Деций Траян

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гай Мессий Квинт Траян Деций
лат. Gaius Messius Quintus Traianus Decius<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бюст императора Деция Траяна</td></tr>

Римский император
249 — 1 июля 251
Соправитель: Геренний Этруск (251 — 1 июля 251)
Предшественник: Филипп Араб
Преемник: Требониан Галл и Гостилиан
 
Вероисповедание: Древнеримская религия
Рождение: около 201
Будалия, Паннония, Римская империя
Смерть: 1 июля 251(0251-07-01)
Абриттус, Мёзия, Римская империя
Супруга: Герения Этрусцилла
Дети: 1) Гостилиан
2) Геренний Этруск

Гай Ме́ссий Квинт Трая́н Де́ций (лат. Gaius Messius Quintus Traianus Decius), более известный в римской историографии как Деций Траян или Деций — римский император в 249—251 годах.

Деций происходил из Паннонии. Будучи сенатором, в 249 году он был послан императором Филиппом Арабом в Паннонию и Мезию, где восстали местные гарнизоны, для восстановления порядка и поддержания дисциплины, однако вскоре подчинёнными ему войсками был провозглашён императором. Выступивший против Деция Филипп был разбит при Вероне.

Получив власть, Деций организовал во всём государстве первое систематическое преследование христиан. Он погиб в битве с вторгшимися в империю племенами карпов и готов у Абриттуса в Мезии вместе со своим сыном Гереннием Этруском[1].

Деций Траян носил следующие победные титулы: «Дакийский Величайший», «Парфянский Величайший», «Восстановитель Дакии», «Германский Величайший» с 250 года[1].





Жизнь до принятия власти

Гай Мессий Квинт Деций был первым среди многочисленных римских императоров, происходивших из балканских провинций[2]. Он родился в паннонской деревне Будалия неподалёку от Сирмия[3]. Точная дата его рождения неизвестна, но из сообщений Полемия Сильвия и Псевдо-Аврелия Виктора, согласно которым на момент смерти Децию было пятьдесят лет, можно сделать вывод, что он родился в 201 году[4]. Иногда рождение императора датируют 195[5] или 190 годом[1].

О родителях Деция ничего не известно; в отличие от большинства более поздних императоров, происходивших из Паннонии, он стал сенатором и консулом[2], поэтому можно предположить, что он был сыном служившего в Будалии военного из местной аристократической семьи[6]. О том, что отец Деция был итальянского происхождения, можно судить по преноменам императора: Деций и Мессий — древние осканские имена[2]. Возможно, прокуратор Дакии Квинт Деций Виндекс был его отцом или родственником[7]. По всей видимости, семья Деция имела родственные связи в Италии и располагала крупными земельными владениями[1].

К моменту провозглашения императором Деций уже сделал блестящую карьеру. Примерно между 215 и 225 годами он занимал должность квестора и был включён в состав сената[2]. В 234 году Деций был наместником Нижней Мезии и, вероятно, приблизительно в это время также находился на посту консула-суффекта[8]. В 238 году он занимал должность наместника Тарраконской Испании[9]. Во время гражданской войны 238 года между Максимином Фракийцем и ставленниками сената, Гордианами, а затем Бальбином и Пупиеном, он остался верен Максимину[7]. Деций отказался признать Максимина и его сына «врагами народа», а также принял все возможные меры для подготовки обороны вверенной ему провинции от предполагаемого вторжения армии сената[10]. После поражения и гибели Максимина он впал в немилость и был смещён с поста наместника Тарраконской Испании[10]. Тем не менее, лояльность Деция к врагу сената, очевидно, не ставилась ему в вину в трудах античных историков — даже в просенатски настроенных источниках он всегда оценивался положительно[2]. Это также относится и к будущему императору Валериану I, который встал на сторону кандидатов сената в 238 году, но, как говорили, был близким соратником Деция после восхождения того на престол и сделал при нём хорошую карьеру[11][2]. Жена Деция, Геренния Купрессения Этрусцилла, происходила из старинного этрусского рода; в правление своего мужа она получила почётный титул «Матери лагерей» и, вероятно, сопровождала его в некоторых кампаниях[2]. От этого брака родились два сына: Гай Валент Гостилиан Мессий Квинт и Квинт Геренний Этруск Мессий Деций[12].

