Демулен, Камиль

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Демулен Камиль»)
Перейти к: навигация, поиск
Камилл Демулен
Lucie-Simplice-Camille-Benoît Desmoulins
Род деятельности:

революционер, журналист

Место рождения:

Монпелье, Франция

Место смерти:

Париж, Франция

Люси́ Семпли́с Ками́лл Бенуа́ Демуле́н (фр. Lucie-Simplice-Camille-Benoît Desmoulins; 2 марта 1760 в Гизе — 5 апреля 1794 гильотирован в Париже) — французский адвокат, журналист и революционер. Инициатор похода на Бастилию 14 июля 1789 года, положившего начало Великой французской революции.





Биография

Образование получил в парижском лицее Людовика Великого, где был одноклассником и товарищем Максимилиана Робеспьера и проникся уважением к античному республиканскому духу.

В 1785 году стал адвокатом при парламенте. Несмотря на явное заикание, был прекрасным оратором.

12 июля 1789 года, когда известие об отставке Неккера вызвало волнение в Париже, Демулен обратился в Пале-Рояле к толпе, призывая её к оружию; он первый прикрепил к своей шляпе зелёную ленту (цвет надежды). Этот призыв дал первый толчок к разрушению Бастилии.

В трактате «Ля Франс либр» ( La France libre), изданном во второй половине июля и помеченном «первым годом свободы», Демулен требовал провозглашения республики.

С осени 1789 до июля 1791 года Демулен издавал собрание зажигательных памфлетов под заглавием «Революции Франции и Брабанта» (Les Révolutions de France et de Brabant).

29 декабря 1790 г. женился на Люсиль Ларидон-Дюплесси; свидетелями регистрации брака были, в частности, Робеспьер, Петион, Бриссо и Луи-Себастьян Мерсье.

Став основателем клуба кордельеров, Демулен лично руководил предместьями и занял место секретаря при министре юстиции Дантоне.

В звании депутата от города Парижа Демулен принадлежал в конвенте к партии Горы, но не играл влиятельной роли вследствие излишней доверчивости и неустойчивости, с которой он поочерёдно следовал за всеми вождями революции, от Мирабо и до Робеспьера.

На процессе Людовика XVI стоял за казнь короля; в памфлете «Отрывок из истории Революции» (Fragment de l’histoire de la Révolution) клеветой содействовал гибели жирондистов; но во время борьбы Комитета общественного спасения против эбертистов Демулен стал издавать журнал «Лё вьё корделье» ( Le Vieux Cordelier, декабрь 1793), где начал призывать к милосердию; тогда Робеспьер перестал поддерживать его. Демулен был осуждён революционным трибуналом и казнён вместе с Дантоном.

Свидетельствует палач Шарль Анри Сансон:
Когда Демулен взошёл на эшафот, то остановился передо мной и спросил, хочу ли оказать ему последнюю услугу: я не имел времени ответить ему, но по моему лицу он понял, что может на меня рассчитывать; он просил меня взять у него медальон и отнести его матери жены, госпоже Дюплесси. Он плакал, говоря эти слова, и я чувствовал, что и у меня навёртываются слезы. В это время поднимали нож, поразивший Франсуа Шабо; Демулен посмотрел на окровавленное лезвие и сказал вполголоса: «Моя награда, моя награда». Взглянув на небо, он дал отвести себя на скамью, громко крикнул: «Люсиль!», и нож упал.

Его жену, Люсиль Демулен, гильотинировали через неделю — 13 апреля 1794.

Демулен также был масоном[1], и входил в величайшую масонскую ложу «Девять Сестёр»[2].

В кино

Напишите отзыв о статье "Демулен, Камиль"

Примечания

  1. Dictionnaire de la franc-maçonnerie / Daniel Ligou, ed. — Paris: Presses Universitaires de France, 1987.
  2. Amiable L. Une loge maçonnique d’avant 1789, la loge des Neuf Sœurs. — Paris: Les Editions Maçonnique de France, 1989.

Литература

Ссылки

  • [LaRevolution.ru/Desmoulins-letter.html Из письма отцу — о событиях 14 июля 1789 г.]
  • [LaRevolution.ru/Books/Rev_tribunal-12.html Дело К. Демулена и Дантона]
  • [web.archive.org/web/20050507104550/vive-liberta.narod.ru/ref/ref1.htm#jnjr В библиотеке vive-liberta]

Отрывок, характеризующий Демулен, Камиль

– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.