Дерфельден, Вилим Христофорович

Отто-Вильгельм Дерфельден
Otto Wilhelm von Derfelden
Дата рождения	1735(1735)
Дата смерти	1819(1819)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал-аншеф
Сражения/войны	Русско-турецкая война (1768–1774), Русско-турецкая война (1787—1791)
Награды и премии

Вил(л)им Христофорович Дерфельден (Отто-Вильгельм фон Дерфельден; 1735 — 9 (21) сентября 1819) — генерал-аншеф русской императорской армии, соратник Суворова. В 1793-1794 генерал-губернатор Симбирского и Уфимского наместничеств.

Биография

Отто-Вильгельм Дерфельден родился в 1735 году; происходил из дворян Эстляндской губернии; род Дерфельденов переселился, в лице своего представителя Иоахима Дерфельдена, в Прибалтийский край из Вальдена в половине XVI века.

Молодой Дерфельден поступил на военную службу в 1754 году рейтаром лейб-гвардии Конного полка. В 1761 году он был произведен в корнеты, в 1768 году — в ротмистры.

1 января 1770 года Вильгельм Дерфельден был переведен в армию, получив при этом чин полковника, в Тверской карабинерный полк, действовавшей против турок в армии Румянцева.

Русско-Турецкая война 1770—1774 годов, в которой принял участие Дерфельден, предоставила ему случай быть во многих боях и сражениях. Он сражался в отрядах Волконского, Вейсмана, Унгерна и Каменского. Своею выдающеюся боевою деятельностью он не замедлил обратить на себя внимание.

В 1775 году полковник Дерфельден был произведен в бригадиры.

С 1783 по 1784 годы Дерфельден находился в Польше, в резервном корпусе генерал-аншефа, князя Николая Васильевича Репнина. В 1777 году он был произведен в генерал-майоры, а в 1784 году в генерал-поручики.

В 1787 году, когда началась Русско-Турецкая война 1787—1791 годов, Дерфельден снова находился в «Украинской» армии Румянцева. В отсутствие начальника 4-й дивизии генерал-аншефа барона фон Эльмпта Вильгельм Христофорович выполнял функции её командира.

В марте 1789 года Румянцев, узнав, что прибывший в Мачин великий визирь намерен вытеснить союзные русско-австрийские войска из Молдавии и что значительный корпус турок уже переправился на левый берег Дуная и двинулся на местечко Бырлад, приказал, Дерфельдену прогнать противника и вообще препятствовать всеми мерами сосредоточению его сил между Дунаем и Прутом. Дерфельден, невзирая на глубокий снег, двинулся форсированным маршем к местечку Фальчи, выдвинув вперед разведывательный отряд полковника Корсакова. 1 апреля 1789 года Корсаков встретил у Бырлада шеститысячный отряд турок и, невзирая на неравенство сил, решительно атаковал противника, разбил его и прогнал.

6 (7 ?) апреля неприятель, получив значительные подкрепления под командованием Кара-Мегмета, снова перешёл в наступление. К этому времени Дерфельден присоединился к Корсакову и в новом бою при Бырладе разбил турок вторично.

К 10 апреля у Бырлада собрались все силы, находившиеся под командованием Дерфельдена и он смог перейти к решительным действиям. В результате 16 апреля он вновь разбил турок при местечке Максимены, причем взял в плен командующего турецким корпусом, Якуба-пашу, 120 человек, 1 орудие и 4 знамени.

22 апреля (3 мая) (20 апреля?), преследуя отступающие турецкие войска, Дерфельден подошел к Галацу, где Ибрагим-паша с 20-тысячным корпусом занял весьма сильную и хорошо укрепленную позицию. Здесь ему удалось нанести противнику ещё более тяжкое поражение. Произведя рекогносцировку и убедившись, что нельзя рассчитывать на успех внезапного нападения и фронтальной атаки, Дерфельден совершил искусный фланговый марш, развернув свой отряд под прикрытием высот перпендикулярно к правому флангу неприятельской позиции. Турки обнаружили этот манёвр только тогда, когда 3 русских батальона уже пошли в атаку. Во главе них шел сам Дерфельден; под ним была убита лошадь и, падая с неё, он сильно разбил себе лицо. Увидав на нём кровь, солдаты закричали: «Генерал убит». — «Нет, ребята, я жив, с Богом вперед»! — отозвался Дерфельден и, быстро поднявшись на ноги, снова пошел во главе батальона. Подведя войска к турецкой батарее, перед которой был вырыт глубокий ров, Дерфельден приказал разбирать турецкие шалаши, сложенные из досок, и бросать эти доски через ров. Он сам под жестоким огнём батареи притащил одну большую доску и, подавая её солдатам, сказал: «Вот вам, ребята, вперед!». Батарея была взята, за ней сдался редут, и тогда главные силы Ибрагима-паши очистили позицию. Этот эпизод подробно описан в записках секунд-майора Раана.

