Денисов-Уральский, Алексей Кузьмич

Алексей Кузьмич Денисов-Уральский
Место рождения:	Екатеринбург
Место смерти:	Выборг
Подданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	пейзаж

Алексе́й Кузьми́ч Дени́сов (19 (6) февраля 1864, Екатеринбург — 1926, Выборг) — русский живописец и камнерез.

Родители

Родился в Екатеринбурге, в семье Матрёны Карповны и Козьмы Осиповича, потомственного резчика по камню. Насколько удалось установить, род камнерезов и знатоков уральских недр Денисовых известен с деда художника — горнозаводского крестьянина-старообрядца Осипа Денисова. Его сын Козьма более двадцати лет проработал в шахтах Березовского завода, потом переехал с семьей в Екатеринбург, где родился сын Алексей. Козьма Денисов занимался «рельефным» делом — изготовлением «наборных» картин, «насыпных» икон, горок-коллекций — с 1856 года. Очевидно, его произведения пользовались определенным признанием. Так, в 1872 году он экспонировал на Политехнической выставке в Санкт-Петербурге «Горку минералов уральского хребта, представляющую медные руды с их спутниками, в жилах, так же месторождения золотых, свинцовых, серебряных, медных и других руд» высотой около 70 см. На следующий год «картины из уральских минеральных пород» он демонстрировал уже на Венской всемирной выставке.

Биография

С юных лет Алексей осваивал тонкости камнерезного дела — от простейших операций до создания самостоятельных работ. Дебютом молодого мастера стала Всероссийская художественно-промышленная выставка 1882 года в Москве. Алексей Козьмич представил на выставку минералы с Уральского хребта, картину и сталактитовый грот из уральских минералов, которые были отмечены почетным дипломом. В конце 1880-х годов мастер-камнерез и художник-самоучка отправляется покорять Северную столицу, имея за плечами опыт участия в крупных национальных и международных выставках в Москве (1882), Екатеринбурге (1887), Копенгагене (1888), Париже (1889). Преодолевая трудности и лишения, он осваивает искусство живописи и акварели в Рисовальной школе при Императорском обществе поощрения художеств, создает рисунки для периодических изданий, подрабатывает художником-оформителем в училище технического рисования барона Штиглица.

Ненадолго вернувшись в Екатеринбург в середине 1890-х, Алексей готовится к новому покорению столиц. После успеха на Всемирной выставке 1900 года в Париже, в декабре того же года он открывает в Екатеринбурге первую персональную выставку «Урал в живописи». Весной выставка переезжает в губернский город Пермь. Искреннее, очень личное отношение художника к изображаемым пейзажам подкупает зрителей. Восхищенные эпическим размахом выставки критики готовы прощать автору технические промахи. Успех прошедших на родине выставок воодушевляет мастера — он вновь штурмует Петербург.

Рубеж веков отмечен для Денисова рядом знаменательных событий, изменивших не только его творческую и общественную, но и частную жизнь. В середине 1890-х годов он женится на Александре Николаевне Березовской, вскоре рождается единственный сын и наследник Николай. В это время крепнет дружба художника с Дмитрием Наркисовичем Маминым-Сибиряком, оказавшим большое влияние на его становление. По примеру писателя, в 1900 году Денисов добавляет к своей фамилии столь важный для него топоним — «Уральский».

Весной 1902 года в помещении петербургского театра «Пассаж» художник открывает новую — «передвижную» — Выставку «Картины Урала и его богатства». Об успехе этого предприятия свидетельствует второе издание «Руководства к обзору» с существенно расширенными описаниями и комментариями. Следующий год был ознаменован еще одной выставкой, прошедшей в том же помещении. Сам художник назвал её «ювелирной», а в интервью, данном в связи с открытием экспозиции, он уже анонсирует следующую выставку — в Москве.

