Десять негритят (фильм)
Поделись знанием:
К:Фильмы 1987 года
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
| Десять негритят | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Татьяна Друбич |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
137 минут |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Десять негритят» — художественный двухсерийный фильм Станислава Говорухина по одноимённому роману Агаты Кристи. Этот фильм уникален тем, что, в отличие от ранних британских и американских экранизаций, здесь сохранено исходное название романа Агаты Кристи, под которым он выходил при её жизни; впоследствии название было заменено из соображений политкорректности. Дело в том, что пьесу на основе этой книги писательница назвала «… И никого не стало» (англ. And Then There Were None — строчка детского стихотворения из романа), а «негритята» (little niggers) в тексте (США) были заменены на «маленьких индейцев» (little indians)[1]. Экранизация сохранила пессимистический характер концовки романа, не были изменены ни персонажи, ни их прошлое. Фильм никогда не был официально издан в США, однако доступны диски в формате NTSC с английскими субтитрами.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2923 дня]
Содержание
Сюжет
|
(по тексту сценария фильма) Десять негритят решили пообедать, Девять негритят, поев, клевали носом, Восемь негритят пошли гулять затем, Семь негритят махали топором, Шесть негритят стали в улей играть, Пять негритят судейство учинили, Четыре негритёнка пошли купаться в море, Пошли в зверинец погулять все трое, …[3] Последний негритёнок посмотрел устало, |
Несколько человек, никогда ранее не встречавшихся друг с другом, приезжают на уединённый Негритянский остров. Среди них отставной военный, врач, учительница, полицейский, судья, пожилая леди — люди из самых разных слоёв общества. Большинство приехало по приглашению, присланному от имени не особенно близкого знакомого, причём во всех случаях инициалы пригласившего — А. Н., а фамилия — Оуэн.
Приехав, они с удивлением обнаруживают, что хозяина, приславшего приглашение, на острове нет, а в доме хозяйничают слуги, не имеющие представления, кто их нанял. Из-за испортившейся погоды связь с материком прерывается; лодка, привёзшая их, не возвращается. Приехавшие размещаются в доме, решая ждать, пока ситуация не прояснится.
На первом же совместном обеде начинается необъяснимое: вдруг незнакомый голос стал зачитывать обвинение, по которому каждый из присутствующих обвиняется в убийстве одного или нескольких людей, которое он, по словам говорящего, совершил в прошлом. Оказывается, это говорил граммофон, установленный за шторой, а обращение записано на пластинку, имеющую странное название — «Лебединая песня». Пластинку поставил слуга, согласно письменным инструкциям нанимателя; слуги — муж и жена, тоже находятся в числе обвиняемых. Все потрясены, никто, кроме капитана Филиппа Ломбарда, не хочет признавать, что сказанное о нём — правда, но осведомлённость неизвестного поражает.
Затем один из гостей, Марстон, выпив виски, падает мёртвым. Очевидно, напиток отравлен. Через некоторое время обнаруживается, что из стоящих на подносе десяти фигурок негритят одна пропала. Гости вспоминают, что во всех спальнях дома на стене висит табличка с детской считалочкой про десять негритят, которые по одному погибают различным образом. И понимают, что фамилия и инициалы пригласившего их на остров человека — А. Н. Оуэн — не что иное, как англ. Unknown (Неизвестный).
Первый из негритят, согласно тексту считалочки, должен был «поперхнуться». Через некоторое время погибает миссис Роджерс (умерла во сне), затем генерал Макартур (не вернулся с прогулки). Каждый следующий умирает смертью, которая соответствует очередной строчке из считалки. После каждой смерти с подноса пропадает ещё одна фигурка. Никаких сомнений быть не может — на острове действует маньяк, решивший уничтожить приглашённых. Попытка обыскать остров ни к чему не приводит. Гостям становится ясно, что убийца — один из них. Взаимные подозрения нарастают по мере того, как умирают люди. Постепенно выясняется, что все высказанные обвинения — правда. Каждый из заманённых на остров виновен в смерти по крайней мере одного человека и ранее не понёс за это наказания.
Никто из них так и не узнал, кто истинный убийца, кроме самого убийцы, судьи Уоргрейва, решившего свершить истинное правосудие — в том числе и над самим собой — и совершившего его по точно задуманному плану.
На лицензионном DVD фильм выпустила фирма «CP Digital».
