Дешифровка ронго-ронго

Дешифровка ронго-ронго, письменности острова Пасхи, обнаруженной в конце XIX века, до сих пор не осуществлена. Аналогично другим недешифрованным письменностям, существует множество гипотез относительно ронго-ронго, в том числе фантастических. Известно содержание только части одной таблички, имеющей отношение к лунному календарю, но даже эту часть невозможно прочесть. Дешифровке препятствует три обстоятельства: малое количество сохранившихся текстов (содержащих в сумме не более 15 000 знаков); отсутствие контекста для интерпретации текстов (иллюстраций или параллельных текстов на известных языках); а также то, что современный рапануйский язык подвергся сильному смешению с таитянским языком, поэтому вряд ли он близок языку табличек, особенно если они написаны в особом стиле речи (к примеру, представляют собой заклинания), а оставшиеся старорапануйские тексты сильно ограничены в жанре и могут не соответствовать табличкам.

С момента предложения Бутинова и Кнорозова в 1950-х годах большинство филологов, лингвистов и историков согласились с тем, что ронго-ронго — не настоящая письменность, а праписьменность, то есть идеографическая и ребусовая мнемоническая система, аналогично письму народа наси «дунба», что скорее всего делает её недешифруемой. Такой скептический настрой оправдан не только благодаря многочисленным провалившимся попыткам расшифровки, но и из-за крайней редкости самостоятельных систем письма. Пытавшиеся расшифровать ронго-ронго, опираясь на предположение о том, что это настоящее письмо, в основном считали его логографическим или (менее распространённая гипотеза) — слоговым или смешанным. Статистически оно не выглядит ни строго логографическим, ни строго слоговым. Тема текстов неизвестна; различные исследователи предполагали, что они имеют генеалогический, навигационный, астрономический или сельскохозяйственный смысл. Устные предания позволяют предположить, что грамотны были очень немногие, а таблички считались сакральными.

Записи с острова Пасхи

См. также: История острова Пасхи

В конце XIX века, в течение нескольких лет после открытия острова европейцами, в период уничтожения общества рапануйцев работорговлей и эпидемиями, два любителя-лингвиста записали чтение и пересказ текстов с табличек. Обе записи, как минимум, дефектны, и часто считаются бесполезными, однако это единственные данные от людей, которые могли быть знакомы с этой письменностью.

Жоссан

В 1868 году епископ таитянский Жоссан получил подарок от недавно перешедших в христианство жителей острова — верёвку из человеческого волоса, в которую была завёрнута табличка ронго-ронго, посчитанная ненужной. Он сразу же понял важность таблички и попросил жившего на Рапануи священника Ипполита Русселя собрать ещё табличек и поискать островитян, способных их читать. Руссель смог найти несколько табличек, но не нашёл знающих эту письменность. В следующем году на Таити Жоссан обнаружил работника с острова Пасхи по имени Меторо Тау’а Уре, который, по отзывам, знал таблички наизусть.

В промежутке с 1869 по 1874 годы Жоссан работал с Меторо, чтобы дешифровать четыре имевшиеся у него таблички: Табличка A «Тахуа», Табличка B «Аруку куренга», Табличка C «Мамари» и Табличка E «Кеити». Список дешифрованных ими знаков был опубликован после смерти Жоссана вместе с полным списком песнопений с табличек A и B. Он называется «списком Жоссана». Предполагалось, что эти таблички станут аналогом Розеттского камня для ронго-ронго, но этого не произошло. Среди прочих критических замечаний о расшифровке Жоссана имеется и такое: пять знаков были переведены как «фарфор», но на острове Пасхи этого материала не обнаружено. Это ошибка перевода: Жоссан назвал их «porcelaine», что по-французски означает одновременно и раковины каури, и похожую на них китайскую керамику. Глосс Жоссана pure также означает «каури».

Спустя почти столетие Томас Бартель опубликовал некоторые записи Жоссана. Он сравнил песнопения Меторо с параллельным текстом и обнаружил, что тот читал текст на Кеити слева направо на реверсе, но справа налево на аверсе. Жак Ги выяснил, что Меторо читал лунный календарь на Мамари задом наперёд и не узнал «очевидный» символ полной луны, чем продемонстрировал отсутствие понимания текста табличек.

Томсон

Уильям Томсон, судовой казначей на паровом шлюпе USS Mohican, провёл 12 дней на острове Пасхи (с 19 по 30 декабря 1886 года) и за это время сделал впечатляющее количество наблюдений, представляющих интерес для дешифровки ронго-ронго.

Древний календарь

• Основная статья: Рапануйский календарь

Среди прочих данных, полученных Томсоном, содержатся названия ночей лунного месяца и названия месяцев. Это стало ключом к расшифровке единственного понятого фрагмента на ронго-ронго, интересно, что в нём содержатся 13 месяцев, другие источники упоминают 12. Метро критиковал Томсона за перевод слова анакена как «август», в 1869 году Руссель выяснил, что это июль, а Бартель считает, что он пропустил один месяц. Однако Ги просчитал даты новолуний с 1885 по 1887 годы и показал, что календарь Томсона попадает в фазы луны 1886 года, что позволило ему сделать заключение о том, что древние рапануйцы пользовались лунно-солнечным календарём, а месяц котути — вставной месяц, в который Томсон и посетил остров.

Декламации Уре Ва’е Ико

Томсону сообщили о старике по имени Уре Ва’е Ико, который утверждал, что способен понять большинство знаков, так как обучался чтению. Он был распорядителем у короля Нга’ары, последнего из монархов, умевших читать, не умел писать на ронго-ронго, но знал много песен и декламаций и мог читать по крайней мере один запомненный текст. Когда Томсон попытался одарить Уре Ва’е Ико подарками и деньгами в обмен на чтение табличек, тот отказался, так как христианские миссионеры запретили ему иметь с ними дело под угрозой невозможности спасения, а затем сбежал. Тем не менее, Томсон взял фотографии табличек Жоссана на Таити и в конце концов убедил Уре прочесть с них текст. Землевладелец англо-таитянского происхождения Александр Сэлмон записал под диктовку слова Уре, позже переведя их на английский.