В начале 1903 года открывается «Горнопромышленное агентство по распространению полезных ископаемых России А. К. Денисов (Уральский) и К°». Петербургский адрес предприятия — Литейный проспект, 64, одновременно на бумагах указывается и екатеринбургский адрес — Покровский проспект, 71-73/116 (дом на углу Покровского проспекта и Кузнечной улицы, купленный когда-то отцом художника). В рекламных объявлениях указывалось, что Агентство включает в себя склад систематизированных минералогических коллекций, русских драгоценных камней и заводских изделий из камня, а также созданных в собственной мастерской, первую передвижную Выставку картин и богатств Урала. Секрет успеха заключался в талантливом сочетании коммерческого чутья мастера с искренним и пронзительным чувством привязанности к Уралу. Поэтому и представленный ассортимент радует разнообразием: отдельные образцы и целые обширные коллекции минералов, камнерезные изделия и ювелирные украшения, живопись и графика.

Успешно проходит выставка «Урал и его богатства», открытая в начале 1904 года в Москве. Участие в этом же году во Всемирной выставке в американском Сент-Луисе принесло художнику не только награду — Большую серебряную медаль, но и тяжелое разочарование: живописная часть отправленной коллекции не вернулась.

Возрастающая популярность и все увеличивающиеся торговые обороты заставляют искать престижный адрес для открытия магазина. Случай представился и Денисов приобретает в доходном доме Э. К. Нобель магазин ювелира Э. К. Шуберта. Витрины магазина выходили на оживленный участок набережной реки Мойки (дом 42), а само здание протянулось на всю глубину квартала, выходя вторым фасадом на престижную Конюшенную улицу. С этого времени в справочнике «Весь Петербург» низменно появляется информация о фирме «Горнопромышленное агентство», владельцы — Алексей Козьмич Денисов-Уральский и Александра Николаевна Денисова (уральские драгоценные камни).

Следующие годы посвящены напряженной работе — развиваются магазин и мастерские, выполняются заказы ведущих ювелирных фирм Европы, живописные полотна и графические листы экспонируются на ежегодных выставках, идет работа по подготовке новой большой экспозиции. Открытая в январе 1911 года в Петербурге на Большой Конюшенной, 29, выставка «Урал и его богатства» стала подлинным триумфом — за время работы её посетило множество жителей и гостей столицы, неоднократно появлялись в выставочных залах представители правящей династии и высокопоставленные зарубежные гости. Благодаря этой выставке завязываются прочные деловые отношения с парижской фирмой Картье. Успех выставки и развитие предприятия позволили подумать о расширении торговых площадей. В конце 1911 года Алексей Козьмич покупает помещение на престижной Морской улице, в доме 27. Соседями уральца с этого времени становятся ведущие ювелирные фирмы России — Фаберже, Овчинниковы, Тилландер.

В 1912 году А. К. Денисов-Уральский становится одним из соучредителей «Общества для содействия развитию и улучшению кустарного и шлифовального промысла „Русские самоцветы“», на основе которого появилось знаменитое петербургское предприятие, специализирующееся на обработке поделочных камней.

Начало Первой мировой войны, потери русской армии и страдания народа заставляют художника по-новому взглянуть на своё творчество. Он принимает участие в благотворительной выставке живописцев. События заставляют его обратиться к любимому камню и заняться созданием особой серии аллегорических изображений воюющих держав. Эти произведения стали основой последней прижизненной выставки мастера. Все средства от продажи входных билетов Алексей Козьмич передал в пользу русских солдат и общества попечения о детях.

Октябрьская революция застала художника на даче в местечке Уусикиркко, где он оправлялся от подточивших здоровье тяжелых потерь — смерти столь близкой ему матери и трагической гибели единственного сына. В начале 1918 года Денисов-Уральский, как и многие жители дач на Карельском перешейке, оказался в невольной эмиграции на территории независимой Финляндии. Его последние годы были омрачены безуспешными попытками создания в Екатеринбурге своего музея и тяжелой душевной болезнью, которая привела Алексея Козьмича в лечебницу в Выборге. Скончавшийся в её стенах в 1926 году, мастер был похоронен в православной части выборгского кладбища Ристимяки, уничтоженной в годы Второй мировой войны.

Память

Именем художника назван бульвар в Юго-Западном районе Екатеринбурга.

Отрывок, характеризующий Денисов-Уральский, Алексей Кузьмич

И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.