День Охи

Де́нь О́хи (греч. Επέτειος του «'Οχι» — годовщина «Нет») — государственный праздник в Греции и на Кипре, который отмечается 28 октября в память об отклонении ультиматума, предъявленного Италией греческому премьер-министру (правившему с 4 августа 1936 года по 29 января 1941 года) Иоаннису Метаксасу 28 октября 1940 года. Греческое слово «όχι» ['o̞.çi], обозначающее «нет», произносится с ударением на «о» и звучит как «όхи».

Согласно ультиматуму, который был предъявлен Метаксасу итальянским послом в Греции, Эммануэле Грацци, на рассвете (4:00) 28 октября 1940 года после споров в немецком посольстве в Афинах, греческому правительству было предъявлено требование позволить итальянским войскам войти на территорию Греции и занять «стратегические позиции» (порты, аэродромы и пр.) или, в противном случае, была бы объявлена война. Как утверждают, ответ был краток: «όχι», то есть «нет». Утром 28 октября греческое население, независимо от политиков, вышло на улицы, скандируя «Охи».

С 1942 года этот день отмечается как день Охи. Многие учёные считают политическую подоплёку «Охи» искажением информации, указывая на то, что реальным ответом была французская фраза «Alors, c’est la guerre» («Итак, это война»). В ответ на отказ Метаксаса итальянские войска, расположенные на территории Албании, уже оккупированной к тому времени Италией, в 5:30 утра атаковали греческие пограничные пункты. Ответ Метаксаса ознаменовал вступление Греции во Вторую мировую войну.

В своих мемуарах, выпущенных в 1945 году, Грацци вспоминал о том, как передавал ультиматум Метаксасу:

«Господин премьер-министр, я имею распоряжение передать вам это сообщение» — и вручил ему документ. Я наблюдал за волнением по его глазам и рукам. Твердым голосом, глядя мне в глаза, Метаксас сказал мне: «Это война». Я ответил, что этого можно было бы избежать. Он ответил: «Да». Я добавил: «если генерал Папагос…», но Метаксас прервал меня и сказал: «Нет». Я ушёл, преисполненный глубочайшего восхищения перед этим старцем, который предпочёл жертвы подчинению.

В течение войны 28 октября ежегодно отмечалось как греческими общинами по всему миру, так и в самой Греции, а после войны этот день стал официальным государственным праздником. События 1940 года ежегодно отмечаются военными и студенческими парадами. Большинство общественных зданий в этот день украшаются национальными флагами.

Ссылки

• [www.calend.ru/holidays/0/0/2109/ День «Охи» в Греции // calend.ru]

Отрывок, характеризующий День Охи

– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.