На политическую арену Деций вернулся, скорее всего, уже после смерти Гордиана III — вероятно, в результате проведённой Филиппом амнистии[10]. Кроме того, император назначал Деция префектом города Рима, что было явным знаком доверия[10].

Восхождение на престол

К середине III века римские границы стали менее стабильными, чем прежде. Приблизительно в конце зимы или ранней весной 249 года император Филипп I Араб столкнулся сразу с несколькими одновременно вспыхнувшими восстаниями[2]. Одно из них разгорелось в восточных провинциях и было возглавлено Иотапианом, а другое началось в Паннонии под предводительством местного военачальника Пакациана[2]. Будучи в растерянности относительно дальнейших действий, Филипп созвал заседание сената[13]. Единственным выступившим сенатором был Деций, который сказал, что эти восстания недолговечны, а их предводители вскоре падут от рук собственных подчинённых. Вскоре это предсказание исполнилось[13].

В то же время гепиды начали тревожить римские границы[4]. Филипп, впечатлённый выступлением Деция и по-прежнему опасавшийся мятежных настроений в легионах Мезии и Паннонии, попросил Деция отправиться туда лично и привести дела в порядок, назначив его главнокомандующим легионов обеих провинций[2]. Выбор императора был обусловлен тем, что Деций, по всей видимости, пользовался популярностью в сенате, а также его происхождением — он был знаком с тонкостями политической жизни в регионе, куда его отправили[3]. Вскоре после прибытия Деция в Паннонию местные войска провозгласили его императором, поскольку осознавали неспособность Филиппа справиться с кризисом на границах и помнили, что он, возможно, виновен в смерти Гордиана III[4]. Несмотря на это, Деций пытался примириться с императором, сообщая ему в письме, что он не был ответствен за выбор, сделанный солдатами[13]. Филипп не поверил ему; несмотря на болезнь, он повёл свою армию на север и встретился с Децием неподалёку от Вероны летом 249 года. О подробностях боя в источниках не говорится, но известно, что Филипп располагал большей армией, чем Деций[2]. Сам Филипп погиб в бою; его сын или погиб вместе с ним, или был убит преторианской гвардией в Риме вскоре после сражения[14].

По всей видимости, историография этих событий чересчур идеализировала личность Деция[2]. Известный историк Рональд Сайм отметил, что Деций является «превосходным образцом узурпатора поневоле»[15]. Нумизматические свидетельства, однако, не подтверждают версию, что Деций действовал стремительно[2]. Они показывают, что при выезде из Рима Деций не собирался поднимать восстание, так как по его прибытии монетный двор в Виминациуме продолжал чеканку монет с портретом Филиппа[2]. Литературные источники не дают никаких точных дат этих событий. Тем не менее, по надписям, папирусам и опубликованным законам общий их ход может быть восстановлен. Первое указание на враждебные действия Деция по отношению к Филиппу содержится в надписи от 28 мая 249 года, в которой X Парному легиону присвоен почётный титул «Дециев» (лат. Deciana)[16]. Датировка закона в кодексе Юстиниана показывает, что Филипп ещё был в Риме 17 июня 249 года[17]. Кроме того, существуют отчеканенные после 29 августа монеты Филиппа, доказывающие, что он всё ещё был тогда императором[2]. Закон в кодексе Юстиниана под именем Деция свидетельствует о том, что 16 октября 249 года он уже был императором[17].

