Дерех Бурма

Дерех Бурма (ивр. ‏דרך בורמה‏‎) или израильская «Бирманская дорога» — временная дорога между окрестностями Рамле и Абу-Гошем, в обход блокированного участка основной дороги из Тель-Авива в Иерусалим. Она была построена израильскими войсками под руководством Микки Маркуса в мае—июне 1948 года во время Арабо-израильской войны, чтобы обеспечить доставку грузов в блокированный арабами Иерусалим.

Предыстория

Во время Арабо-израильской войны 1947-1949 гг. дорога из Тель-Авива в Иерусалим стала местом ожесточённых боев между евреями и арабами, в конечном счёте блокировавшими Иерусалим и препятствовавшими доставке в город грузов еврейскими конвоями.

На первой стадии войны, от принятия 29 ноября 1947 года ООН решения о разделе Палестины, и до провозглашения государства Израиль 14 мая 1948 года, арабские вооружённые силы, наряду с нападениями на конвои на протяжении дороги Тель-Авив — Иерусалим, взяли под свой контроль «Иерусалимский коридор» (часть нынешнего шоссе № 1 от развязки Шаар ха-Гай до Кастеля, проходящую среди господствующих над нею высот. Еврейские конвои несли тяжелые тяжелые потери и часто не могли пробиться к Иерусалиму.

20 апреля 1948 года арабы отбили высоты около развязки Шаар ха-Гай, и перекрыли дорогу Тель-Авив — Иерусалим.

В результате операции Нахшон, блокаду Иерусалима удалось прервать, но арабам удалось вновь перекрыть дорогу. В конечном счёте 10-й бригаде «Пальмаха» удалось овладеть этим участком, но последующая часть дороги в Иерусалим оставалась под арабским контролем. Ситуация стала ещё тяжелее после того, как 14 мая 1948 года британские войска покинули Латрунский монастырь и полицейский форт, доминировавшие над дорогой на Иерусалим, передав их частям трансиорданского Арабского легиона. Последующие попытки израильских войск в мае—июле 1948 года закрепиться в этом районе успехом не увенчались, несмотря на тяжелейшие потери, понесенные израильскими войсками. Ещё почти 20 лет, до Шестидневной войны 1967 года, Латрун оставался под арабским контролем.

Таким образом, после того, как было перерезаны главная дорога на Иерусалим, а после объявления независимости Израиля 14 мая, и трубопровод, доставлявший воду в Иерусалим из прибрежной равнины, «осажденный Иерусалим был лишён всех источников снабжения. Вода и съестные припасы выдавались населению в самом ограниченном количестве». Все это ставило под угрозу сохранение еврейского присутствия в городе. Небольшое количество поставок, в основном боеприпасы, были переправлены по воздуху, но нехватка продовольствия, воды, топлива и лекарств становилась все более острой. Руководство Израиля опасалось, что евреи Иерусалима будут вынуждены сдаться Арабскому легиону, и стало искать способ обойти блокаду.

Строительство дороги и прорыв блокады Иерусалима

Одним из тех, кто предложил проложить обходную дорогу в конечном её варианте, был Микки Маркус. Предположительно, и идея названия дороги, связанного с Бирманской дорогой, построенной между Бирмой и Китаем союзниками в годы Второй мировой войны, принадлежит ему.

Дорога проходила в обход Латруна и проходившего возле него участка основной дороги из Тель-Авива в Иерусалим (современное шоссе 1, от окрестностей Рамле, через кибуц Хульда и деревни Бейт Джиз и Бейт Сусин (близ кибуца Харель), затем пересекала нынешнее шоссе 38 южнее развязки Шар ха-Гай, оттуда она поднималась к Бейт Махсир (иврит) (Бейт-Меир), Сарису (Шореш и Шоева), а затем переходила, в районе Абу Гоша, где находились подразделения бригады «Харель» (англ.), в старую дорогу на Иерусалим.

Первые пробные конвои были проведены по «Маршруту газелей» в середине мая, но оказалось, что и Арабский легион тоже знаком с этим путём. 16 мая по маршруту успешно прошёл одиночный броневик. 18 мая, после того, как несколько командиров «Пальмаха» (Амос Хорев, Зерубавель Арбель и Бенни Дункельман) проверили его накануне, по нему был послан конвой, но он был подвергнут тяжёлому обстрелу полевых пушек QF 25 pounder Арабского легиона в той части маршрута, которая была видна из Латруна.

