Детство и молодость Цицерона

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Детство и молодость Цицерона — первая из цикла статей[уточнить] о жизни и деятельности Марка Туллия Цицерона.





Цицерон в Арпине

Малая родина

Цицерон (возможно, Кикеро) говорил, что у него две родины: на первом месте Римское государство, которому каждый гражданин должен посвятить всего себя, но не менее дорога ему и та местность, где он родился — городок Арпин[1] (ныне Арпино).

Город Арпин был отбит римлянами у самнитов в 305 году до н. э.[2], в 303 году его жителям было даровано частичное право гражданства[3]. В 188 году до н. э. Арпин и два других муниципия получают право голосования дополнительно к праву гражданства[4].

Семья Цицерона

Плутарх предполагал, что первый в роду получил прозвище «cicero», так как форма его носа (широкого и приплюснутого) напоминала горошину нута[5]. Род, принадлежавший к всадникам, происходил из Арпина[6]. Некоторые биографы даже пытались связать его с царём вольсков.

Известно, что дед Цицерона выступал в своем муниципии против замены открытого голосования подачей табличек, которую предложил его шурин Марк Гратидий[7]. Он говаривал, что из его современников величайший негодяй — тот, кто лучше всех знает по-гречески[8].

Отец Цицерона, по словам оратора, был слаб здоровьем и провёл жизнь в литературных занятиях, он же отстроил усадьбу близ Арпина[6]. Отца в своих сочинениях Цицерон упоминает редко, мать по имени не называет ни разу. Согласно Плутарху, её звали Гельвия[5].

Рождение и младенчество

Цицерон считал недостойным философа отмечать дни рождения[9]. Упомянул он этот день лишь однажды, да и то оплакивая его[10].

Гражданин Римской республики Марк Туллий Цицерон, сын Марка, внук Марка, родился в третий день до январских нон[11] в консульство Квинта Сервилия Цепиона и Гая Атилия Серрана (648 год от основания Города, или 3 января 106 года до нашей эры) в усадьбе своего деда около речки Фибрен неподалёку от городка Арпин[12].

Плутарх пишет, что мать произвела его на свет легко и без страданий, а кормилице явился призрак, возвестивший, что она выкормит великое благо для римлян[13]. Цицерон ни о чём подобном не упоминает.

Детство

Начальное образование Марк получил в Арпине. Цицерон вспоминал, как выучил наизусть законы XII таблиц[14]. Враги позднее упрекали его, что он вырос в «деревне»[15].

Родственник Цицерона (муж его тёти), всадник Гай Акулеон, пользовался уважением оратора Луция Лициния Красса[16]. Цицерон называет Акулеона человеком тонкого ума, хорошо знающим гражданское право[17]. Его сын, двоюродный брат Цицерона, унаследовал от отца знание гражданского права[18]. Цицерон упоминает, как его дядю Акулеона защищал Красс против Гратидиана (97 год)[19].

В детстве Цицерон и его брат бывали в Риме, где посещали дом Красса[16]. Дом отца Цицерона в Риме находился на западной стороне Эсквилинского холма, в городском квартале Карины[20].

Плутарх отмечает, что мальчик хорошо учился, что принесло ему славу среди товарищей[13]. Уже в детстве он свободно овладел греческим языком, что позволяло учиться у греческих преподавателей.

Когда грамматик Плоций Галл впервые ввел преподавание красноречия и на латинском языке, юный Марк собрался учиться у него риторике[21]. Но латинская школа была закрыта по эдикту цензоров 92 года Красса и Домиция[22], что позднее Цицерон одобрял[23].

Цицерон в Риме

Юноша на Форуме

Некоторые процессы второй половины 90-х годов Цицерон описывает настолько ярко, что заставляет исследователей предполагать, что он мальчиком сам на них присутствовал. Тем не менее Цицерон прямо об этом не говорит, и мог получить о них сведения несколькими годами спустя. К ним относятся:

  • Дело Планка, где Цицерон отметил юмор Красса[24].
  • Речь Красса в защиту Цепиона (95 год), которую Цицерон называл своей наставницей с детства[25].
  • Дело Курия (93 год), где Квинт Сцевола и Красс исходили первый — из буквы закона, а второй — из духа[26].
  • Последняя речь Красса (91 год)[27]. Цицерон вспоминал, как после его смерти вместе с братом Квинтом он зашёл в пустую курию, где ранее выступал Красс, и ему казалось, что он ещё слышит его голос[28].

Позднее Цицерон в речах неоднократно называет имена Красса и Антония рядом как самых известных ораторов своего времени[29].