Правление

Внутренняя политика

Новый император, без сомнения, знал об опасности своего положения; поэтому он приступил к реализации весьма консервативной программы имперской пропаганды, чтобы обеспечить себе поддержку римской аристократии и военных, которым он был обязан восхождением на престол[4]. Почти сразу после вступления в Рим в октябре 249 года Деций принял тронное имя Траяна[18]. Траян был образцом идеального императора, лучшим принцепсом, правившим в полном согласии с сенатом и уважавшим его свободу[18]. Претендовать на какое-либо родство с этим популярным правителем Деций не мог[18]. Поэтому он решил действовать по примеру Септимия Севера, который принял имя Пертинакса и претендовал на продолжение его политики, и Марка Аврелия[19]. Подобным образом поступил и Деций, однако он избрал более отдалённую во времени и более популярную фигуру — Траяна, тем самым демонстрируя, что его главной задачей было возвращение к методам правления «лучшего принцепса». Такой шаг обеспечил Децию широкую поддержку в Риме, особенно в сенате. Принятием этого имени он ясно указывал, что видел своей целью восстановление славы империи, весьма поблёкшей в свете неудач последних лет[20]. Кроме того, Деций раздал римским гражданам конгиариум (англ.)русск. монетами, на которых было отчеканено слово «Libertas» (рус. Свобода)[2]. В том же месяце он отправил в отставку группу ветеранов флота после того, как они прослужили 28 лет[21]. В 251 году император даже попытался возродить давно забытую должность цензора, якобы предложив её будущему императору Валериану I, который был в то время принцепсом сената, но тот отказался от этого звания[22]. Спустя год Деций назначил своих сыновей Геренния Этруска и Гостилиана цезарями, а старшего вскоре повысил до августа[4]. Несомненно, Деций стремился создать собственную династию.

В конце 249 года, когда Деций вернулся в Рим, он развернул в столице масштабное строительство[4]. Он отреставрировал Колизей, пострадавший от разрушительного пожара[4], а позже начал возведение терм на Авентине[4]. Предположительно в его правление был построен Дециев портик[4]. До этого новые строительные работы в Риме не предпринимались в течение двадцати лет. При помощи этих архитектурных проектов (в том числе за счёт стиля, в котором возводились здания) Деций стремился напомнить горожанам о славе прошлых времён[4].

Император уделял существенное внимание налоговой политике — характерно то, что первый изданный им закон касался именно налогов[23]. Деций отменил ряд постановлений налоговой реформы Филиппа I Араба в Египте, где снова вернулись к устоям эпохи правления династии Северов[24]. На Востоке причиной восстания Иотапиана была жёсткая налоговая политика Гая Юлия Приска, брата Филиппа, управлявшего восточными провинциями[25]; вполне вероятно, что именно отмена Децием налоговой реформы Филиппа привела к завершению восстания[24]. Недаром Деция прославляли как восстановителя свободы (лат. restitutor libertatis)[24]. Если учитывать тяжёлую ситуацию на Востоке и то, что Деций сразу же обратил внимание на налоговую политику, можно предположить, что он продумал этот шаг ещё до восхождения на престол[24].

Интересна выпущенная в правление Деция Траяна серия монет с изображениями и именами «divi» (обожествлённых императоров), включающая Октавиана Августа, Веспасиана, Тита, Нерву, Траяна, Адриана, Антонина Пия, Марка Аврелия, Коммода, Септимия Севера и Александра Севера[26]. Тем самым Деций включал себя в общий ряд императоров, представляя своё правление как логичное продолжение римской истории[20]. Этот список практически идентичен с перечнем лучших императоров в биографии Аврелиана в «Истории Августов», в котором отсутствует только Коммод[20]. Однако серия не включает всех обожествлённых императоров. Известно, что обожествлены были Клавдий, Пертинакс, три Гордиана, а также, по сообщению Евтропия[27], и оба Филиппа[20]. Интересно, что все эти монеты были отчеканены не в Риме, а в Медиолане, и предназначались для выплаты жалования солдатам[24]. Из этого следует, что пропаганда Децием своих знаменитых предшественников была направлена не столько на граждан, сколько на армию[24]. По всей видимости, император хотел напомнить легионерам о великих деяниях прежних императоров и повысить их боевой дух[24].

