Деплешен, Эдуар
Поделись знанием:
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Эдуа́р Деплеше́н (фр. Édouard Desplechin (Despléchin), 12 апреля 1802, Лилль — 1871, Париж) — французский театральный художник, один из ведущих французских сценографов и оформителей XIX столетия.
Деплешен плодотворно работал в парижской Опере и в различных драматических театрах Парижа, создавая декорации и эскизы для театральных костюмов. Художник эпохи романтизма, он оформлял оперы таких композиторов, как Джузеппе Верди, Джакомо Мейербер, Рихард Вагнер.
После смерти художника его ателье перешло к Эжену Карпеза[fr] и Жан-Батисту Лавастру[fr].
Оформленные спектакли
- 1833 — «Восстание в серале»* Филиппо Тальони
- 1834 — «Буря»* Жана Коралли
- 1835 — «Остров пиратов»* Луи Анри
- 1836 — «Дева Дуная»* Филиппо Тальони
- 1839 — «Тарантул[fr]»* Жана Коралли
- 1844 — «Эвхариса»* Жана Коралли
- 1846 — «Пахита»* Жозефа Мазилье
- 1846 — «Бетти»* Жозефа Мазилье
- 1848 — «Маркитантка»* Артура Сен-Леона (совместно с Ш. Сешаном и Ж. Дитерлем[en])
- 1849 — «Скрипка дьявола[fr]»* Артура Сен-Леона (совместно с Ж. Тьерри)
- 1849 — «Питомица фей»* Жюля Перро (совместно с А. Камбоном и Ж. Тьерри)
- 1851 — «Пакеретта[fr]»* Артура Сен-Леона (совместно с А. Камбоном и Ж. Тьерри)
- 1853 — «Элия и Мизис»* Жозефа Мазилье (совместно с А. Камбоном и Ж. Тьерри)
- 1853 — «Жовита»* Жозефа Мазилье (совместно с А. Камбоном и Ж. Тьерри)
- 1856 — «Корсар»* Жозефа Мазилье (совместно с Ю. Мартеном, А. Камбоном и Ж. Тьерри)
- 1856 — «Эльфы»* Жозефа Мазилье
- 1857 — «Марко Спада»* Жозефа Мазилье (совместно с А. Камбоном, Ж. Тьерри и Ф. Ноло)
- 1860 — «Бабочка»* Марии Тальони (совместно с Ю. Мартеном, Ф. Ноло, О. Рубе, Ш. Камбоном и Ж. Тьери
- 1861 — «Звезда Мессины»* Паскуале Борри (совместно с Ж. Тьерри, Ю. Мартеном и А. Камбоном)
- 1864 — «Маска»* Джузеппе Рота (совместно с А. Камбоном и Ж. Тьерри)
- 1864 — «Немея»* Артура Сен-Леона (совместно с Ж.-Б. Лавастром[fr])
- 1866 — «Ручей[en]»* Артура Сен-Леона (совместно с Ж.-Б. Лавастром, О. Рубе и Шапероном)
- 1870 — «Коппелия»* (совместно с А. Камбоном и Ж.-Б. Лавастром)
(*) — один из декораторов спектакля
Напишите отзыв о статье "Деплешен, Эдуар"
Литература
- Jean-Maxime Levêque, Édouard Desplechin, le décorateur du grand opéra à la française (1802—1871), 198 p., collection " Univers musical ", L’Harmattan, 2008, ISBN|978-2-296-05620-6
Отрывок, характеризующий Деплешен, Эдуар
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
