Дерево жизни (мифология)

Дерево жизни (древо жизни, ст.-слав. и др.-рус. древо животьное, райское древо; англ. Tree of life) — мифологический образ во многих культурах. В славянской народной традиции вариант мирового древа). В книжности и фольклоре — мотив, отражающий представления о библейском древе жизни посреди рая (Быт. 2:9}). Концепция Древа Жизни использовалась в религии, философии и мифологии. Обозначает взаимосвязь всей жизни на нашей планете и служит метафорой для общего происхождения в эволюционном смысле.

Термин древо жизни может также быть использован в качестве синонима священного древа.

Древо знания, связывающее небеса и подземный мир, а также древо жизни, связывающее все формы жизни, оба являются формами мирового древа или космического древа, согласно Encyclopædia Britannica, и изображаются в разных религиях и философиях как одно и то же дерево.

В аврамических религиях

В иудаизме

В книге «Берешит» (Книга Бытия) древо жизни (ивр. ‏עץ חיים‏‎ эц хаим) — дерево посреди райского сада, плоды которого дают вечную жизнь. Во время изгнания из рая после грехопадения Адам и Ева теряют доступ к этому дереву.

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.(Быт. 3:22)

В Книге притчей Соломоновых древом жизни названы Тора и мудрость: «Она — древо жизни для тех, которые приобретают её, — и блаженны, которые сохраняют её!» (Прит. 3:18), а также: «Кроткий язык — древо жизни, но необузданный — сокрушение духа» (Прит. 15:4).

В «Книге Еноха» сказано, что во время великого суда всем, чьё имя есть в Книге Жизни, Бог даст плод с Дерева жизни.

Эц Хаим часто используется как имя для иешив, синагог, для произведений раввинстической литературы, а также как название деревянных шестов, на которых намотан Свиток Торы.

Каббала

В каббале Дерево жизни изображается десятью связанными элементами, представляя центральный символ каббалы. Это дерево представляет собой 10 сфирот силы божественной реальности. Пантеистический и антропоморфный акцент этой эманационной теологии интерпретирует Тору, еврейские обряды и цели существования как символическую эзотерическую драму единения в сфирот, восстанавливая гармонию Творения. Со времён Ренессанса еврейская каббала является важной традицией в не-еврейской западной культуре, сначала через принятие христианской каббалой, а затем появившись в оккультной Герметической Каббале. Эти адаптации иудейского дерева жизни синкретичны за счёт ассоциирования с другими религиозными традициями, эзотерическими теологиями и магическими практиками.

В христианстве

См. также: Дерево жизни (Библия) и Дерево познания Добра и Зла

В дополнение к Еврейской Библии дерево жизни символически описано в Книге Откровения как обладающее следующими свойствами: «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева — для исцеления народов» (Откр. 22:1–2).

В католическом христианстве Дерево Жизни представляет собой безупречное состояние человечества, свободного от разложения и первородного греха, до грехопадения. Папа Бенедикт XVI сказал, что «крест является истинным древом жизни». Святой Бонавентура учил, что лечебный плод с Дерева Жизни представляет Иисуса Христа. В свою очередь святой Альберт Великий учил, что евхаристия, тело и плоть Христова, является плодом с дерева жизни.

В восточном христианстве дерево жизни представляет собой любовь Бога. Св. Исаак Сирин говорил, что «Рай есть любовь Божия, в которой наслаждение всеми блаженствами», и что «древо жизни есть любовь Божия».

В мифологии

В фольклоре, книгах, мифах и художественной литературе упоминаются различные деревья жизни, часто связанные с бессмертием и плодородием.

В славянской мифологии

В славянской мифологии Дерево жизни (ст.-слав, и др.-рус. древо животьное) — вариант мирового древа, в книжности и фольклоре — мотив, отражающий представления о библейском древе жизни, посаженном Богом среди рая. Фольклорный мотив, восходящий к дохристианской мифологии, отражает представление о трёхчастном мировом дереве, моделирующем мир (ср. древо с «тремя корыстями» и «трёхугодливое древо» украинских и русских песен, где в кроне обитает сокол, в стволе — пчёлы, у корней — бобры и т. п.).

В армянской мифологии

В армянской мифологии Древо Жизни (Կենաց Ծառ) является религиозным символом и помещалось на стенах крепостей и броне воинов. Ветви дерева были равномерно распределены справа и слева от главного ствола; на каждой ветви рос один лист, и один лист на самой вершине дерева. По обе стороны от дерева изображались слуги, каждый протягивал одну руку к дереву, как будто они заботятся о нём.

В шумеро-аккадской мифологии

В шумеро-аккадской мифологии Дерево жизни представлено серией узлов и перекрещивающихся линий. По всей видимости, важный религиозный символ, часто связанный с орлоголовыми богами и жрецами или царём. Ассириологи не смогли прийти к соглашению о значении этого символа. Название «Дерево Жизни» было отнесено к этому символу современными учёными; оно не использовалось ассирийскими источниками. По сути, нет никаких текстовых свидетельств, относящихся к этому символу. Изначально Дерево Жизни упомянуто в работе Симо Парполы The Assyrian Tree of Life: Tracing the Origins of Jewish Monotheism and Greek Philosophy, однако позже были опубликованы статьи, как критикующие его мнение, так и развивающие тему.