Религиозная политика. Гонения на христиан

Одним из важнейших направлений внутренней политики Деция был контроль над религией[28]. В древнеримском религиозном сознании важное место занимало представление о «pax deorum» — божьем мире: римляне почитали богов согласно традиционным ритуалам, принося им жертвоприношения, а боги, в свою очередь, не только охраняли Рим, но и гарантировали ему власть над всем миром[28]. Нарушение pax deorum, то есть пренебрежение богами, якобы влекло за собой катастрофические последствия[28]. Поэтому Деций решил восстановить почитание традиционных святынь и возродить древние культы. Многие надписи называют императора «восстановителем святынь»[13]. В некоторых случаях, как это было в этрусском городе Козе, это почётное звание подразумевало, что Деций провёл реконструкцию храмов[29]. В других случаях оно означало, что по его приказу были построены новые святилища. Например, по велению Деция жители Аквилеи отреставрировали статую Нептуна[29]. Кроме того, император подчёркивал необходимость почитания именно отеческих богов — так, в послании к жителям Афродисиаса он просил отметить молитвами и жертвоприношениями его правление ради богини, в честь которой был назван город[30].

Другим нарушением «божьего мира» было пренебрежение традиционными жертвоприношениями — вплоть до полного отказа от них[29]. Начали появляться язычники, не совершавшие жертвоприношений[29]. Наибольшую опасность для «божьего мира» представляли христиане, общины которых распространились почти по всей империи, а церковь стала приобретать чёткую структуру. Христиане отказывались приносить жертвы и поклоняться языческим богам. С точки зрения римских консерваторов, к которым относился и сам император, это следовало немедленно прекратить[29]. По всей видимости, была и ещё одна важная причина обращения Деция к восстановлению «божьего мира»: веротерпимость предшественника Деция Филиппа Араба, по мнению императора, могла оскорбить богов[31]. Установление pax deorum отвечало интересам довольно широких кругов римского общества, особенно сенаторской знати — консервативные предпочтения всегда были достаточно сильными[31].

Есть несколько точек зрения относительно истинных причин антихристианской кампании Деция. По мнению Евсевия Кесарийского, император начал гонения из-за ненависти к Филиппу, который якобы был тайным христианином[32]. По сообщению Иоанна Зонары, императора подстрекал к гонениям Валериан[33]. Известно, что Деций не ставил своей целью ни уничтожение христианства как религии, ни Церкви как организации[34]. Многим арестованным христианам даже разрешалось принимать единоверцев, в том числе пресвитеров, или вести переписку[34]. В отличие от поздних императоров, Деций не требовал выдавать священные книги[34]. Неизвестно, распространялся ли указ Деция на иудеев и манихеев[35].

Не позже января 250 года (скорее всего, ещё в конце предыдущего года)[36] Деций издал специальный указ, согласно которому каждый житель империи должен был публично, в присутствии местных властей и специальной комиссии, принести жертву и отведать жертвенного мяса, после чего получить специальный документ (лат. libellus), удостоверявший этот акт[31]. Отказавшиеся от жертвоприношений подвергались наказанию, которым могла быть даже смертная казнь[31]. Оригинальный указ Деция утерян, но в распоряжении историков есть свидетельства Евсевия и Лактанция, сохранившиеся до нашего времени, а папирологисты обнаружили ряд «libelli»[2]. Из «libelli» удалось многое узнать о природе указа, что дало историкам возможность представить цель Деция[37]. Вот пример либелла[2]:

«Комиссариям, призванным к наблюдению за (правильностью) принесения жертв. От Аврелия Асесиса, сына Серена, из деревни Феадельфии что в Египте. Я всегда и беспрестанно приносил жертвы богам, и ныне в присутствии вашем в соответствии с буквой указа совершил возлияние, и принес жертву и отведал часть от жертвенного (животного), что прошу вас ныне засвидетельствовать. Прощайте. Я, Асесис, 32 лет от роду, раненый…»

До открытия «libelli» предполагалось, что указ применялся только к христианам или, возможно, людям, подозреваемым в приверженности к христианству[2]. В результате исследования было выяснено, что слово «христианин» не появляется ни в одном из известных «libelli»[2], равно как и имя императора[2]. Последнее указывает, что жертвы и молитвы не следует рассматривать как возношение непосредственно в его пользу[2]. Кроме того, в «libelli» ни разу не было упомянуто конкретное божество. Таким образом, вероятнее всего, Деций просил что-то сродни римскому «supplicatio», где молитвы и жертвы предлагались от имени всех богов, имевших свои храмы в столице[2]. Тексты «libelli», по-видимому, были основаны на стереотипных формулировках[2]. Они, по существу являются ходатайствами, которые утверждаются подписью и датой[2]. Если лицо, получавшее «libellus», было неграмотным, документ заверялся писцом или, возможно, членом комиссии[2]. Так как Римская империя была крупным государством, условия выполнения приказа были разными[2]. Возможно, составлялись списки лиц, которые должны были в определённый день принести жертвы во избежание длинных очередей[2].