Цицерон надел мужскую тогу в апреле 91[30] или 90 года[31]. Он постоянно присутствовал на сходках и судебных заседаниях[32]. Там он познакомился со многими сверстниками, включая Тита Помпония[33], который всю жизнь оставался его лучшим другом. Среди его товарищей был и Гай Марий младший[33]. Также он посещал дом Луция Элия, оратора и знатока словесности и римской древности, и присутствовал при сочинении им речей[34].

Цицерон вспоминал, что уже в юности книги и наставления многих людей убедили его в необходимости стремиться к славе и почестям и ради этого презирать все опасности[35].

Тогда же получил выражение его интерес к поэзии. Он написал небольшую поэму «Главк Понтийский», перевёл с греческого поэму Арата «Явления», а затем взялся за эпос о своем земляке, известном полководце Марии (от двух последних произведений сохранились небольшие отрывки, см. Поэзия Цицерона).

В армии

Во время союзнической (марсийской) войны юноша служил в войске Суллы[36]. В 89 году до н. э. Цицерон был свидетелем знамения при жертвоприношении, которое предшествовало победе Суллы под Нолой[37], а также встречи консула Гнея Помпея с военачальником марсов Веттием Скатоном[38]. В армии он пробыл недолго, не больше года, и вернулся в Рим.

Вновь на Форуме

Цицерон с юности усердно занимался, собираясь стать оратором[39]. Он упражнялся в декламациях по-латыни и по-гречески с Марком Пизоном, Квинтом Помпеем и другими знакомыми[40]. Риторику он изучал у Аполлония Молона с Родоса[41], чьи лекции слушал в Риме в 87 и 81 годах[42]. Тогда же Цицерон взялся за написание большого латинского руководства по риторике, но завершил только две книги, излагавшие учение о нахождении (см. О нахождении (Цицерон)).

Гражданское право он изучал у Квинта Муция Сцеволы Авгура[43] начиная с 89 года[44].

Когда в 87 году Сцевола Авгур умер, Цицерон продолжил изучение права у другого известного юриста Квинта Муция Сцеволы Понтифика[45] вместе с Титом Помпонием[46]. Сцевола Понтифик был не только знатоком права, но и любил рассуждать о честности и доверии[47].

Тем временем, когда в 87 году Марий и Цинна заняли город, в Риме начала литься кровь граждан. Знаменитый оратор Марк Антоний был убит по приказу Мария, его отрубленная голова была выставлена на рострах форума[48].

Учителя философии

Первым философом, с которым познакомился Цицерон, был эпикуреец Федр, учение которого юноша сначала высоко ценил, но несколько позже, познакомившись с другими системами, перестал ценить как философа, оставаясь лично к нему расположенным[49]. На Помпония Федр и его философия произвела бо́льшее впечатление[50].

Академик Филон из Лариссы прибыл в Рим в 88 году, и Цицерон «целиком вверился ему, движимый необыкновенной любовью к философии»[51]. Позже Цицерон причислял себя именно к платоникам.

Со стоиком Диодотом он упражнялся в диалектике и под его руководством изучал «все науки»[52], в частности, занимался астрономией[53].

Театр

Цицерон очень любил театр, особенно восторгаясь игрой актёра Росция. В своих сочинениях он неоднократно цитирует римских драматургов. Он был знаком со старым трагическим поэтом Акцием[54], а выступать перед публикой учился у комического актёра Росция и трагика Эзопа[55].

Установление диктатуры Суллы

В начале 82 года учитель Цицерона великий понтифик Муций Сцевола был убит марианцами у храма Весты[56]. Перед этим Муций говорил ученикам, что предвидит свою смерть, но предпочитает её приходу с оружием под стены отечества[57]. Об «участи Муция» оратор размышлял в своих письмах 49 года[58].

Что делал Цицерон в 82 году, точно неизвестно, хотя он упоминает, что поддержал сторону Суллы[59]. Вероятно, ужасы и кровопролития гражданской войны произвели сильное впечатление на него[60].

Сам Цицерон говорил, что в молодости решил быть только защитником, а не обвинителем[61]. В те времена, когда многие делали себе состояния на проскрипциях, Цицерон заявлял: «велик в глазах моих тот, кто достиг вершин собственной доблестью, а не взобрался туда по бедам и горестям ближнего»[62].

Первые дела

В 81 году Цицерон, обладая уже некоторым опытом, стал впервые браться за гражданские дела и уже несколько раз выступал в суде[63], но участвовать в первом относительно заметном процессе его уговорил его друг Росций. В этом гражданском деле Цицерон защищал Квинкция, шурина Росция, которому грозило бесчестье за неуплату долга. Цицерон рядом убедительных аргументов обосновал позицию своего клиента, хотя его оппонентом выступал известный оратор Гортензий.