Чтение Уре Ва’е Ико

Слово	Табличка
Апаи	E (Кеити)
Атуа Матарири	R ?
Эаха то ран ариики Кете	S ?
Ка ихи уига	D
Ате-а-ренга-хокау ити похераа	C (Мамари)

Сэлмон говорил на рапануйском не бегло, и, кроме Атуа Матарири, которая почти полностью состоит из личных имён, его перевод не соответствует транскрипции речи Уре. Сама транскрипция, хотя и выглядит заслуживающей доверия поначалу, к концу становится однозначно смехотворной: последняя песня, которую по переводу Сэлмона считают любовной песней, пересыпана таитянскими фразами и фразами из европейских языков (te riva forani → «французский флаг» и horoa moni e fahiti → заплатить за раскрытие тайны), чего не должно быть в доконтактном тексте.

Само название песни — смесь таитянского и рапануйского: «похера’а» — таитянское слово «смерть», по-рапануйски это «матенга». Уре был невольным информантом: даже с угрозами Томсон смог добиться от него сотрудничества лишь с помощью «веселящего напитка» (рома).

Неудивительно, что информация от отказывающегося сотрудничать и всё более пьянеющего носителя скомпрометирована.

Несмотря на всё вышесказанное, хотя никому не удалось сопоставить чтения Уре с текстами, они могут иметь ценность для расшифровки. Две первые песни, Апаи и Атуа Матарири, не содержат таитянизмов. Строки Атуа Матарири имеют форму X ки ’аи ки рото Y, ка пу те Z — «X, через вхождение в Y, пусть будет Z», при буквальном прочтении выглядят бессмыслицей:

Луна, войдя во Тьму, пусть будет Солнце (стих 25),

Убийство, войдя в Ската, пусть будет Акула (стих 28),

Жалящая муха, войдя в Рой, пусть будет Овод (стих 16).

Эти строки обычно интерпретируют как миф о сотворении мира, когда разнообразные сущности превращались в другие вещи. Однако они не соответствуют ни рапануйской, ни любой другой полинезийской мифологии. Ги отмечает, что фраза составлена похоже на описание китайских иероглифов: знак 銅 «медь» можно описать как «добавьте 同 к 金, чтобы получился 銅», и в буквальном прочтении это тоже может выглядеть бессмыслицей. Он предполагает, что табличка содержит инструкцию о том, как составлялись знаки ронго-ронго.

Ненадёжные расшифровки

С конца XIX века о ронго-ронго появлялись всё новые теории. Большинство из них остались малоизвестными, за редким исключением.

В 1892 году австралийский педиатр Ален Керролл (англ. Alan Carroll) опубликовал перевод, основанный на предположении, что текст написан ханау-эпе, «длинноухими» аборигенами, на смеси кечуа и других месоамериканских. Ни метод, ни анализ, ни чтение знаков ронго-ронго не были опубликованы, возможно, из-за высокой стоимости подвижных литер. Керролл публиковал короткие обращения в Science of Man, журнале основанного им же Королевского антропологического общества Австралазии.

В 1932 году венгерский учёный Вилмош Хевеши (венг. Vilmos Hevesy) опубликовал статью, в которой утверждалось о родстве ронго-ронго и письменности долины Инда на основе поверхностного анализа формы знаков. Идея была не нова, но на этот раз её презентовал Академии надписей и изящной словесности китаист Поль Пеллио и подхватила пресса. Из-за отсутствия доступного корпуса ронго-ронго для сравнения подделка нескольких знаков Хевеши не была обнаружена некоторое время. Несмотря на то что обе письменности не дешифрованы, их разделяют 19 000 километров, 4000 лет и не известно переходных форм, гипотеза Хевеши была воспринята настолько серьёзно, что для её развенчания к острову Пасхи в 1934 году была отправлена франко-бельгийская экспедиция под командованием Анри Лавашери и Альфреда Метро. Теории такого рода публиковали до 1938 года, причём в таких уважаемых журналах как Журнал Королевского антропологического общества.

С тех пор появилось множество сообщений о расшифровке, и ни одно из них не было признано другими специалистами по ронго-ронго. К примеру, Ирина Фёдорова опубликовала якобы переводы двух табличек целиком и фрагментов четырёх других. Она считала, что каждый знак является отдельной логограммой. Однако её переводы бессмысленны — к примеру, табличка P начинается так (лигатуры ронго-ронго в переводе переданы запятыми):

Он отрезал сахарный тростник ранги, батат тара, он резал много таро, стеблей (?), он резал батат, он собирал урожай, он резал батат, он резал, он выдёргивал, он резал хонуи, он резал сахарный тростник, он резал, он собирал урожай, он взял кихи, он выбрал кихи, он взял кихи… Табличка P, лицевая сторона, строка 1

и так далее до конца:

он собирал батат, попоро, калабаш, он выдёргивал батат, он резал одно растение, он резал одно растение, батат, он резал банан, он собрал сахарный тростник, он резал таро, он резал батат каху, батат, батат… Табличка P, аверс, строка 11

Остальные тексты аналогичны. К примеру, перевод календаря Мамари не содержит никаких упоминаний времени или Луны:

корень, корень, корень, корень, корень, корень, [много корней], клубень, он взял, он взял клубень картофеля, он выкопал проростки батата, клубень батата, клубень батата, клубень… Табличка C, реверс, строка 7

Даже сама Фёдорова говорила о нём как о «переводе, достойном маньяка».

Более того, аллографы, найденные Поздняковым, Фёдорова интерпретировала как разные символы, так что, к примеру, параллельные тексты постоянно замещают мнимый глагол ма’у «брать» на мнимое существительное тонга «вид батата». Поздняков показал, что это варианты одного знака. Таким образом, словарь Фёдоровой состоит из 130 знаков; если бы в переводе использовались находки Позднякова, то там стало бы ещё больше повторений. Повторения — основная проблема всех теорий о том, что ронго-ронго — логографическое письмо.