Сразу же после издания эдикта началось первое крупное гонение на христиан[38]. Оно оказалось для последних полной неожиданностью[38]. Пострадали не только христиане, приговорённые к тюремному заключению, но и многие другие из их числа, которые покинули свои дома и стали жертвами бандитов, голода или варваров[39]. Во время гонений погиб Папа Фабиан, а некоторые епископы, например, Киприан Карфагенский и Дионисий Александрийский, бежали и руководили христианами из укрытий[18]. Ещё одной проблемой для Церкви стало большое количество христиан, которые либо выполнили указ, либо получили «libellus» при помощи взяток, но потом раскаялись[2]. Эта ситуация привела к расколу в Церкви — представители партии во главе с религиозным лидером Новацианом утверждали, что поклонение идолам было непростительным грехом и что Церковь не имеет права на повторное обращение в христианство людей, один раз отказавшихся от него[2]. Положение дел осложнилось ещё сильнее, когда Новациан провозгласил себя Папой, противостоя официальному Папе Корнелию, преемнику Фабиана. Новациан был объявлен еретиком, но его учение продолжало существовать вплоть до VII века[2]. Неизвестно точно, когда действия против христиан закончились. Пик репрессий, по всей видимости, пришелся на июнь-июль 250 года[18]. Скорее всего, Деций прекратил гонения, потому что столкнулся с серьёзными проблемами в балканских провинциях[40].

Известными мученики времён правления Деция Траяна стали епископ Никон Тавроменийский и 199 его учеников, епископ Евдемон, Вавила Антиохийский и Александр Иерусалимский, епископ Карп Фиатирский (или Пергамский) с Агафодором, Парамон Вифинский с 370 мучениками, Максим из Малой Азии, святой Трифон, Агата, и многие другие[41].

Война с готами и гибель

Зимой 250 года, возможно, воспользовавшись заледенением Дуная и ослаблением гарнизонов (существенная часть римских войск ещё находилось у Вероны), племена карпов и готов под предводительством короля Книвы вторглись в Мезию[2]. Затем они разделились на две армии — одна, численностью 70 тысяч, осадила Новы, а вторая двинулась на юг и осадила наместника Мезии Луция Приска в Филиппополе (примерно в 160 км к северу от Эгейского моря)[42]. Деций, получив сообщение о нашествии варваров, отправил своего сына Геренния Этруска, возведённого в ранг цезаря, в Мезию во главе армии, а затем и сам начал собирать войска[2]. Отъезд императора был отмечен чеканкой монет с легендами «EXERCITU ILLLYRICUS» (рус. Иллирийские войска) и «GENIUS EXERCITUS ILLYRICIANA ET PANNONIAE» (рус. Гений иллирийских и паннонских войск)[42].

Тем временем силы Книвы были отброшены Требонианом Галлом, наместником Верхней и Нижней Паннонии. Готы повернули на юг, к Никополю[2]. В конце весны 250 года карпы и даки совершили набег на Мезию[43]. В разгар войны (в июне или июле 250 года) Деций поспешил покинуть Рим, чтобы присоединиться к армии[2]. Перед отъездом он назначил будущего императора Валериана на неизвестный пост, связанный с финансами и внутренними делами государства[44]. Прибыв на место событий, Деций успешно повёл военные действия и вскоре обеспечил стабильность в регионе. Никополь был освобождён, а карпы выбиты из провинции; в честь победы были отчеканены монеты с легендами «Dacicus Maximus» (рус. Дакийский Величайший) и «Restitutor daciarum» (рус. Восстановитель Дакии)[45]. Кроме того, император восстановил воинскую дисциплину и основал военные поселения в Паннонии и Мезии[2], а также приказал отремонтировать дороги в придунайских провинциях[2]. На западе было подавлено некое восстание и одержана победа над варварами[46]. Известно, что в это время был завершён грандиозный проект восстановления дорог, мостов и пограничных укреплений. Многие мильные камни из провинций Британия, Африка, Галатия, Палестина, Сирия, Паннония свидетельствуют об этой работе[2].