В 80 году молодой оратор взял на себя защиту Секста Росция, ложно обвиненного в отцеубийстве, когда другие ораторы, боясь того, что обвинителей поддерживал влиятельный вольноотпущенник Суллы Хрисогон, не решились выступить в суде. Росций был оправдан, а смелое выступление положило начало известности Цицерона.

Он часто выступал на форуме, тщательно готовя свои речи[64]. Известно, что одна из ранних речей Цицерона была произнесена в защиту гражданских прав некоей арретинки в суде децемвиров[65] и также могла рассматриваться как вызов политике Суллы.

Цицерон в Греции

Поездка

Цицерон сам говорил позднее, что был худ и слаб желудком[66], и для поправки здоровья в 79 г. до н. э. поехал в Грецию в Афины, куда ранее отправился его друг Помпоний. Плутарх же считает, что упоминание о слабости здоровья было лишь поводом, на деле же Цицерон страшился гнева Суллы, который не простил ему защиту Росция[36]. Это мнение обычно принимают и современные биографы[67].

Беглые упоминания самого Цицерона не позволяют с точностью установить весь его маршрут, хотя больше всего времени он провёл вначале в Афинах и в конце поездки на Родосе.

В частности, Цицерон вспоминал, что, когда он приехал вместе с Пизоном в Метапонт, то посетил дом Пифагора[68]. В Пелопоннесе он видел стариков-коринфян, некогда ставших рабами после разрушения их города[69], но больше его взволновал вид разрушенных стен самого города Коринфа[70]. Цицерон посетил и Спарту, где наблюдал за воспитанием лакедемонских юношей и за тем, как безжалостно они дерутся друг с другом[71].

Плутарх утверждает, что Цицерон даже обращался к Дельфийскому оракулу[72]. Впрочем, сам Цицерон упоминает этот оракул в прошедшем времени.

Афины

В Афинах Цицерон шесть месяцев слушал лекции платоника Антиоха Аскалонского[73], который читал лекции в Птолемеевом гимнасии, вместе со своими друзьями Титом Помпонием Аттиком и Марком Пизоном, младшим братом Квинтом и двоюродным братом Луцием. Позднее Цицерон изобразил афинский кружок в пятой книге своего диалога «О пределах блага и зла». Оратор отмечал, что к его времени афинские граждане были безразличны к наукам, а ими занимались только чужеземцы[74].

Хотя Цицерон позднее вспоминал, что в гимнасии охотнее слушают диск, чем философа[75], но сам он внимательно следил за речами Антиоха, которого называл самым тонким и проницательным из философов[76] и позднее посвятил разногласиям между Антиохом и Филоном диалог «Учение академиков».

Кроме того, по совету Филона, рекомендовавшего изучать и противоположную школу для лучшего её опровержения[77], он слушал и «корифея эпикурейцев» Зенона Сидонского, который жаловался на непонимание современниками учения Эпикура и бранил стоиков и академиков[78].

Параллельно с лекциями по философии он упражнялся в риторике у Деметрия Сира.

После Афин Цицерон объехал Малую Азию, посещая знаменитых ораторов (Цицерон выделяет Мениппа Стратоникейского, а также называет Дионисия Магнета, Эсхила Книдского, Ксенокла Адрамиттийского)[79], после чего отправился на Родос.

Родос

Из достопримечательностей Родоса Цицерону запомнилась картина с изображением Иалиса[80]. На Родосе Цицерон уже в третий и последний раз обучался риторике у Аполлония Молона, а также слушал лекции Посидония.

Цицерон вспоминал, что Молон умел как указывать недостатки, так и умерять расплывчатое словообилие ученика и «вводить его в берега». Плутарх рассказывает, что когда однажды Цицерон произнес греческую речь, присутствующие восхваляли его, и лишь Аполлоний был опечален и сказал:

Тебя, Цицерон, я хвалю и твоим искусством восхищаюсь, но мне больно за Грецию, когда я вижу, как единичные наши преимущества и последняя гордость — образованность и красноречие — по твоей вине тоже уходят к римлянам.[81]

Посидоний был крупнейшим философом и историком своего времени, чью систему обозначают как «стоический платонизм». Он показывал ученику изготовленный им небесный глобус[82] (другой небесный глобус, изготовленный Архимедом, Цицерон ранее видел в Риме[83]). Позднее Цицерон считал его не только своим учителем[84], но и другом[82], хотя и нередко возражал ему[85].

