Детердинг, Генри

Генри Вильгельм Август Детердинг
нидерл. Henri Wilhelm August Deterding
Генри Детердинг в 1900 году
Компания	Ройял Датч Шелл
Должность	председатель правления
Награды и премии

Генри Вильгельм Август Детердинг (нидерл. Henri Wilhelm August Deterding; 19 апреля 1866, Амстердам, Нидерланды — 4 февраля 1939, Санкт-Мориц, Швейцария) — голландский предприниматель, крупнейший нефтепромышленник, в течение 36 лет руководивший корпорациями «Ройял Датч» и «Ройял Датч Шелл». Один из богатейших людей своего времени. Активный антикоммунист, спонсор ультраправых политических сил, финансист НСДАП.

Ранняя жизнь

Родился в семье капитана торгового судна Филиппа Якоба Детердинга. Из-за смерти Детердинга-старшего в 1869 году (во время рейса) семья стала испытывать материальные затруднения. Генри Детердинг вынужден был прервать учёбу и в 16 лет поступить служащим в банк.

В 1888 году он поступил на работу в Нидерландскую торговую компанию. Был отправлен с коммерческой миссией в Медан (Голландская Ост-Индия). Выполнял поручения компании, занимался самостоятельным бизнесом.

Нефтяной магнат

В 1900 году Генри Детердинг возглавил нефтяную компанию «Ройял Датч» после смерти одного из её основателей Августа Кесслера. Именно под руководством Детердинга «Ройял Датч» обзавелась внушительным танкерным флотом, который позволил корпорации конкурировать с «Шелл». В 1907 году произошло объединение этих двух компаний в Royal Dutch Shell — «Ройял Датч Шелл».

Детердинг осуществил целый ряд крупных слияний и поглощений. Особняком среди них стоит договор 1911 года с Ротшильдами о приобретении нефтяных месторождений в Азербайджане. В результате этой сделки «Ройял Датч Шелл» стала крупнейшей в мире нефтяной компанией после «Стандард Ойл» Джона Рокфеллера. Особенно острая борьба велась за раздел сфер влияния в Китае, где Детердингу удалось закрепиться лишь в результате двадцатилетней ценовой войны. Экономическую войну против США Детердинг вёл и в самой Америке, активно скупая местные нефтяные активы.

Генри Детердинг возглавлял «Ройял Датч Шелл» до 1936 года. За предпринимательские успехи он был прозван «Наполеоном бизнеса». Во время Первой мировой войны компания Детердинга оказывала существенную помощь странам Антанты поставками топлива. В 1928 году «Ройял Датч Шелл» участвовала в заключении картельного соглашения в Ахнакарри, впоследствии развившегося в систему Семь сестёр.

В 1920 году Генри Детердинг стал рыцарем-командором Ордена Британской Империи — за укрепление англо-голландских отношений. Тогда же он получил степень доктора наук в Делфтском техническом университете.

Ультраправый антикоммунист

Генри Детердинг был ярым противником большевизма. В значительной степени это было связано с национализацией Совнаркомом азербайджанских активов «Ройял Датч Шелл». Детердинг ожидал скорого падения советской власти, но пытался к тому же его приблизить, организуя кампанию бойкота советской нефти и печатая фальшивые советские червонцы и лоббируя разрыв дипломатических отношений Великобритании с СССР в 1927 году. В связи с этим упоминался В. В. Маяковским в стихотворениях «Англичанка мутит» и «Баку».

В 1926-1927 годах он организовал в Лондоне две конференции (с участием промышленника Арнольда Рехберга и генерала Макса Гофмана), на которых обсуждались проекты антисоветской борьбы. В начале 1930-х годов Детердинг вновь делал ставку на быстрый и победоносный военный удар по СССР.

Вы должны помнить, что вся ваша работа, ваша деятельность будет протекать на вашей родной русской земле. Надежды на скорое освобождение России, ныне переживающей национальное несчастье, крепнут и усиливаются с каждым днем. Час освобождения вашей великой родины близок… Освобождение России может произойти гораздо скорее, чем мы все думаем, даже через несколько месяцев!
Генри Детердинг, выступление перед представителями русской белоэмиграции, июль 1930

Жёсткий антисоветизм и антикоммунизм Детердинга резко политизировал «Ройял Датч Шелл». Детердинг финансировал ультраправые силы по всему миру — от германских фрайкоров во время Ноябрьской революции и российских антибольшевистских организаций до южноамериканских антикоммунистов.

Полновластный хозяин «Ройял датч шелл», он как бы олицетворял наиболее воинственные круги монополистического капитала. Вокруг него группировались международные авантюристы. В его окружении разрабатывались планы контрреволюционных переворотов и интервенций. Из его кассы черпали средства правые партии и организации во всем мире.