Турецкая позиция (редуты) была взята штурмом. Турки потеряли до 2000 человек убитыми. Командовавший войсками, сераскир Ибрагим-паша взят был в плен с 1500 нижних чинов и офицеров; кроме того у турок было взято 37 знамен и 13 орудий. После этих событий войска Дерфельдена вернулись в Бырлад.

Эта двойная победа, приведшая к поспешному отступлению турок за Дунай, была вознаграждена 4 мая 1789 года орденом св. Георгия 2-й степени:

В воздаяние усердию и отличному мужеству, произведенных им с войсками под командою его состоящими в поражении неприятеля в Молдавии при Максименах и потом при Галаце за одержание знатной победы.

21 мая того же года Дерфельден, находясь под командою Суворова, содействовал ему в победе над турками в сражении при Фокшанах. Здесь на Дерфельдена была возложена атака турецких окопов. Подведя к ним без выстрела свои 4 батальона, он открыл по ним сильный огонь и заставил турок очистить окопы и укрыться в монастыре св. Спиридония, толстые каменные стены которого давали им возможность отчаянно сопротивляться. Обрушив канонадой часть монастырской стены, войска Дерфельдена взяли монастырь приступом. Суворов высоко оценил боевые заслуги Дерфельдена, что показывает, между прочим, следующая фраза, сказанная им после сражения при Рымнике:

«Честь не мне, а Вилиму Христофоровичу. Я только ученик его: он поражением турок при Максименах и Гаваце показал, как надобно предупреждать неприятеля».

Этот отзыв, может быть немного преувеличен, но Александр Васильевич всегда лестно отзывался о своем соратнике.

В начале 1791 года, по болезни, Дерфельден принужден был выехать из армии, а после своего излечения, в 1792 году во время Русско-Польской войны командовал корпусом в Литве. Во время этой войны следует отметить блокаду войсками Дерфельдена крепости Каменец-Подольска, которая вынуждена была сдаться.

Весною 1794 года, когда в Варшаве и Вильно вспыхнуло восстание, Вильгельм Христофорович сделал все возможное для спасения своих малочисленных и разбросанных войск. Ему удалось благополучно избежать угрожавшей им опасности быть разбитыми по частям. За эти усилия и последовавшие следом небольшие победы (в сражениях при местечке Дубенке 20 мая и Хелме 28 мая) он был награждён орденом св. Александра Невского.

С прибытием на театр войны графа Суворова, на Дерфельдена было возложено важное поручение: заняв Гродно, прикрывать фланг и тыл главных сил русской армии и отвлекать от них часть польских сил. Из Гродно Дерфельден двинулся сначала к Белостоку, а затем, вследствие нового предписания Суворова — к Варшаве. Во время этого марша Вильгельм Христофорович, на переправе через Буг, разбил у деревни Панкова польский отряд Мокроновского, спешивший на помощь к столице.

14 октября Дерфельден присоединился к Суворову у Кобылки, через несколько дней после бывшего здесь боя и завершил эту кампанию деятельным участием в штурме Праги. Отличия, оказанные Дерфельденом в эту войну, доставили ему чин генерал-аншефа (полного генерала), в который он был произведен 1 января 1795 года.

Во время подавления восстания Костюшко под командованием Вильгельма Христофоровича начинал свою военную карьеру один из военачальников войны 1812 года, граф Витгенштейн.