Многие современные учёные считают, что, несмотря на то что множество исследователей сделали вклад в понимание ронго-ронго, в частности Кудрявцев, Бутинов, Кнорозов и Бартель, попытки дешифровки вроде тех, что делали Фёдорова и Фишер, «не имеют ни малейшего обоснования». Ни одна из них не соответствует главному условию: быть осмысленным приложением к существующим текстам.

Харрисон

Джеймс Парк Харрисон, член совета Королевского антропологического института, заметил, что строки 3—7 таблички G содержат сложные знак — 380.1.3, (сидящий знак 380 , держащую шест 1 с гирляндой (?) 3 ), повторённый 31 раз, каждый раз за ним следует от 6 до 12 знаков до следующего повторения. Он посчитал, что данное сочетание разбивает текст на фрагменты, содержащие имена вождей. Бартель позже обнаружил ту же комбинацию на табличке K, которая является пересказом таблички G (часто в последовательностях на K сочетание сокращено до 380.1 ), а также на A, где иногда встречается в виде 380.1.3 и 380.1; на C, E и S как 380.1; а в варианте 380.1.52 , на N. Иногда он встречается в виде сокращения 1.3 или 1.52 , без человеческой фигуры, но параллели в текстах позволяют предполагать, что они имеют ту же отделительную функцию. Бартель считал, что последовательность 380.1 означает тангата ронго-ронго (мастера ронго-ронго), который держит посох с надписями.

Кудрявцев

Во время Второй мировой войны трое ленинградских девятиклассников — Борис Кудрявцев, Валерий Чернушков и Олег Клитин, заинтересовались текстами табличек P и Q, которые хранились в Музее антропологии и этнографии. Они обнаружили, что на обеих табличках написан примерно один и тот же текст, и он же находится на H:

Небольшой повторяющийся фрагмент с H, P и Q

Бартель позже назовёт их «Большой традицией», но содержимое этих фрагментов остаётся загадкой.

Группа Кудрявцева позже заметила, что табличка K является пересказом реверса G. Кудрявцев написал о находках, которые были опубликованы посмертно. Многочисленные прочие параллельные фрагменты, более короткие, позже были обнаружены при помощи статистического анализа текстов табличек N и R, причём эти две содержали почти исключительно общие с другими табличками фразы, хотя и в другом порядке.

Обнаружение подобных общих фрагментов было одним из первых шагов к пониманию структуры письменности, так как это лучший способ обнаружения лигатур и аллографов, а следовательно — создания словаря знаков ронго-ронго.

Лигатуры: параллельные тексты Pr4-5 (верхний) и Hr5 (нижний) содержат фигуру (знак 200 ), держащую объект (знаки 8 , 1 , and 9 ) в P, может сливаться в лигатуру в H, где объект заменяет либо голову фигуры, либо руку. (В остальных местах фигуры животных упрощены до характерной черты — руки, головы — при слиянии с предыдущим знаком.) Здесь же видно два знака в форме руки (знаки 6 и 64 ), которые позже были сочтены аллографами. Три из четырёх человеческих и черепашьих силуэтов слева имеют лигатуру руки с шаром (знак 62 ), которую Поздняков считает частым знаком окончания фразы.

Бутинов и Кнорозов

В 1957 году советские эпиграфики Николай Бутинов и Юрий Кноро́зов (последний в 1952 году дешифровал письмо майя) предположили, что повторяющиеся мотивы из 15 знаков в Gv5-6 (строки 5 и 6 аверса G) были родословной:

Если повторяющийся одиночный знак 200  — титул, например, «король», «вождь», а повторяющийся присоединённый знак 76  — патроним, то значение фрагмента примерно следующее:

Король A, сын B, король B, сын C, король C, сын D

и так далее.

Хотя никому не удалось подтвердить гипотезу Бутинова и Кнорозова, она считается правдоподобной. Если она верна, то можно идентифицировать последовательности, содержащие личные имена. Кроме того, табличка I оказывается списком имён, так как там находится 564 повторений знака 76, предполагаемого маркера отчества, что составляет четверть общего числа знаков (2320). В-третьих, последовательность 606.76 700, переведённая Фишером как «все птицы совокуплялись с рыбами», на самом деле означает (таким образом) сын 606 был убит. Табличка I, на которой 63 раз встречается знак 700 , ребус слова ика «жертва», будет частью фразы кохау ика (списка погибших на войне).

Бартель

Немецкий этнолог Томас Бартель, который первым опубликовал корпус текстов на ронго-ронго, идентифицировал три строки на реверсе (сторона a) таблички C, также известной как Мамари, как лунный календарь. Ги предположил, что это запись правила, по которому определяются вставные ночи, добавляемые к месяцу для того, чтобы он соответствовал фазам Луны. Бертины предполагают, что текст содержит указания на то, куда следует помещать вставные дни. Календарь «Мамари» — единственный фрагмент, записанный ронго-ронго, чьё содержание считается понятым, хотя его невозможно прочесть.

В интерпретации Ги ядром календаря является последовательность 29 левосторонних полумесяцев («☾», окрашенных в красный цвет на иллюстрации справа. Рядом с ними находятся символы полной луны — , пиктограмма те нуахине ка: ’уму ’а ранги котекоте, «старухи, зажигающей земляную печьв небе», океанского аналога лица на Луне. Они соответствуют 28 основным и двум вставным ночам рапануйского календаря.

	Рапануйский календарь День и название День и название *1 ата *15 мотохи 2 ари (хиро) 16 кокоре 1 3 кокоре 1 17 кокоре 2 4 кокоре 2 18 кокоре 3 5 кокоре 3 19 кокоре 4 6 кокоре 4 20 кокоре 5 7 кокоре 5 21 тапуме 8 кокоре 6 22 матуа *9 махару *23 ронго 10 хуа 24 ронго тане 11 атуа 25 маури нуи *x хоту 26 маури керо 12 мауре 27 муту 13 ина-ира 28 тирео 14 ракау *x хиро
	*ата новолуние, махару растущая Луна, мотохи полнолуние, ронго убывающая Луна, хоту и хиро вставные дни

Вводные последовательности: два случая «вводной последовательности» Ca7, одна перед, а одна после знака полной луны. Рыба в середине последней инвертирована, а (в последовательности, за которой следует только полная Луна) знак длинношеей птицы отражён.