В ролях
- † Владимир Зельдин — судья Лоуренс Уоргрейв
- Татьяна Друбич — Вера Клейторн
- † Александр Кайдановский — Филипп Ломбард
- † Алексей Жарков — Уильям Генри Блор
- † Анатолий Ромашин — доктор Эдвард Армстронг
- Людмила Максакова — мисс Эмили Брент
- Алексей Золотницкий — мистер Томас Роджерс
- † Михаил Глузский — генерал Джон МакАртур
- Ирина Терещенко — миссис Этель Роджерс
- † Александр Абдулов — Энтони Марстон
В эпизодах
- Фёдор Одиноков — Фред Нарракотт
- Игорь Ясулович — голос на пластинке
Съёмочная группа
- Автор сценария и режиссёр: Станислав Говорухин
- Оператор: Геннадий Энгстрем
- Художник: Валентин Гидулянов
- Композитор: Николай Корндорф
- Звукорежиссёр: Иосиф Гольдман
- Костюмы: Наталья Харнас
Отступления от романа
 |
Данный раздел имеет чрезмерный объём или содержит маловажные подробности. Если вы не согласны с этим, пожалуйста, покажите в тексте существенность излагаемого материала. В противном случае раздел может быть удалён. Подробности могут быть на странице обсуждения.
|
- Обвинения: «Обвинитель» на пластинке не у всех гостей называет полные имена. Не названы имена генерала Макартура (Джон), доктора Армстронга (Эдуард) и капитана Ломбарда (Филипп). Также в обвинении не указаны даты преступлений, совершённых Марстоном (14 ноября), супругами Роджерс (6 мая 1929) и генералом Макартуром (4 февраля 1917). Кроме того, «Обвинитель» только Веру Клейторн называет полным именем (Вера Элизабет Клейторн), всех остальных он называет либо только по фамилиям, либо неполным именем. Жертву доктора Армстронга в фильме зовут Мэри Клинз и она умерла 14 марта 1929 года, в книге её зовут Луиза Мэри Клинз и там она умерла 14 марта 1925 года.
- Обстоятельства смерти генерала Макартура. В фильме Вера Клейторн зовёт всех к месту убийства генерала. В романе же дело обстояло иначе. Гости собрались на обед, отсутствовал только генерал. Доктор Армстронг вызвался привести его, однако он очень скоро вернулся и сообщил, что генерал мёртв. Это обстоятельство позволило Вере заподозрить доктора: он мог убить генерала, когда шёл позвать его на обед.
- Любовная сцена между Верой и Филиппом: испуганная девушка приходит полуодетой в комнату соседа за защитой и ободрением, и тот без особого труда увлекает её в постель. В романе все постояльцы острова настолько напуганы, что провели последнюю ночь в одиночестве, забаррикадировав двери. Благодаря этой сцене становится возможным ещё одно отступление от текста романа. В романе вновь подброшенный револьвер обнаруживает сам Ломбард. В фильме же пистолет (вместо револьвера в фильме Ломбард привозит пистолет системы «Беретта») находит Вера, когда Ломбард просит её подать ему из ящичка ночного столика спички. Сама же любовная сцена между Ломбардом и Верой — это отсылка к экранизациям романа 1965 и 1974 годов, где эта сцена присутствует, правда в более романтической версии.
- Обстоятельства самоубийства Веры Клейторн. В фильме Вера — увидев приготовленную ей петлю — приходит в ужас, впадает в истерику и по велению совести — как лично воспринимаемое ею справедливое наказание — вешается. В романе же Вера чувствует на себе взгляд «воскресшего» судьи, но думает, что это Хьюго, её возлюбленный, следит за ней и хочет, чтобы она повесилась.
- Мотивация настоящего убийцы: в романе Агаты Кристи он тешил себя тщеславной мечтой совершить преступление, которое никто не сумеет раскрыть. Кроме того, его с детства тянуло к убийству в равной степени с чувством справедливости: он не мог допустить, чтобы по его вине пострадало невинное существо, поэтому у него возникла мысль о возмездии. К тому же он узнал, что смертельно болен, и ему осталось прожить не более года. Обвинение в его собственный адрес являлось фальшивым (осуждённый Эдвард Ситон был действительно виновен), и судья предполагает, что этот факт может способствовать разгадке произошедшего. Десятым осуждённым на самом деле стал Айзек Моррис, торговец наркотиками, которого судья использовал как посредника в покупке острова и приглашении гостей. В фильме судья, возможно, и правда виновен в несправедливом приговоре и своё самоубийство вместе с убийством остальных девяти ушедших от правосудия преступников рассматривает как искупление.