Император Павел I, благоволивший к Дерфельдену, вызвал его из армии в Петербург, назначил состоять в Конной гвардии инспектором кавалерии Санкт-Петербургской и Финляндской инспекции с переименованием в генералы от кавалерии. После смерти фельдмаршала Румянцева, эскадрону Лейб-гвардии Конного полка, носившему имя покойного, Высочайшим повелением было установлено именоваться теперь именем Дерфельдена. 5 апреля 1797 года император Павел, в день своей коронации, пожаловал Вильгельму Христофоровичу орден св. Андрея Первозванного.

Вскоре затем (в том же 1797 году) Дерфельден был уволен в отставку, но Высочайшим приказом от 2 марта 1799 года снова принят на службу с чрезвычайным ответственным поручением — сопровождать в Итальянский поход Великого Князя Константина Павловича и заменить Суворова, если бы с последним случилось «приключилось какое несчастье». Суворову же предлагалось заменить Дерфельденом генерала Розенберга, в способности которого Павел I плохо верил. Однако Суворов не нашел возможным это сделать сразу, хотя очень обрадовался прибытию Дерфельдена. В конце концов будучи старшим после Суворова, Дерфельден сделался ближайшим его помощником. Когда же на театр войны прибыли войска корпуса Ребиндера, Суворов подчинил их Розенбергу, а корпус последнего (более сильный) поручил Дерфельдену.

С этим корпусом Дерфельден с честью принял участие в Итальянской кампании. Предводимые им войска сыграли важную роль в решительном сражении при Нови, в момент общей атаки, окончательно сломившей сопротивление французов. В знаменитом швейцарском походе Суворов поставил под начальство Дерфельдена большую часть своих сил — 10 000 человек, образовавших корпус, в составе которого входили авангард князя Багратиона и дивизии генералов Швыйковского и Ферстера. Этот корпус составил особую колонну, двинувшуюся через Сен-Готард и принявшую участие в жестоком бою за этот горный проход, а потом в боях за Чёртов Мост и в долине Рейссы. Весь недолгий, но столь же тяжелый, сколько и славный, швейцарский поход Дерфельден совершил вместе с чудо-богатырями Суворова, деля с ними и славу, и опасности, и голод, и холод, и всевозможную нужду.

На знаменитом военном совете в Муттентале Дерфельдену, пользовавшемуся всеобщим уважением за свои боевые и личные качества, пришлось говорить от лица всех своих товарищей ответную речь на слова Суворова. С задушевностью и лаконичностью, всегда восторгавшей Суворова, он сказал, что все знают, какой трудный подвиг им предстоит, но и он, Суворов, знает, как преданы ему войска, и потому они все вынесут, не посрамят русского имени, и если не одолеют врага, то лягут костьми. Суворов был растроган речью Дерфельдена, и «нравственная связь между войсками и предводителями была скреплена и удостоверена на жизнь и смерть» (А. Ф. Петрушевский). 28 сентября армия генералиссимуса выбралась, наконец, из гор, едва не ставших для неё роковыми.

Император Павел наградил Вильгельма Христофоровича за переход через Альпы большим крестом ордена св. Иоанна Иерусалимского. Уже во время обратного перехода русских войск, высочайшим приказом от 29 октября 1799 года генерал-от-кавалерии Дерфельден после почти 50-летней службы был уволен с правом ношения мундира. В высочайшем приказе, было сказано:

«Генерал от кавалерии Дерфельден, по прошению его, что не в силах от разстроеннаго здоровья продолжать военную службу, увольняется от оной со всемилостивейшим изволением носить мундир».

В это время Дерфельдену шёл 65-й год. С тех пор он постоянно жил в своем имении, деревне Дерфельденой (она же Ястребина), Херсонской губернии, Олъвиопольскаго уезда, на правом берегу Буга, в 10 верстах от города Вознесенска. Это имение было даром императрицы Екатерины, которая, как гласит предание, «желая ознаменовать местность, на которой генерал Дерфельден одержал победу над турками, повелела с этою целью тот самый участок назначить ему в дар».

Дерфельден пережил всех своих начальников, товарищей по оружию и почти всех учеников, которые прославились во время наполеоновских войн. В числе последних были и князь Багратион и граф Каменский.

Скончался Дерфельден 9 сентября 1819 года.

Источник

• Дерфельден, Отто Вильгельм Христофорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Дерфельден, Вилим Христофорович] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Дерфельден, Вилим Христофорович

– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.