Эти тринадцать ночей, начинающихся с новолуния, поделены на восемь групп с помощью вводных последовательностей из четырёх символов (на картинке выше отмечены фиолетовым), которые оканчиваются рыбой, подвешенной на струне (отмечена жёлтым). Последовательности содержат по два правосторонних полумесяца («☽»). Во всех четырёх последовательностях рыба перед знаком Луны обращена головой кверху; после — книзу, что, предположительно, означает увеличение и уменьшение Луны. Группировка полумесяцев отражает способ образования названий дней в старом рапануйском календаре. Два полумесяца ☾ в конце календаря, перед которыми находится расширенная вводная последовательность, означают две запасные вводные ночи.

Ги отмечает, что, чем дальше проходит орбита Луны от Земли, тем медленнее Луна движется, и тем чаще нужно вставлять лишние ночи. Он считает, что «вводная последовательность» — инструкция наблюдать за диаметром Луны, а надписные знаки в половину строки высотой (отмечены оранжевым), стоящие перед 6-й ночью до полнолуния и за 6-й ночью после означают небольшой видимый диаметр Луны в апогей, что вызывает вставку дополнительной ночи. (Первый маленький полумесяц соответствует положению хоту у Томсона и Метро.)

За семью (красными) календарными месяцами следуют другие (зелёные) знаки. Ги полагает, что некоторые из них означают слоги, составленные в виде ребусов, и соответствующие именам ночей в старом календаре. Две последовательности из шести и пяти ночей без таких знаков (7-8 строки) соответствуют двум группам по шесть и пять ночей кокоре, у которых нет отдельных названий.

Фишер

В 1995 году независимый лингвист Стивен Фишер, ранее утверждавший о расшифровке Фестского диска, сообщил о том, что ему удалось «взломать код» ронго-ронго, и о том, что он единственный в мире дешифровал обе письменности. Десятилетие спустя его предположение считается преувеличением: он утверждает лишь о понимании одного типа предложений, но понять остальные типы ему не удалось.

Дешифровка

Фишер замечает, что длинный текст 125-сантиметровой таблички I отличается от остальных текстов тем, что содержит некое подобие пунктуации: 2320 знаков текста разделены «103 вертикальными линиями в нечётных позициях», чего на других табличках не встречается. Знак 76 , идентифицированный Бутиновым и Кнорозовым как патроним, Фишер интерпретировал иначе: он прибавлен к первому знаку каждого фрагмента, а «почти все» фрагменты содержат три знака, первый из которых имеет «суффикс» 76.

Фишер посчитал, что знак 76 — это фаллос, а текст таблички представляет собой миф о создании мира, состоящий из сотен повторений X-фаллос Y Z, что он перевёл как X совокупилось с Y, получилось Z. Основной пример Фишера следующий:

расположен примерно посередине 12-й строки. Фишер счёл, что знак 606 значит «птица»+«рука», с добавленным «фаллосом»; знак 700 — «рыба»; 8 — «Солнце».

Так как рапануйское слово ма’у «брать» почти омофонично маркеру множественного числа мау, он постулировал, что знак 606 — маркер множественного числа, через переход «рука» → «брать», и переводил 606 как «все птицы». Знак фаллос он приравнял к глаголу «совокупляться», и последовательность 606.76 700 8 прочёл как «все птицы совокупились, рыба, Солнце».

Фишер подкреплял свою интерпретацию утверждениями о её «схожести» с «Атуа Матарири». Ниже приведён первый куплет по Сэлмону и по Метро (ни один, ни другой не отмечали долготы гласных и гортанных смычек):

Atua Matariri; Ki ai Kiroto, Kia Taporo, Kapu te Poporo. «Бог Атуа Матарири и богиня Тапоро произвели чертополох» Сэлмон

Atua-matariri ki ai ki roto ki a te Poro, ka pu te poporo. «Бог злого взгляда, совокупившись с Круглотой (?), произвёл попоро (Паслён чёрный» Метро

Фишер предложил последовательности 606.76 700 8 (MANU:MA‘U.‘AI ÎKA RA‘Â), буквальное значение «птица: рука.пенис рыба Солнце», аналогичное чтение:

te manu mau ki ‘ai ki roto ki te îka, ka pû te ra‘â «Все птицы совокупились с рыбой; отчего получилось Солнце».

Он утверждал, что подобные фаллические тройки содержатся и в других текстах, однако в них знак 76 встречается редко. Фишер предположил, что это более поздняя стадия развития письма, где система превратилась в X Y Z без фаллического символа. Он заключил, что 85 % корпуса текстов состоит из подобных песнопений о создании мира, и что в короткое время они будут расшифрованы.

Возражения

Имеется несколько возражений на методику Фишера.

• Когда Эндрю Робинсон проверил тексты на предмет нахождения схемы, он обнаружил, что всего 63 из 113 последовательностей полностью соответствуют указанной схеме («63 — максимальное количество, если каждое утверждение Фишера трактовать в его пользу»). Знак 76 иногда встречается в изолированной позиции, иногда в сочетании с таким же, а иногда в «неправильной» части тройки или во всех её частях. Поздняков же смог найти тройки Фишера только в плохо сохранившемся тексте «Та» и в одной строке Gv, которую Бутинов и Кнорозов считают родословной.
• Поздняковы посчитали, что все четыре знака фишеровского основного сочетания составляют до 20 % корпуса. Соответственно, легко найти примеры, в которых «Солнце совокупляется с рыбой», а иногда — с «птицей». Фишер не упоминает получившийся хаотический текст, где всё копулирует со всем в разнообразных маловероятных комбинациях. Кроме того, очевидно, что этот «прорыв» — «фонетический».
• Маркер множественного числа мау в рапануйском отсутствует, это элемент таитянской грамматики. Однако даже если бы аналогичный маркер и существовал, мау является таковым лишь перед существительным. После существительного «мау» — это прилагательное «настоящий, хороший».
• Ни в одном полинезийском мифе не встречается сюжет о совокуплении птиц и рыб для получения Солнца. Фишер говорит о том, что это близко 25-му куплету Атуа Матарири, однако этот куплет приведён в переводе Сэлмона, который не соответствует рапануйской транскрипции:

Heima; Ki ai Kiroto Kairui Kairui-Hakamarui Kapu te Raa.

