….

О! выслушай — из сожаленья! Меня добру и небесам
Ты возвратить могла бы словом.
Твоей любви святым покровом
Одетый, я предстал бы там,

Как новый ангел в блеске новом…

Лермонтов вкладывает в уста Демона жаркие слова любви. Эти страницы являются самыми впечатляющими страницами в поэме. Вся душа Демона выражается в любви к Тамаре, для зла в его душе не остается места. Слова Демона убеждают, что это высокое чувство. Эти слова превозносят и саму женщину. Как и все романтики, Лермонтов утверждает благородную роль любви в мире, воспевает «вечную женственность».

Максим Горький в повести «В людях» рассказывает о чтении этой поэмы как бунтарского произведения.

В романе Александра Фадеева «Молодая гвардия» приговорённые к смерти молодогвардейцы слушают свою подругу Ульяну Громову, по памяти читающую «Демона». Возможно, это связано с тем, что в поэме отражена идея свободы как наивысшего счастья, к которому должен стремиться человек, и борьба сил света и разума с силами мрака и зла.

Поэма Демон лежит в основе одноименной песни финской дум-метал группы «Курск», а также в одноименной песни группы «Unreal».

Ссылки

• [www.stihi-xix-xx-vekov.ru/ler-poems8.html М. Ю. Лермонтов — Поэма Демон]
• [davletov.com/category/61 М. Ю. Лермонтов — аудиопоэма Демон а формате mp3]

Отрывок, характеризующий Демон (поэма)

Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]