- Обстоятельства самоубийства судьи. В фильме он сжёг парик и мантию в камине, а затем тут же у камина застрелился. В романе после самоубийства Веры он перенёс к стене стул, на который вставала Вера, чтобы повеситься, затем написал всё объясняющую записку, запечатал в бутылку и бросил в море. Затем лёг на свою кровать (где его, якобы мёртвого, ранее оставили лежать), обернул руку платком и застрелился из пистолета Ломбарда, прицепленного к натянутой резинке, с таким расчётом, чтобы после выстрела, когда рука отпустит пистолет, тот отлетит к двери, далеко от трупа, платок упадёт на пол, резинка от удара слетит с дверной ручки и повиснет на очках, придавленных телом. Убийца знал, что когда обнаружат трупы, определить точное время смерти будет невозможно. В результате по положению трупа и окружающих предметов решат, что он был убит точно в соответствии с записями тех, кто остался в живых после его «смерти». Таким образом, его участие в дальнейших событиях не обнаружится, и преступление останется нераскрытым.
- Расследование убийств: В фильме не показано расследование происшествия на острове, на котором нашли десять трупов, не упоминается, что доктор Армстронг вёл дневник, по которому и шло следствие.
Факты о фильме
- Фильм снимался в посёлке городского типа Гаспра, на территории «Ласточкиного гнезда», известного памятника архитектуры Южного берега Крыма (неоднократно показан вход в здание и терраса вокруг него). Однако так как «Ласточкино гнездо» имеет очень небольшие размеры, съёмки в помещениях производились в Воронцовском дворце[4].
- В начале фильма катер с гостями проплывает мимо одной из скал, находящихся в открытом море в акватории Гурзуфа, затем катер причаливает к скале Дива в Симеизе. Там же проходили съёмки лестницы, по которой гости поднимались к дому на острове.
- Фильм начинается с кадра, где чья-то рука расставляет на серебряном подносе фарфоровых негритят. При внимательном рассмотрении можно увидеть в отражении серебряного подноса лицо человека, расставляющего фигурки. Это сам режиссёр фильма Станислав Говорухин, курящий сигару.
- Татьяна Друбич параллельно снималась в фильме «Асса» и не могла остаться на съёмки финальной сцены. Поэтому, когда судья входит в комнату и видит тело Веры, в кадре сняты ноги одной из ассистенток. Причём если в момент убийства Ломбарда на Вере были чёрные чулки, то на повесившейся Вере они телесного цвета.
- Эмили Брент дважды произносит цитаты из другого произведения Агаты Кристи — знаменитой пьесы «Мышеловка»: первый раз, когда говорит миссис Роджерс о том, что в доме завёлся жучок (в «Мышеловке» аналогичные слова произносит миссис Бойл); и второй раз, когда говорит Вере Клейторн о том, что прошлое касается её ровно настолько, насколько она сама этого хочет (в «Мышеловке» точно такие же слова произносит мисс Кейсуэлл).
- В фильме не произносится предпоследний куплет считалочки о негритятах. В том же переводе, который использован в картине, он звучит так: «Двое негритят легли на солнцепёке: / Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий».
- В 1983 году Владимир Зельдин сыграл в другой экранизации по мотивам романа Агаты Кристи «Карман, полный ржи» - фильме "Тайна чёрных дроздов".
Напишите отзыв о статье "Десять негритят (фильм)"
Примечания
- ↑ Остап Родний. [www.rostov.kp.ru/daily/author/1566/ И негритят не стало…] (рус.). Комсомольская правда. Проверено 12 февраля 2016.
- ↑ Строчка в фильме встречается дважды. Во второй раз вместо слова «загрыз» произносится слово «схватил».
- ↑ Девятая часть считалки в фильме не озвучена, а текстовый её вариант на табличках в доме — на английском языке.
- ↑ [crif.in.ua/%D0%94/%D0%94%D0%B5%D1%81%D1%8F%D1%82%D1%8C_%D0%BD%D0%B5%D0%B3%D1%80%D0%B8%D1%82%D1%8F%D1%82 Десять негритят] (рус.). Сайт [crif.in.ua/ "Кино, снятое в Крыму"]. Проверено 12 февраля 2016.
Ссылки
- [youtube.com/watch?v=rC6UnY0qb0s «Десять негритят» серия 1] на YouTube
- [youtube.com/watch?v=5nhI3PNIVo4 «Десять негритят» серия 2] на YouTube
- [www.nashfilm.ru/sovietkino/1228.html «Десять негритят»] на сайте «Наш Фильм»
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1684 «Десять негритят»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- «Десять негритят» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Десять негритят (фильм)
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