Метро даёт следующую интерпретацию:

He Hina [He ima?] ki ai ki roto kia Rui-haka-ma-rui, ka pu te raa.

«Луна (?) совокупившись с Темнотой (?) создала Солнце»,

и ни о птицах, ни о рыбах там не говорится.

• С чтением Фишера участок, идентифицированный как генеалогическая запись, становится семантически непонятным, несколько живых существ совокупляются с одной и той же человеческой фигурой, чтобы произвести сами себя:

[черепаха] совокупилась с [человеком], что породило [черепаху]

[акула?] совокупилась с [человеком], что породило [акулу]

и т. п.

• Криптолог Томи Мелка пришёл к заключению о том, что гипотеза Фишера не может быть истинной для всей таблички, не говоря уже о других текстах.
• Лингвист-информатик Ричард Спроут (англ. Richard Sproat) не смог воспроизвести параллели, которые Фишер проводил между табличкой I и другими текстами. Он провёл приблизительное сравнение строкмежду всеми текстами и выяснил, что табличка I стоит от них в стороне:

В попытке проверить предположение Фишера об «отбрасывании фаллического символа», мы посчитали те же самые совпадения для варианта текста, из которого знак 76, фаллический символ, был убран. Предположительно, если бы во многих фрагментах других табличек находился текст, похожий на текст с таблички I, за исключением явно выраженного фаллоса, то вероятность найти совпадения между I и другими табличками повысилась бы без него. Результаты оказались теми же самыми: I всё ещё представляется изолированной надписью.

Оригинальный текст (англ.)  

As an attempt at a test for Fischer's "phallus omission" assumption, we computed the same string matches for a version of the corpus where glyph 76, the phallus symbol, had been removed. Presumably if many parts of the other tablets are really texts which are like the Santiago Staff, albeit sans explicit phallus, one ought to increase one's chance of finding matches between the Staff and other tablets by removing the offending member. The results were the same as for the unadulterated version of the corpus: the Santiago staff still appears as an isolate.

— Sproat 2003

Поздняков

В 1950-х годах Бутинов и Кнорозов провели статистический анализ нескольких текстов и пришли к выводу о том, что язык текстов не полинезийский, либо они написаны в сокращённом телеграфном стиле, потому что в них нет знаков, сравнимых по частотности с полинезийскими частицами, аналогичными рапануйским артиклям te и he или предлогу ki. Эти находки использовались в качестве подтверждения того, что ронго-ронго является не письменностью, а мнемонической системой. Однако Бутинов и Кнорозов использовали коды Бартеля, которые Константин Поздняков отмечал как недопустимые для статистического анализа. Проблема, как отмечали и Бутинов, и Кнорозов, и сам Бартель, заключалась в том, что отдельные коды часто присваивались лигатурам и аллографам, как будто это независимые знаки. В результате, хотя транскрипция Бартеля впервые позволила вести дискуссию о содержании текста, она не пригодна для понимания его лингвистической структуры и мешала вести внутритекстовой поиск соответствий.

В 2011 году Поздняков выпустил препресс с анализом таблички E (Кеити), включающий познаковое сравнение с транскрипцией у Бартеля (1958), где неверно идентифицированные знаки были исправлены по Хорли (2010).

Пересмотр инвентаря знаков

Для разрешения проблемы Поздняков (1996) снова проанализировал 13 из хорошо сохранившихся текстов с целью идентифицировать все лигатуры и аллографы и добиться полного соответствия между графемами и их численным обозначением. Он заметил, что все тексты, кроме I и аверса G, состоят преимущественно из одних и тех же последовательностей знаков, записанных в разном порядке и в разном контексте. К 2007 году он идентифицировал около ста общих фраз, каждая длиной от 10 до 100 знаков. Даже если отбросить полностью параллельные тексты Gr-K и H-P-Q, половина остальных имеет подобный вид:

Варианты этой 21-знаковой фразы, с небольшими изменениями, найдены 12 раз в 8 из 13 табулированных Поздняковым текстов: Ab4, Cr2-3, Cv2, Cv12, Ev3, Ev6, Gr2-3, Hv12, Kr3, Ra6, Rb6 и Sa1. Среди прочего, такие фразы помогли установить порядок чтения на некоторых табличках.

Повторяющиеся последовательности начинаются и заканчиваются ограниченным набором знаков. К примеру, многие начинаются или кончаются (или и то, и то одновременно) знаком 62 (рука, кончающаяся кругом: ) или лигатурой, где знак 62 замещает крыло или руку фигуры (изображение см. у Кудрявцева).

Выделение этих фраз позволило Позднякову определить, что некоторые знаки свободно варьируют как изолированно, так и в составе лигатур. Он предположил, что две руки 6 (четыре пальца с большим) и 64 (четыре пальца без большого), являются графическими вариантами друг друга, и замещают руки в других знаках:

Аллографы: аллографы руки (слева), а также некоторые из 50 пар аллографов в лигатурах, которым Бартель присвоил разные цифровые коды.

Аналогично Поздняков предлагает считать головы с открытыми ртами, как в знаке 380 , являются вариантами птичьих голов, так что вся серия Бартеля с 300 по 500 является либо лигатурами, либо вариантами знаков 600-й серии.

