Дербентская крепость

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Дербентская крепость — часть грандиозной оборонительной системы, защищавшей народы Закавказья и Передней Азии от нашествий кочевников с севера. Система включала в себя городские стены, цитадель (см. Нарын-кала), морские стены и Горную стену Даг-бары.

Первое упоминание Каспийских ворот — наиболее древнего названия Дербента — относится к VI в. до н. э., его приводит известный древнегреческий географ Гекатей Милетский (VI в. до н. э.).

Дербент был расположен в наиболее уязвимом в стратегическом отношении месте Прикаспийского прохода, где горы Большого Кавказа ближе всего подходят к морю, оставляя лишь узкую трехкилометровую полоску равнины. Цитадель занимает вершину ближайшего к морю холма. Путь вдоль берега преграждали две параллельные крепостные стены, примыкавшие на западе к цитадели, а восточной оконечностью уходившие в море, препятствуя обходу крепости по мелководью и образуя гавань для судов. Меж этими стенами и располагался город Дербент. К западу от цитадели на сорок километров тянулась Горная стена, призванная предотвратить обход крепости по горным долинам и перевалам.

Неудивительно, что слово «ворота» входило в название города на языках многих народов. Греческие историки называли его Албанскими или Каспийскими Воротами, арабские авторы — Главными Воротами (Баб-ал-Абваб), турки — Железными (Темир Капысы), грузины — Морскими (Дзгвис-Кари). Современное название города «Дербент» (Дарбанд) появляется в письменных источниках начиная с VII века, и означает в переводе с персидского «Запертые ворота» (дословно «Узел ворот» — «дар» — ворота, «банд» — связь, узел, запор).

Ссылки

• www.archaeology.ru/Download/Artamonov/Artamonov_1946_Drevny_Derbent.pdf

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Дербентская крепость

Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.