В конце 250 года, после всех этих успехов, Деций решил атаковать войско Книвы[2]. Подробности дальнейших событий неизвестны. Возможно, император проявил излишнюю самоуверенность или допустил иную ошибку[2]. Так или иначе, когда римская армия расположилась на отдых у Августы Траяны Берое, воины Книвы напали на неё и почти полностью уничтожили[47]. Деций с остатками армии отступил и присоединился к Требониану Галлу[48]. В это время Приск (возможно, находившийся в сговоре с готами) провозгласил себя императором в Филиппополе. Неизвестно, пытался ли Приск использовать готов для своей поддержки или, напротив, готы использовали Приска, но в результате Филиппополь был взят штурмом, а его население вырезано. С этого момента Приск сходит со страниц истории[49]. Известно, что сенат объявил Приска «врагом отечества»[50]. В то же время другой мятеж вспыхнул в Риме, где сенатор Юлий Валент Лициниан, заручившись поддержкой плебса и, возможно, некоторой части сената[50], предпринял попытку государственного переворота. Однако восстание было быстро подавлено (вероятно, Валерианом)[51]. Весной 251 года Деций и Галл решили возобновить кампанию против Книвы, который отступал к Дунаю[2]. В самом начале поход казался успешным для римлян. Однако в ходе боевых действий Геренний Этруск, возведённый в ранг августа, был убит стрелой[52]. По рассказу Иордана, после этого император обратился к павшим духом солдатам со словами: «Пусть никто не печалится; потеря одного воина не есть ущерб для государства»[52]. Зосим сообщает, что во время этих событий Требониан Галл замыслил заговор против Деция и обратился к готам за помощью в его реализации. Готы охотно согласились[53]. Они разделили своё войско на три части и стали у болотистой местности неподалёку от Абритта[54]. Битва состоялась 1 июля[4]. Когда Деций разгромил два корпуса вражеской армии и углубился в болота, на римлян напала третья часть готского войска; в сражении при Абритте римляне потерпели сокрушительное поражение и понесли значительные потери[4]. Деций тоже погиб, по сообщению Аммиана Марцеллина император Деций во время бегства утонул в болоте, и его тело так и не было найдено[4]:

«Подобная несчастная судьба постигла, как известно, Цезаря Деция, который в жестокой сече с варварами был сброшен на землю падением взбесившейся лошади, удержать которую он не смог. Попав в болото, он не мог оттуда выбраться, и потом нельзя было отыскать его тело».[55]

Он стал первым римским императором, погибшим в бою во время войны с внешним врагом[2]. После гибели Деция Требониан Галл, провозглашённый императором, заключил позорный мир с готами и поспешил вернуться в Рим, где в течение короткого времени правил совместно с Гостилианом, единственным выжившим сыном Деция[49]. Вскоре Гостилиан скончался от чумы. Интересна посмертная память Деция: его сначала обожествили, затем предали проклятию памяти, а после снова обожествили[2].

Внешность и личные качества

Псевдо-Аврелий Виктор писал о Деции Траяне следующее:

«Он обладал разнообразными знаниями и многими добродетелями, в мирных условиях был мягок и общителен, в военных — очень энергичен»[56].

На известном мраморном бюсте из Капитолийского музея в Риме Деций изображён в состоянии неуверенности и тревоги, словно он обеспокоен обстановкой, сложившейся в Римской империи во время его правления[57]. Скульптор подчеркнул морщины и складки на лице, глубоко сидящие глаза, тоскливо смотрящие вперёд, и старческий рот[57].

Итоги правления

Правление Деция Траяна было недолгим — оно длилось всего лишь около двух лет (по сообщению Хронографа 354 года — 1 год, 11 месяцев и 18 дней[58]). После восхождения на престол целью императора стало возрождение былой мощи Римского государства, а также возвращение к старинным традициям[59]. По всей видимости, получив власть, Деций приступил к реализации некой программы, направленной на восстановление славы Рима[59].