Несмотря на то, что некоторые знаки, сочтённые Бартелем аллографами, Поздняков отнёс к независимым, например, два варианта знака 27, , общее количество аллографов и лигатур сильно сократило 600-знаковый инвентарь Бартеля. Декодируя тексты с такими находками и заново сравнивая их, Поздняков смог найти вдвое больше общих фраз, что позволило ещё сильнее сократить количество знаков. К 2007 он вместе со своим отцом, первопроходцем российский информатики, пришёл к выводу о том, что 52 знака составляют 99,7 % корпуса. Таким образом он пришёл к выводу о том, что ронго-ронго — силлабическая письменность, смешанная с несиллабическими элементами, возможно, детерминативами или логограммами часто встречающихся слов (см. ниже). Анализ данных не опубликован.

Предложенный Поздняковым инвентарь

01	02	03	04	05	06	07	08	09	10	14	15	16
22	25	27a	28	34	38	41	44	46	47	50	52	53
59	60	61	62	63	66	67	69	70	71	74	76	91
95	99	200	240	280	380	400	530	660	700	720	730	901
Знак 901 Впервые предложил Поздняков. Инвертированный вариант 27b знака Бартеля под номером 27 (), судя по всему, является отдельным знаком. Хотя 99 выглядит как лигатура 95 и 14 , статистически он ведёт себя как отдельный знак, аналогично тому, как буква «Ы» не является лигатурой «Ь» и «I».

Повторяющиеся фрагменты табличек кроме Gv и I позволяет Позднякову предположить, что они не являются полноценными и не имеют разнообразного содержания, как ожидается от историй или мифологических текстов. Нижеприведённая таблица инвентаря, составленного Поздняковыми, содержит символы, отсортированные по уменьшению частотности, и первые два ряда знаков составляют 86 % корпуса.

Статистическое обоснование

Получив сильно сокращённый словарь, Поздняков смог проверить собственные теории о природе письма. Он вычислил распределение вероятностей знаков в десяти текстах (исключая табличку I) и определил, что оно совпадает с распределением слогов в древних рапануйских текстах, таких как Апаи, и почти идеально ложится в закон Ципфа. Он использовал это как подтверждение и того, что ронго-ронго — слоговое письмо, и того, что оно подходит для рапануйского языка. К примеру, наиболее частый знак, 6, и наиболее частый слог /a/, оба составляют до 10 % текста; слоги те и хе, которые Бутинов и Кнорозов сочли спорными, могут с результатами 5,7 % и 3,5 % быть ассоциированы с любыми распространёнными знаками ронго-ронго. В дополнение к этому, соединённые или смешанные знаки соответствуют количеству слогов как в текстах, так и в их лексиконе, что предполагает, что каждая комбинация знаков означает слово.

Распределение слов и лигатур по размеру

Слогов в слове; Знаков в лигатуре	Полные тексты		Словари знаков
	Рапануйский	Ронго-ронго	Рапануйский	Ронго-ронго
	(n = 6847)	(n = 6779)	(n = 1047)	(n = 1461)
Один	42 %	45 %	3.7 %	3.5 %
Два	36 %	32 %	40 %	35 %
Три	15 %	18 %	33 %	41 %
Четыре или более	7.1 %	5.2 %	23 %	21 %
В среднем	1,9 слога	1,9 знака	2,8 слога	2,8 знака

В обоих корпусах в текстах было намного больше односложных слов и отдельных знаков, чем в лексиконах. То есть, в обоих текстах крайне малое количество подобных форм очень часто встречается, что позволяет предположить, что ронго-ронго совместим с рапануйским, в котором есть небольшой набор очень частотных односложных грамматических частиц. Ронго-ронго и рапануйский также почти идентичны в распределении слогов/знаков, которые встречаются изолированно, в средней и конечной позициях в пределах слова/лигатуры.

Однако, хотя подобные статистические тесты продемонстрировали, что ронго-ронго совместим с рапануйским языком, слоговая — не единственная письменность, которая могла бы дать подобный результат. В рапануйских текстах примерно две дюжины частотных многосложных слов, к примеру, арики «вождь», ингоа «имя» и руа «два», имеют такую же частотность, как и слоги, тогда как другие слоги, к примеру, /tu/, менее частотны, чем такие слова.

Подозрение на то, что ронго-ронго может оказаться не полностью слоговым, поддерживается позиционными рисунками текстов. Распределение рапануйских слогов в многосложных словах и в знаках ронго-ронго в пределах лигатур очень похоже, что усиливает слоговые связи. Однако односложные слова и отдельные знаки ведут себя очень по-разному; в этом плане ронго-ронго вовсе не выглядит слоговым. К примеру, все знаки, кроме 901 встречаются изолированно, тогда как лишь половина из 55 рапануйских слогов могут существовать как односложные слова. Более того, среди слогов, встречающихся в изолированной позиции, частота такого поведения гораздо ниже, чем у знаков: всего три слога /te/, /he/, /ki/, встречаются более, чем половину раз изолированно (как грамматические показатели). Контекстный анализ может помочь объяснить это: тогда как рапануйские односложные слова являются грамматическими показателями, и обычно стоят перед многосложными существительными и глаголами, так что односложные слова редко встречаются вместе, изолированные знаки ронго-ронго обычно стоят рядом, что предполагает другую функцию. Поздняков выдвинул теорию о том, что причиной такого отличия может быть присутствие детерминативов, или двойное назначение знаков — для записи звуков и как логограммы в изоляции, как в письме майя. С другой стороны, ни один знак в изоляции не достигает частотности артиклей те и хе или предлога ки в тексте. Возможно, что эти частицы просто не записывали, но Поздняков предполагает, что они записаны вместе со следующим словом, как в классической латыни и арабском.

Ещё более усложняют задачу повторения. В рапануйском есть два вида повторения: удвоенные слоги в корнях (например, мамари), и грамматическая редупликация двусложных слов, как в слове ронго-ронго. В рапануйском словаре двойные слоги, как в «мамари», встречаются на 50% чаще, чем встречались бы при случайном распределении. Однако в текстах ронго-ронго аналогичные знаки типа AA лишь на 8% более вероятны. Аналогично, в рапануйском двусложные редуплицированные слова типа «ронго-ронго» в семь раз более часты, чем при случайном распределении, давая 25% словаря, а в ронго-ронго последовательности типа ABAB лишь вдвое более часты, давая 10% словаря. Если ронго-ронго — фонетическое письмо, то это расхождение должно быть объяснено. Поздняков предполагает, что возможно наличие знаков или модификаций знаков, обозначающих удвоение, к примеру, поворот направо и налево.