Возвращение

За время пребывания в Греции он поправил здоровье[86], туберкулёзный процесс был остановлен[87]. Его голос, «приобретя отделанность, стал приятным для слуха, мощным и, главное, соразмерным телесному его сложению»[81].

Когда умер бывший диктатор Сулла, друзья советовали Цицерону вернуться. Антиох поддержал намерение посвятить себя государственным делам[88].

Приехав в Рим в 77 году, Цицерон продолжил занятия греческими и латинскими декламациями[89], за что нередко подвергался насмешкам со стороны римлян, которые презрительно называли его «гречишкой» и «учёным»[72].

Женитьба

К этому времени относится женитьба Цицерона на Теренции, девушке из известного римского плебейского рода. В приданое за ней он получил 480 тыс. сестерциев[90]. Писем того времени не сохранилось, так что неизвестно, какие чувства он питал к жене. С. Л. Утченко считает, что союз был заключен по трезвому расчёту[91], Т. А. Бобровникова же убеждена, что Цицерон был пылко влюблен[92]. Вскоре (5 августа, вероятно, 76 года) родилась дочь, которую отец нежно называл Туллиолой.

Деятельность в суде и избрание квестором

Он возобновил активные выступления в суде и в 76 году принял участие в ряде заметных процессов, в ораторском мастерстве ориентируясь на Гортензия[93]. Из речей этого времени сохранилась лишь произнесенная по гражданскому делу в защиту актёра Росция, где Цицерон восхваляет театр.

Когда он искал первой должности, друзья советовали сменить неблагозвучное имя (когномен), но оратор отказался и заявил, что имя Цицерон ещё будет звучать громче, чем какие-то Скавр или Катул[5]. Цицерон был избран квестором на 75 год до н. э., так началась его политическая карьера.