Кроме того, в руках арабов оставался проходивший с севера на юг коридор между Латруном и Бейт Гуврином, контролируемый арабами из деревень Бейт Джиз и Бейт Сусин. Эти деревни удалось взять только 28 мая, что позволило соединить вновь созданную 7-ю бригаду и бригаду «Харель», дислоцировавшиеся, соответственно, западнее и восточнее этого коридора. До этого, ещё несколько групп прошли пешком всю или часть дороги незамеченными. В ночь на 29 мая группа из 150 человек прошла маршрут от Хульды до развязки Шар ха-Гай, оставшись незамеченной арабами. В архивах Армии обороны Израиля (АОИ) есть запись о том, что 29 мая генерал М. Маркус, Шломо Шамир (командир 7-й бригады) и его офицеры, и инженерный персонал прибыли в район дороги для обсуждения мер по организации безопасного прохождения моторизированных конвоев от Хульды до Иерусалима.

Критичной частью дороги был участок после Бейт Сусин, где её перепады по высоте достигали 12.5 %. Кроме того, часть её, видимая из Латруна, была смещена на южные склоны. Все это требовало проведения значительных инженерных работ для того, чтобы транспортные средства смогли пройти по дороге. После проведения предварительных работ, в ночь на 31 мая из Хульды был послан первый конвой в составе 10 джипов, но он был вынужден вернуться после того, как один из джипов опрокинулся на участке дороге возле Бейт Сусин.

В ночь на 1 июня, после проведённых работ на дороге, в сторону расположения бригады «Харель» вышел второй конвой. Пассажирам пришлось не раз перетаскивать груз вручную и подталкивать машины на трудных участках через выбоины и каменные завалы, но в конечном счёте, конвой прибыл в Иерусалим, означая тем самым прорыв блокады города.

В последующие дни параллельно со срочным строительством и расширением дороги были организованы конвои для срочной доставки грузов в Иерусалим. Наряду с бойцами и командирами «Хаганы» / «Пальмаха», в их организации и осуществлении участвовали также члены Иргуна и ЛЕХИ.

В зависимости от качества дороги, на различных её участках использовались джипы и ослы, или носильщики. Вскоре выяснилось, что становится реальным достижение соглашения о прекращении огня, в соответствии с условиями которого движение товаров и оружия должны были контролироваться инспекторами ООН, а новые дороги не могли быть построены. Поэтому, было важно перевезти в Иерусалим максимальное количество оружия и завершить строительство дороги к 10 июня 1948 года.

К этому моменту руководство трансиорданского Легиона поняло, что происходит, и начало обстреливать Бейт Сусин и окрестности, но пушки стреляли вслепую, так как сама дорога под хребтом им видна не была. Атаки арабских снайперов были более успешными. В ночь на 6 июня они убили одного человека, работающего на дороге, и ранили троих.

8 июня, когда к строительству подключилась компания «Солель Боне» «Солель Боне» (англ.) с её техникой, арабы усилили огонь артиллерии и снайперов, убив двух работников компании и ранив ещё двоих. Работы продолжались. 9 июня арабы предприняли попытку установить контроль над дорогой, атаковав Бейт Сусин. В ходе боя израильтяне потеряли 8 погибших и 20 раненых, но отстояли дорогу. К этому моменту по дороге уже были перевезены тонны продуктов питания и военные грузы, но вплоть до 11 июня, около четырёх километров дороги все ещё требовали участия носильщиков, часть грузов перевозилась на ослах.

11 июня, в первый день прекращения огня, дорога впервые была пройдена с использованием полностью моторизованного транспорта. Однако, на спешно проложенной и активно эксплуатировавшейся дороге вскрылись выбоины, и только 14 июня, после дополнительных работ, инспекторы ООН объявили о признании дороги.

Параллельно, по второму участку дороги, были проложены трубы для доставки в Иерусалим воды и топлива. Этот же маршрут использовался для для контрабанды оружия втайне от инспекции ООН.

См. также

• Операция «Нахшон»

Отражение в искусстве

• Фильм «Cast a Giant Shadow» (1966) о Микки Маркусе, одна из основных частей которого посвящена строительству дороги.
• Фильм «O' Jerusalem» (2006) со сценами доставки продовольствия и других грузов в осажденный Иерусалим.

Ссылки

• Карты боев за Латрун в период с мая по июль 1948 года [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=Special%3ASearch&redirs=1&search=Latrun+Ceedjee+&fulltext=Search&ns0=1&ns6=1&ns12=1&ns14=1&ns100=1&ns106=1 на Викискладе].

Отрывок, характеризующий Дерех Бурма

– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…