Звуковые соответствия

Результаты статистического анализа будут испытывать сильное влияние любых ошибок в определении инвентаря знаков, а также отличиями от чисто силлабического представления, как «знак для редупликации». Также имеются значительные отличия в частотах появления отдельных слогов в рапануйских текстах, что делает прямую идентификацию сложной. Хотя Поздняков не смог с определённостью присвоить знакам чтения, статистика позволяет определить возможные.

Самый частотный рапануйский слог — те, — может быть выражен самым распространённым знаком, 200 , который ведёт себя не как фонограмма. Он, в основном, появляется в начально позиции и чаще встречается в тексте, чем любой рапануйский слог — а оба этих признака характерны для артикля. Возможный знак для удвоения — 3 , который также очень частотен и ведёт себя не как фонограмма, но встречается в основном в финальной позиции.

Из-за повторений (таких, как ки ’аи ки рото в Атуа Матарири) статистику по частотам звуков лучше всего считать на списках слов (то есть, по каждому отдельно). Поздняков использовал несколько основных корреляций между ронго-ронго и рапануйским, чтобы сузить число возможных фонетических значений глифов ронго-ронго. К примеру, относительные частоты глифов в начальной, срединной и конечной позициях в лигатурах предположительно позволяют сопоставить их возможные звуковые значения с аналогично распределёнными слогами. К примеру, слоги, начинающиеся на нг, чаще встречаются в конце слова, чем в начальной позиции. Частотность, рисунок удвоений и редупликации, с другой стороны, позволяет ассоциировать знаки руки со слогами, состоящими из гласного звука:

• Частотность. Слоги, не содержащие согласных более частотны в рапануйском, чем слоги, начинающиеся на любой из согласных звуков. Среди гласных /a/ встречается более чем вдвое чаще любого другого. Таким образом, слоги, составляющие больше 3 % рапануйского лексикона, — это /i/, /e/, /a/, /o/, /u/; /ta/, /ra/, /ka/, /na/, /ma/; и /ri/. (Три самых частотных слога, /a/, /i/, /u/, составляют четверть корпуса.) Знаки, составляющие больше 3 % корпуса ронго-ронго, — 200 , 6 или , 10 , 3 , 62 , 400 , 61 . Как указано выше, 200 и 3 ведут себя не как фонограммы. Из оставшихся пяти четыре — конечности (руки и крылья).
• Редупликация. Гласные в грамматической редупликации слоги без согласных также самые частотные; аналогично и знаки 6 , 10 , 61 , 62 , 901 , на всех них конечности.
• Удвоение. Среди удвоенных слогов, однако, слоги без согласных гораздо более редки. Четыре слога /i/, /a/, /u/, /ma/, удваиваются реже, чем если бы распределение было случайным. Три других знака также менее часты, чем по вероятности: 6 , 10 и 63 , два из них изображают руки или крылья.

Возможная система звуков

Самые частые
Самые редуплицируемые
Реже всего удваиваемые
Значение (?)	/a/?	/i/?

Исключительно высокие частоты знака 6 и слога /a/ везде, кроме дублированной позиции, позволяют предположить, что у 6 может быть чтение /a/. Поздняков с меньшей уверенностью предположил, что второй по частоте знак, 10 , может иметь чтение /i/.

Возражения

Поздняков признаёт, что его анализ очень чувствителен к точности определения инвентаря знаков. Так как он не публиковал методики его определения, работу Позднякова невозможно проверить.

На 2008 год работа Позднякова удостоилась небольшого количества ответов. Исследователь Спроут (англ. Sproat) в публикации 2007 года предполагает, что эффекты распределение частот — простой результат закона Ципфа, и ни ронго-ронго, ни старинные тексты не репрезентативны для рапануйского, и их сравнение вряд ли приведёт к положительному результату.

Де Лаат

Другая расшифровка, опубликованная за счёт автора, Мари де Лаат (англ. Mary de Laat), в 2009 году, покрывает три таблички, A, B и E. Хорли в 2010 году выпустил критический обзор. Все три текста, по де Лаату, состоят из диалога. Теория де Лаата незаурядна, однако, к примеру, лигатура 380.1 , которую он считает именем Таэа (по его предположению, Таэа убил свою жену), найдена в шести уцелевших текстах, что позволяет в таком случае считать Таэа одним из главных героев рапануйской традиции. Но подобного персонажа нет в сохранившейся устной литературе рапануйцев; лигатура идентифицирована Харриссоном как межстраничный разделитель, а Бартель обнаружил её параллели в формах 380.1.3 и 1.3. Однако в теории де Лаата 1.3 не может читаться как «Таэа». Участники диалогов в этом случае должны быть разными, и деление де Лаата «нестабильно». Кроме того, в его теории имеются серьёзные грамматические ошибки, а также прочтения, оказавшиеся заимствованиями из постколониального таитянского языка. В ответ на критику де Лаат начал «пересматривать» свои переводы.

Литература

Bahn, Paul (1996). «[www.newscientist.com/article/mg15020344.300-cracking-the-easter-island-code.html Cracking the Easter Island code]». New Scientist 150 (2034): 36–39.

Barthel, Thomas S. Grundlagen zur Entzifferung der Osterinselschrift (Bases for the Decipherment of the Easter Island Script). — Hamburg: Cram, de Gruyter, 1958.  (нем.)

—. The Eighth Land. — Honolulu: the University Press of Hawaii, 1978.

Berthin, Gordon; Michael Berthin (2006). «[www.chass.utoronto.ca/french/as-sa/ASSA-No18/Article7en.html Astronomical Utility and Poetic Metaphor in the Rongorongo Lunar Calendar]». Applied Semiotics 8 (18): 85–98.