В религиозной политике Деций проводил курс на возвращение к старому «божьему миру», к обыкновенному принесению жертв богам; официальной идеологией его правления было следование традициям великих римских императоров[59]. Возможно, он хотел восстановить цензуры как орган, обеспечивавший связь между императором, сенатом и народом[59], однако эти попытки окончились крахом из-за полного их несоответствия нуждам быстро изменяющегося государства[60].

По мнению историка Ю. Б. Циркина, все начинания императора «оказались столь же утопичными, как и попытка сената в 238 году вернуть себе почти полную власть»[59]. У античных историков мнения о Деции разделяются: христианские авторы относятся к нему отрицательно, а язычники — положительно[2]. Ему было суждено принять правление империей в трудный для Рима период, но даже за короткий срок своего правления Деций показал себя деятельным и энергичным монархом. В то же время, по мнению христианских историков его религиозная политика нанесла ущерб стране[4], однако подобные оценки должны рассматриваться непредвзято.

Напишите отзыв о статье "Деций Траян"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Грант, 1998.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 McMahon, 1999.
  3. ↑ 1 2 Аврелий Виктор. О цезарях. XXIX. 1.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Nathan, 1999.
  5. ↑ Jona Lendering. [www.livius.org/de-dh/decius/decius.html Decius] (англ.). Проверено 2 июля 2012. [www.webcitation.org/69gTZeO5E Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  6. ↑ Wittig, 1932, p. 1250.
  7. ↑ 1 2 Syme, 1971, pp. 195—196.
  8. ↑ Wittig, 1932, pp. 1251—1252.
  9. ↑ Syme, 1971, pp. 196—197.
  10. ↑ 1 2 3 4 Циркин, 2009, с. 324.
  11. ↑ Циркин, 2009, с. 325.
  12. ↑ Wittig, 1932, pp. 1261—1267.
  13. ↑ 1 2 3 4 Southern, 2001, p. 74.
  14. ↑ Potter, 2004, p. 241.
  15. ↑ Syme, 1971, p. 196.
  16. ↑ Corpus Inscriptionum Latinarum [db.edcs.eu/epigr/epi_einzel_de.php?p_belegstelle=CIL+03%2C+04558&r_sortierung=Belegstelle 3, 4558]
  17. ↑ 1 2 Кодекс Юстиниана. X. 16. 3.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 Циркин, 2009, с. 320.
  19. ↑ Potter, 2004, p. 109—110.
  20. ↑ 1 2 3 4 Циркин, 2009, с. 321.
  21. ↑ Corpus Inscriptionum Latinarum [db.edcs.eu/epigr/epi_einzel_de.php?p_belegstelle=CIL+11%2C+00373&r_sortierung=Belegstelle 11, 373]
  22. ↑ Требеллий Поллион. История Августов. Двое Валерианов. V—VII.
  23. ↑ Циркин, 2009, с. 313.
  24. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Циркин, 2009, с. 322.
  25. ↑ Зосим. Новая история. I. 20. 2.
  26. ↑ Potter, 2004, p. 244.
  27. ↑ Евтропий. Бревиарий от основания Города. IX. 3.
  28. ↑ 1 2 3 Циркин, 2009, с. 315.
  29. ↑ 1 2 3 4 5 Циркин, 2009, с. 316.
  30. ↑ Potter, 2004, p. 243.
  31. ↑ 1 2 3 4 Циркин, 2009, с. 317.
  32. ↑ Евсевий Кесарийский. Церковная история. VI. 39.
  33. ↑ Иоанн Зонара. Сокращение истории. XII. 20.
  34. ↑ 1 2 3 Циркин, 2009, с. 318.
  35. ↑ Циркин, 2009, с. 318—319.
  36. ↑ Wittig, 1932, p. 1281.
  37. ↑ Rives, 1999, pp. 135—154.
  38. ↑ 1 2 Циркин, 2009, с. 319.
  39. ↑ Евсевий Кесарийский. Церковная история. VI. 43.
  40. ↑ Rives, 1999, p. 154.
  41. ↑ [www.pravenc.ru/text/166129.html#part_14 Гонения на христиан в Римской империи]. Православная энциклопедия (10.5.2011). Проверено 26 апреля 2024. [www.webcitation.org/69gTa9cU8 Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  42. ↑ 1 2 Wittig, 1932, p. 1269.
  43. ↑ Bowman, 2004, p. 38.
  44. ↑ Syme, 1971, p. 215.
  45. ↑ Wittig, 1932, p. 1270.
  46. ↑ Wittig, 1932, pp. 1268—1269.
  47. ↑ Иордан. Гетика. 101.
  48. ↑ Wittig, 1932, pp. 1270—1273.
  49. ↑ 1 2 Wittig, 1932, p. 1271.
  50. ↑ 1 2 Циркин, 2009, с. 323.
  51. ↑ Wittig, 1932, p. 1272.
  52. ↑ 1 2 Иордан. Гетика. 103.
  53. ↑ Зосим. Новая история. I. 23. 2.
  54. ↑ Зосим. Новая история. I. 23. 3.
  55. ↑ Аммиан Марцеллин. Деяния. XXXI. 13.
  56. ↑ Псевдо-Аврелий Виктор. Извлечения о нравах и жизни римских императоров. XXIX. 2.
  57. ↑ 1 2 Бритова, 1975, с. 80.
  58. ↑ Хронограф 354 года. Часть 16.
  59. ↑ 1 2 3 4 5 Циркин, 2009, с. 328.
  60. ↑ Syme, 1971, p. 199.

