День ангела (фильм, 1988)
| День ангела | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Длительность |
76 мин |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«День ангела» — советская комедийная драма по одноименному рассказу Михаила Коновальчука. Фильм снимался подпольно, поэтому впервые был показан лишь в июне 1988 года. В СССР его просмотрело 0,3 млн чел.
Содержание
Сюжет
В центре фильма подросток Мафусаил, рассказывающий о своей жизни и о жизни близких людей. Отец мальчика герой гражданской войны, старший брат — вор и бандит, средний — фальшивомонетчик, три сестры — работящая Катерина, набожная Вера и непоседливая Любка. Все они живут в большом покосившемся деревянном доме, который тоже герой картины. В доме помимо Мафусаила и его семьи проживают бывший хозяин — барин, прозябающий где-то в подвалах, дачники из города и многие другие… Все они сосуществуют в доме, иногда досаждая друг другу, но никогда не вступая в конфликт…
В ролях
- Леонид Коновалов — Мафусаил
- Александр Белов — отец
- Вячеслав Говалло — Иван, брат Мафусаила
- Алексей Анненков — Коля, брат Мафусаила
- Екатерина Куклина — Катя, сестра Мафусаила
- Людмила Ямпольская — Вера, сестра Мафусаила
- Лариса Шумилкина — Люба сестра Мафусаила
- Юрий Клименко — Сева, дачник
- Светлана Бубнова — Валентина, жена Севы
- О. Абросимова — Алла, дочь Севы и Валентины
- С. Михутин — Коля в детстве
- В. Штоль — посетитель Веры
Сотрудники УГРО — Сергей Русскин, Николай Устинов, А. Шубин и Д. Колокотов. Гости — Б. Шевелёв, Алексей Парщиков, Юрий Гурьев, Афанасий Тришкин и П. Шумейко.
Съёмочная группа
- Автор сценария — Михаил Коновальчук
- Режиссёр — Сергей Сельянов, Николай Макаров
- Оператор — Сергей Астахов
- Композитор — Аркадий Гагулашвили
- Художник — Александр Майоров, Лариса Шилова
О фильме
По словам режиссёра Сергея Сельянова,
Правила игры, придуманные для художников партией и правительством, меня совсем не устраивали. Поэтому и стал на свои деньги снимать подпольно «День ангела».[1]
Как отмечает энциклопедия «Новейшая история отечественного кино (1986—2000)», сценарист Михаил Коновальчук в «Дне ангела»
описал от первого лица «странный мир», предстающий перед глазами подростка-дурачка (возможные литературные аналогии — Бенджи в «Шуме и ярости» Уильяма Фолкнера и раздвоенный «Я-повествователь» в «Школе для дураков» Саши Соколова), а также историю его семьи, используя при этом «платоновскую» деформацию языка и обращаясь к категориям Рода, Числа и Буквы. Снятый по этому рассказу Сергеем Сельяновым и Николаем Макаровым одноимённый фильм стал первым опытом «независимого кино» в СССР.[2]
Напишите отзыв о статье "День ангела (фильм, 1988)"
Примечания
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1638 «День ангела»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- «День ангела» (англ.) на сайте Internet Movie Database
|
Это заготовка статьи о советском кинофильме. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи о кино желательно?: |
Отрывок, характеризующий День ангела (фильм, 1988)
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