Спонсор нацизма

Среди организаций, получавших спонсорскую помощь Детердинга, была и НСДАП. Глен Робертс, биограф Детердинга, писал, что ещё в 1921 нефтепромышленник выделил сторонникам Гитлера 4 миллиона гульденов. Детердинг поддерживал регулярные связи с СА, лично встречался с Альфредом Розенбергом. С 1930-х годов помощь Детердинга нацистам стала систематической. Оперативные контакты организовывал Джордж Белл — близкий сотрудник Детердинга, тесно связанный с нацистами и обладавший стойкой репутацией авантюриста. В апреле 1933 года Белл был убит в ходе внутреннего конфликта нацистских группировок.

Существенные суммы были выделены Детердингом на предвыборные кампании НСДАП 1932 года. Всего до прихода гитлеровцев к власти в Германии они получили от голландского нефтемагната порядка 10 миллионов марок. Детердинг поддерживал национал-социализм не только как антикоммунист, но и как принципиальный противник демократии.

Я лично считаю, что так называемая демократия в том виде, как она понимается общественным мнением в большинстве стран, — это не что иное, как рай для бездельников… Если бы я был всемирным диктатором, я расстрелял бы всех бездельников, которые попались бы мне на глаза.
Генри Детердинг

С агрессивной политикой гитлеровского режима Детердинг связывал также конкретные коммерческие интересы в плане возмещения потерь, понесённых после 1917 года:

Когда партия нацистов должна была пасть, сэр Генри поддержал их огромной суммой. Нефтяник имел свою цель — вернуть бакинские нефтяные месторождения, когда Гитлер нападёт на Россию.

Сотрудничество «Ройял Датч Шелл» с нацистским режимом постепенно стало настолько тесным, что в середине 1930-х Детердинг планировал продать Третьему рейху годовой объём нефтепродуктов компании, причём на льготных условиях товарного кредита. Этот замысел встретил категорическое несогласие деловых партнёров и менеджмента. В результате в 1936 году 70-летнему Детердингу пришлось оставить правление «Ройял Датч Шелл».

Детердинг купил в Германии поместье Доббин неподалёку от городка Краков-ам-Зе в Мекленбурге. Он расположился по соседству с домом своего делового партнёра и личного друга Эмиля Георга фон Штаусса, директора «Дойче банка». Детердинг продолжал помогать режиму НСДАП, в том числе в рамках программы «зимней помощи» (несмотря на принципиально негативное отношение к социальным программам «для бездельников»). Для снабжения немецкого населения он осуществлял масштабные закупки продовольствия в Голландии.

В одном из банковских документов за подписью Штаусса сказано:

Имперское сословие продовольствия получило от Детердинга (Голландия) первую партию продовольствия, пожертвованного в рамках кампании зимней помощи, и перевело за неё организации зимней помощи 11,9 млн марок. Кроме того, Детердинг выплачивает организации «зимней помощи» ежемесячно 5 тыс. марок.

В дневниках Геббельса содержится указание на то, что Детердинг перевёл на «зимнюю помощь» 40 миллионов марок. Биограф Робертс утверждает, что Детердинг оказал поддержку НСДАП в размере 55 миллионов фунтов.

Кончина и память

Генри Детердинг скончался в Швейцарии и был погребён в своём немецком имении. На похоронной церемонии фон Штаусс назвал его «одним из передовых бойцов против мирового большевизма». Церемониальные венки был возложены также от имени Адольфа Гитлера и Германа Геринга.

В 1968 году по просьбе родственников останки Детердинга были перевезены из находившегося на территории ГДР Краков-ам-Зе в Лихтенштейн.

Биография Генри Детердинга, написанная Гленом Робертсом, называется The most powerful man in the world — Самый могущественный человек в мире.

Имя Генри Детердинга упоминается в связи с ультраправой активностью в Европе 2000-х годов

Частная жизнь

Генри Детердинг состоял в браке три раза. Первой его женой была Катарина Луиза Нойброннер. После её кончины Детердинг женился на дочери российского генерала Лидии Кондауровой. В 1933 году супруги развелись, после чего Детердинг женился на Шарлотте Минне Кнаак.

В первом браке Генри Детердинг имел двух сыновей и дочь, во втором — двух дочерей, в третьем — также двух дочерей.

27 июня 1924 года британская газета Daily Mail опубликовала непроверенную информацию о смерти Генри Детердинга. На следующий день ошибочное сообщение продублировала американская The New York Times. С опровержением выступало министерство иностранных дел Нидерландов. Генри Детердинг прожил после этого эпизода почти 15 лет.

Литература

• Галкин А. А. [scepsis.ru/library/id_2735.html Германский фашизм]. — 2-е изд.. — М.: Наука, 1989. — 352 с. — ISBN 5-02-008986-9.
• Hendrix P. Sir Henri Deterding and Royal Dutch-Shell: Changing Control of World Oil, 1900–1940. — Bristol: Bristol Academic Press, 2002. — ISBN 0-9513762-8-4.
• Roberts G. [www.shellnews.net/wikipedia/MostPowerful1.pdf The most powerful man in the world. The Life of Sir Henry Deterding]. — Covici-Friede, 1938. — 448 с. — ISBN 0-883-55301-5.

Отрывок, характеризующий Детердинг, Генри

– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.