Источники и литература

Источники

  1. Аврелий Виктор. Деций // [www.ancientrome.ru/antlitr/aur-vict/caesar-f.htm О цезарях].
  2. Евтропий. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Evtr/index.php Бревиарий от основания Города].
  3. Зосим. Новая История // [www.vostlit.info/Texts/rus17/Zosim/frametext1.htm Книга I].
  4. Евсевий Кесарийский. Церковная история // [www.vehi.net/istoriya/cerkov/pamfil/cerkovist/history.html Книга VI].

Литература

  1. Wittig K. Decius. Paulys Real-Encyclopedie der classischen Altertumswissenschaft. Vol 5. — Stuttgart, 1932. — 1244—1284 p.
  2. Syme R. Emperors and Biography: Studies in the Historia Augusta. — Oxford, 1971.
  3. Бритова Н. Н., Лосева Н. М., Сидорова Н. А. [ancientrome.ru/publik/art/rsp/index.htm Римский скульптурный портрет]. — М.: Искусство, 1975.
  4. Scarre C. Chronicle of the Roman Emperors. — Thames and Hudson Ltd., 1995.
  5. Грант, М. [ancientrome.ru/imp/decius1.htm Римские императоры. Деций Траян]. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998.
  6. Rives J. B. The Decree of Decius and the Religion of Empire // Journal of Roman Studies. — 1999. — № 89. — С. 135—154.
  7. Southern P. The Roman Empire from Severus to Constantine. — London, New York: Routledge, 2001.
  8. Bowman A. K. The Cambridge Ancient History: The Crisis of Empire, A.D. 193-337. — Cambridge University Press, 2004.
  9. Potter D. S. The Roman Empire at Bay, AD 180-395. — Routledge, 2004.
  10. Nathan G. [www.roman-emperors.org/decius.htm Trajan Decius (249—251 A.D.) and Usurpers During His Reign] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors. 2009. [www.webcitation.org/69gTbZGDv Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  11. McMahon R. [www.roman-emperors.org/decius.htm#N_45_ Another View of Trajan Decius] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors. 2009. [www.webcitation.org/69gTbZGDv Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].
  12. Циркин Ю. Б. [centant.spbu.ru/centrum/publik/kafsbor/mnemon/2009/16.pdf Император Деций: попытка возрождения Рима] (рус.). Исследования и публикации по истории античного мира. 2009. [www.webcitation.org/69gTc4cQa Архивировано из первоисточника 5 августа 2012].

Ссылки

  • [wildwinds.com/coins/ric/trajan_decius/i.html Монеты Деция Траяна] (англ.). Проверено 31 августа 2012.




 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: McMahon, 1999, Nathan, 1999
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Деций Траян

Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Деций_Траян&oldid=80558550»