Источники

  1. Цицерон. О законах II 4-5
  2. Ливий. История Рима IX 44, 16
  3. Ливий. История Рима X 1, 3
  4. Ливий. История Рима XXXVIII 36, 7-9
  5. 1 2 3 Плутарх. Цицерон 1
  6. 1 2 Цицерон. О законах II 3
  7. Цицерон. О законах III 36
  8. Цицерон. Об ораторе II 265
  9. Цицерон. О пределах блага и зла II 102
  10. Цицерон. Письмо 418, 3 = Аттику XI 9 (от 3 января 47 года)
  11. выражение Плутарха «третий день после новогодних календ» (Плутарх. Цицерон 2) не вполне соответствует терминологии римского календаря
  12. Цицерон. О законах II 3 (о месте своего рождения)
  13. 1 2 Плутарх. Цицерон 2
  14. Цицерон. О законах II 59
  15. Дион Кассий. Римская история XLVI 5, 1
  16. 1 2 Цицерон. Об ораторе II 2
  17. Цицерон. Об ораторе I 191
  18. Цицерон. О знаменитых ораторах 264
  19. Цицерон. Об ораторе II 262
  20. Утченко 1986, с.105
  21. Светоний. О грамматиках и риторах 26; Цицерон. Письма. В 3 т. М., 1994. Т.3. С.511
  22. текст эдикта см. Светоний. О грамматиках и риторах 25
  23. Цицерон. Об ораторе III 93-95
  24. Цицерон. Об ораторе II 223—226; Бобровникова 2006, с.26-28
  25. Цицерон. О знаменитых ораторах 164; Об ораторе II 199—203
  26. Цицерон. Об ораторе I 180, 242—244, II 24, 140—141, 221—222, О знаменитых ораторах 145, 194—198;
  27. Цицерон. Об ораторе III 3-6; Бобровникова 2006, с.45-46
  28. Цицерон. Об ораторе III 6; Бобровникова 2006, с.63-64
  29. Цицерон. В защиту Квинкция 80; Дивинация против Цецилия 25; Против Верреса (вторая сессия II). О судебном деле 191
  30. Бобровникова 2006, с.502
  31. Утченко 1986, с.105; Цицерон 1975, с.11
  32. Цицерон. О знаменитых ораторах 304—305
  33. 1 2 Корнелий Непот. Аттик 1
  34. Цицерон. О знаменитых ораторах 205—207
  35. Цицерон. Речь в защиту Архия 14; Бобровникова 2006, с.18
  36. 1 2 Плутарх. Цицерон 3
  37. Цицерон. О дивинации I 72, ср. Аппиан. Римская история XIII 50
  38. Цицерон. Филиппики XII 27
  39. Цицерон. Дивинация против Цецилия 40
  40. Цицерон. О знаменитых ораторах 310
  41. Цицерон называет его «Молон Родосский», а Плутарх — «Аполлоний, сын Молона»
  42. Цицерон. О знаменитых ораторах 307, 312
  43. Цицерон называет его «сыном Квинта» в отличие от его тёзки Сцеволы Понтифика
  44. Цицерон. О знаменитых ораторах 306; Письма Аттику IV 16, 3 (письмо № 140, 54 год); Филиппики VIII 31; Бобровникова 2006, с.29-30
  45. Цицерон называет его «сыном Публия»
  46. Цицерон. О законах I 13, II 47, 49, 53
  47. Цицерон. Об обязанностях III 62, 70
  48. Цицерон. Об ораторе III 10; ср. Аппиан. Римская история XIII 72
  49. Цицерон. Письма к близким XIII 1, 2 (письмо № 198 Гаю Меммию Гемеллу, 51 год)
  50. Цицерон. О пределах блага и зла I 16
  51. Цицерон. О знаменитых ораторах 306, пер. И. П. Стрельниковой
  52. Цицерон. О знаменитых ораторах 309
  53. Бобровникова 2006, с.36
  54. Цицерон. О знаменитых ораторах 107, 229
  55. Плутарх. Цицерон 5; Утченко 1986, с.105
  56. согласно Цицерону, даже «перед статуей Весты» (Цицерон. О природе богов III 80), ср. Аппиан. Гражданские войны XIII 88, Ливий. История Рима, эпитома книги 86 («в преддверии храма»)
  57. Цицерон. Письма к Аттику VIII 3 (письмо 332, от 18 февраля 49 года)
  58. Цицерон. Письма к Аттику IX 12, 1; 15, 2; X 1, 4 (№ 367, 371, 376)
  59. Цицерон. В защиту Росция из Америи 137
  60. Цицерон. Об ораторе III 8-12
  61. Цицерон. Дивинация против Цецилия 4; Против Верреса (вторая сессия). О судебном деле 10
  62. Цицерон. В защиту Секста Росция из Америи 83, пер. В. М. Смирина
  63. Цицерон. О знаменитых ораторах 311; В защиту Квинкция 4
  64. Цицерон. О знаменитых ораторах 312
  65. Цицерон. В защиту Цецины 97
  66. Цицерон. О знаменитых ораторах 313—314
  67. Утченко 1986, с.108; Бобровникова 2006, с.62
  68. Цицерон. О пределах блага и зла V 4
  69. Коринф был разрушен в 146 году до н. э.
  70. Цицерон. Тускуланские беседы III 53
  71. Цицерон. Тускуланские беседы V 77
  72. 1 2 Плутарх. Цицерон 5
  73. Цицерон. О знаменитых ораторах 315
  74. Цицерон. Об ораторе III 43
  75. Цицерон. Об ораторе II 21
  76. Цицерон. Учение академиков II 113
  77. Цицерон. О природе богов I 59
  78. Цицерон. Тускуланские беседы III 37-38; О природе богов I 93; Учение академиков I 46
  79. Цицерон. О знаменитых ораторах 315—316; Плутарх. Цицерон 4
  80. Цицерон. Оратор 5, см. также: Против Верреса. О судебном деле 159
  81. 1 2 Плутарх. Цицерон 4, пер. С. П. Маркиша
  82. 1 2 Цицерон. О природе богов II 88
  83. Цицерон. О государстве I 21-22
  84. Цицерон. О природе богов I 6
  85. Цицерон. О судьбе 5
  86. Цицерон. О знаменитых ораторах 316; Плутарх. Цицерон 4
  87. Бобровникова 2006, с.69
  88. Плутарх. Цицерон 4
  89. Светоний. О грамматиках и риторах 25
  90. Плутарх. Цицерон 8 (у Плутарха «120 тыс. драхм»)
  91. Утченко 1986, с.109
  92. Бобровникова 2006, с.71
  93. Цицерон. О знаменитых ораторах 317—318

Напишите отзыв о статье "Детство и молодость Цицерона"

Литература

  • Утченко С. Л. Цицерон и его время. 2-е изд. М., Мысль. 1986. 352 стр. С.104-109 (в примечаниях: Утченко 1986)
  • Бобровникова Т. А. Цицерон: интеллигент в дни революции. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 1019). М., Молодая гвардия. 2006. 532 [12] стр. С.17-71 (в примечаниях: Бобровникова 2006) ISBN 5-235-02933-X

См. также

  • Павлинова. Цицерон. Молодые годы: повесть. СПб, 1909.

Отрывок, характеризующий Детство и молодость Цицерона

– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал: