Деревская пятина

Дере́вская пяти́на — одна из пятин Новгородской земли до XVIII века. Располагалась она в юго-восточной части Новгородской земли, и в XVI в. ее границами были на севере р. Мста, отделявшая ее от Обонежской пятины, и на востоке — от Бежецкой; на западе р. Ловать и Ильменское оз. отделяли Деревскую пятину от Шелонской; на юге она граничила (по водоразделу) с землями, тянувшими к Торжку и Торопцу.

Была населена Словенами Ильменскими и различными финно-угорскими племенами, которые со временем были ассимилированы в славянской среде.

Территория характеризуется распространением новгородских сопок и длинных курганов смоленско-полоцкого типа в виде могильников с сопками и культурой псковских длинных курганов.

История

Название произошло от слова «дерево» (ед.ч.) или «дерева» (мн.ч.), что указывает на лесистый характер местности или древнее название страны - Дерева, возможно связанного с местным этнонимом времен славянского заселения.

Первое частично сохранившееся до нашего времени описание пятины находится в писцовой книге 7004 (1495/96) года письма Прокофия Зиновьевича Скурата и Петра Волка Борисова сына. В конце XV века на территории Деревской пятины насчитывалось около 9000 поселений. Делилась как и все пятины на две половины — северную и южную - известных по документам как половины Григория Морозова и Жихаря Рябчикова - царских переписчиков.

Первая половина расположена была по р. Мсте на севере. В нее входили погосты: Холынский, Бронницкий, Боженский, Морозовичский, Холовский, Листовский, Оксоцкий, Язвишский, Усть-Воломский, Чернчевицкий, Островский, Теребуновский, Полишский, Ручьевский, Крестецкий, Локоцкий, Яжолбицкий, Еглинский, Ситенский, Ужинский, Бельский, Шегринский, Боровицкий, Великопорожский, Туренский, Тиросский, Рютинский, Березайский, Бологовский, Коломенский, Сеглинский, Троицкий-Млевский, Кременецкий и Перецкий.

Во второй, южной половине, находились погосты: Наволоцкий, Тюхольский, Сытенский, Влажинский, Устьянский, Рамышевский, Черетчинский, Курский, Холмский, Борковский, Налючский, Буховский, Молвятицкий, Семеновский, Короцкий, Городенский, Вельевский, Деманский, Полоновский, Жабенский, Посонский, Ясенский, Заборовский, Петровский. Погосты Понедельский и Налеский могли принадлежать к любой из половин Деревской пятины. В южной части находились города Холм, Курск и Демань.

Упразднена с введением губерний.

На территории Деревской пятины были образованы Крестецкий, Боровичский, Валдайский, а позже Староруссий и Демянский уезды Новгородской губернии.

В настоящее время название Деревская пятина носит собирательный культурно-географический характер местных административно-территориальных образований в культурном, образовательном и просветительском контексте.

Библиография

• Неволин К. А. [www.reglib.natm.ru/book/book_10/ О пятинах и погостах новгородских в XVI веке, с приложением карты. Санкт-петербург: Тип. императорской Академии Наук,1853]
• [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s4_30_9.pdf Фролов А. А. СТРУКТУРА ПИСЦОВЫХ КНИГ ДЕРЕВСКОЙ ПЯТИНЫ 40-х ГОДОВ XVI в. ПО ДАННЫМ КОМПЛЕКСА ИСТОЧНИКОВ КОНЦА XV- СЕРЕДИНЫ XVI в.] //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 4 (30). С. 69-79.
• Фролов А. А. НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ ПИСЦОВОЙ КНИГИ ДЕРЕВСКОЙ ПЯТИНЫ ПИСЬМА 1499—1496 ГОДОВ //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2004. №3(17). С. 55–69.
• Писцовые книги Новгородской земли. Т.1. Составитель Баранов К.В. М., "Древнехранилище", "Археографический центр" 1999.
• Новгородские писцовые книги, изданные Археографической комиссией. Т.I. Редактор Савваитов П.И. СПб. 1859.
• Новгородские писцовые книги, изданные Археографической комиссией. Т.II. Редактор Савваитов П.И. СПб. 1862.

Ссылки

• [imperiatritza.narod.ru/map/novgorod.html Новгородская земля в XII-начале XIII в]

Отрывок, характеризующий Деревская пятина

Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.