В скандинавская мифологии

Дерево жизни появляется в скандинавской мифологии как Иггдрасиль, Мировое Древо, массивное дерево (иногда — ясень или тис), окружённое обширной историей. Со времён древних германцев сохранились остатки культа поклонения священным деревьям, возможно связанного с Иггдрасилем. Примеры включают в себя дуб Тора, священную рощу, святое дерево Уппсалы и деревянный столб Ирминсуль. В германо-скандинавской мифологии яблоки из корзины Идунн обеспечивают богам бессмертие.

В древнеегипетской мифологии

В египетской мифологии и в эннеаде Гелиополиса первой парой являются Исида и Осирис (помимо Шу и Тефнут, а также Геб и Нут). Считалось, что они произошли от акациевого дерева Иусат, которое египтяне считали деревом жизни, называя «деревом, в котором жизнь и смерть объединены». В мифе говорится, что впоследствии Сет убил Осириса, положил его в гроб и сбросил в Нил, и гроб стал единым целым с корнями дерева тамариск.

Египетское священное дерево, сикомор, стоит на пороге жизни и смерти, связывая два мира.

В персидской мифологии

В персидской мифологии (до ислама) древо жизни описывается как огромное священное дерево, носящее на себе все семена. Дьявол (Ахриман, Ангра-Майнью) создал лягушку, которая должна была взобраться на дерево и уничтожить его, надеясь помешать вырасти всем прочим деревьям на земле. В ответ Бог (Ахура Мазда) создал двух рыб наблюдать за лягушкой и охранять древо. Поскольку Ахриман является ответственным за всё зло, включая смерть, а Ахура Мазда — за всё добро, концепция мирового древа в персидской мифологии очень близка к концепции Дерева Жизни.

В китайской мифологии

В китайской мифологии изображение Дерева жизни включает в себя феникса и дракона; дракон часто представляет бессмертие. В даосских повестях на дереве жизни раз в три тысячи лет созревает персик. Тот, кто его съест, получает бессмертие.

В 1990 году в Саньсиндуе, в Сычуани (Китай), было сделано археологическое открытие — жертвенная яма. Датированная XIII столетием до нашей эры, она содержит три бронзовых дерева, одно из них 4 метра в высоту. В основании были дракон и фрукт, свисающий с нижней ветви. А сверху было помещено птицеподобное существо (феникс) с когтями. Также в Сычуани было найдено ещё одно дерево жизни, датированное поздней династией Хань. Керамическое основание охраняется рогатым зверем с крыльями. Вместо листьев у этого дерева монеты и люди. На вершине находится птица с монетами и солнцем.

Наука

См. также: Филогенетическое дерево

Дерево жизни также является метафорой, описывающей отношение друг к другу всей жизни на Земле в контексте эволюции. Чарльз Дарвин говорил о видении эволюции, как «извилистого берега», в «Происхождении видов». Однако единственная иллюстрация представляет собой ветвящуюся диаграмму, похожую на дерево.

От первого роста дерева отделяется множество ветвей, которые потом разрушаются и опадают; и эти опавшие ветви представляют собой целые порядки, семьи и поколения, которые теперь не живут, и о которых известно лишь по ископаемым и окаменелостям. Когда мы там, мы видим тонкую, упорно растущую веточку, растущую из разветвления дерева внизу, которая всё ещё жива. Иногда мы видим животных, вроде Орниторинкус (Утконос), или Лепидосирен (Американский чешуйчатник), которые в малой степени связаны со своими более крупными ветвями жизни, и которые, по всей видимости, избежали смертельного конкуренции за счёт населения защищённой станции. По мере того, как почки растут, и, если пригодны, вырастают в ветви и перекрывают более слабые ветви, и так за поколением поколение; я верю, что это великое Древо Жизни, которое наполняет мёртвые и сломанные ветви корой земли, и покрывает поверхность своим всё время растущими и красивым ветвлением.

— Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»

В культуре

В мире существуют скульптурные композиции, посвящённые Древу жизни. Одна из них находится в России.

В Dictionaire Mytho-Hermetique, книге знаменитого алхимика Антуана-Жозефа Пернети Дерево Жизни ассоциируется с эликсиром жизни и философским камнем.

Современная валлийская художница Джен Делис создала кельтский символ Дерева Жизни, основанный на культе почитания деревьев древних кельтов и традиционных изображениях кельтов.

В книге Стивена Оппенгеймера Eden in the East (1998) автор предполагает, что традиция поклонения деревьям происходит из Индонезии и распространилась в ходе событий около 8000 года до нашей эры, получивших название «Younger Dryas», когда поднялся уровень моря. Эта традиция достигла Китая (провинция Сычуань), затем Индии и Ближнего Востока. Наконец, финно-угорская ветвь этой религии распространилась через Россию в Финляндию, где дала начало скандинавскому мифу об Иггдрасиле.

См. также

• Мировое древо
• Дерево познания Добра и Зла
• Майское дерево
• Новогодняя ёлка
• Пальметта
• Сидрат аль-мунтаха

Литература

• Мировое дерево / В. Я. Петрухин // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 2004. — Т. 3: К (Круг) — П (Перепелка). — С. 253-254. — ISBN 5-7133-1207-0.

Ссылки

• [www.tolweb.org/tree/ tolweb.org] — Tree of Life Web Project at tolweb.org
• [www.onezoom.org OneZoom Tree of Life Explorer] at onezoom.org

Отрывок, характеризующий Дерево жизни (мифология)

И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»