Butinov, Nikolai A.; Yuri Knorozov (1957). «Preliminary Report on the Study of the Written Language of Easter Island». Journal of the Polynesian Society 66 (1): 5–17.

Carroll, Alan (1892). «The Easter Island inscriptions, and the translation and interpretation of them». Journal of the Polynesian Society 1: 103–106, 233–252.

Carter, Jennifer M.T. (January 2003). «[www.nla.gov.au/pub/nlanews/2003/jan03/article5.html For the Sake of All Women]». NLA News VIII (4).

Comrie, Bernard. The Atlas of Languages: The Origin and Development of Languages throughout the World. — London: Quarto Publishing, 1996.

Englert, Sebastián. Island at the center of the world: new light on Easter Island. — Scribner, 1970.

—. La tierra de Hotu Matu‘a — Historia y Etnología de la Isla de Pascua, Gramática y Diccionario del antiguo idioma de la isla (The Land of Hotu Matu‘a: History and Ethnology of Easter Island, Grammar and [www.rongorongo.org/vanaga/a.html Dictionary] of the Old Language of the Island). — 6th. — Santiago de Chile: Editorial Universitaria, 1993.  (исп.)

Fedorova (Fyodorova), Irina. Дощечки кохау ронго-ронго из Кунсткамеры (The Kohau Rongorongo Tablets of the Kunstkamera). — St Petersburg: Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography, 1995.  (рус.)

du Feu, Veronica. Rapanui. — Oxon and New York: Routledge, 1996.

Fischer, Steven Roger (1997a). «RongoRongo, the Easter Island Script: History, Traditions, Texts» (Oxford University Press).

—. Glyphbreaker: A Decipherer's Story. — New York: Springer–Verlag, 1997b.

Fuentes, Jordi. Dictionary & Grammar of the Easter Island Language. — Santiago de Chile: Editorial Andrés Bello, 1960.  (англ.) (исп.)

Guy, Jacques B.M. (1990). «[www.netaxs.com/~trance/mamari.html On the Lunar Calendar of Tablet Mamari]». Journal de la Société des océanistes 91 (2): 135–149. DOI:10.3406/jso.1990.2882.

— (1992). «À propos des mois de l'ancien calendrier pascuan (On the months of the old Easter Island calendar)». Journal de la Société des océanistes 94 (1): 119–125.  (фр.)

— (1998). «Un prétendu déchiffrement des tablettes de l'île de Pâques (A purported decipherment of the Easter Island tablets)». Journal de la Société des océanistes 106: 57–63.  (фр.)

— (1999a). «Peut-on se fonder sur le témoignage de Métoro pour déchiffrer les rongo-rongo ? (Can one rely on the testimony of Metoro to decipher rongorongo?)». Journal de la Société des océanistes 108: 125–132.  (фр.)

— (1999b). «Letter to the CEIPP». Bulletin du CEIPP 28.

— (2001). «Le calendrier de la tablette Mamari (The Calendar of the Mamari Tablet)». Bulletin du CEIPP 47: 1–4.  (фр.)

Harrison, James Park (1874). «The Hieroglyphics of Easter Island». Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland (The Journal of the Anthropological Institute of Great Britain and Ireland, Vol. 3) 3: 370–83. DOI:10.2307/2840910.

de Hevesy, Guillaume (1932). «Lettre à M. Pelliot sur une écriture mystérieuse du bassin de l'Indus (Letter to Mr Pelliot on a mysterious script of the Indus Valley)». Bulletins de l'Académie des Inscriptions et Belles-Lettres 1932 (16 Sept.): 310.  (фр.)

Horley, Paul (2005). «Allographic Variations and Statistical Analysis of the Rongorongo Script». Rapa Nui Journal 19 (2): 107–116.

— (2009). «Review: Words out of wood: Proposals for the decipherment of the Easter Island script, by Mary de Laat». Rapa Nui Journal 23 (2): 165–168.

— (2010). «Rongorongo tablet Keiti». Rapa Nui Journal 24 (1): 45–56.

de Laat, Mary. Words Out of Wood: Proposals for the Decipherment of the Easter Island Script. — The Netherlands: Eburon Uitgeverij B.V, 2009.

Lemaître, Yves. [horizon.documentation.ird.fr/exl-doc/pleins_textes/pleins_textes_6/divers1/42359.pdf Lexique du Tahitien Contemporain]. — Paris: Éditions de l'Orstom, 1960.  (фр.)

Kudrjavtsev, Boris G. [www.rongorongo.org/bk/index.htm Письменность острова Пасхи (The Writing of Easter Island)]. — Saint Petersburg, 1995. — Vol. 11. — P. 175–221.  (рус.)

Melka, Tomi (2009). «[portal.acm.org/citation.cfm?id=1506456.1506460&coll=GUIDE&dl=GUIDE&CFID=25786544&CFTOKEN=60843670 Some Considerations about the Kohau Rongorongo Script in the Light of a Statistical Analysis of the 'Santiago Staff']». Cryptologia 33 (1): 24–73. DOI:10.1080/01611190802548998.

Métraux, Alfred (1939). «[www.davidmetraux.com/daniel/docs/alfred/alfred_metraux_mysteries_of_easter_island.pdf Mysteries of Easter Island]». Yale Review (Yale University) 28 (4): 758–779.

— (1940). «Ethnology of Easter Island». Bernice P. Bishop Museum Bulletin (Bernice P. Bishop Museum Press) 160.

Pozdniakov, Konstantin (1996). «[pozdniakov.free.fr/14%20paques%201996.pdf Les Bases du Déchiffrement de l'Écriture de l'Ile de Pâques (The Bases of Deciphering the Writing of Easter Island)]». Journal de la Société des océanistes 103 (2): 289–303.  (фр.)

— (2011). «[pozdniakov.free.fr/Keiti_preprint.pdf Tablet Keiti and calendar-like structures in Rapanui script]».

Pozdniakov, Konstantin; Igor Pozdniakov (2007). «[pozdniakov.free.fr/16%20Easter%20Island%20english.pdf Rapanui Writing and the Rapanui Language: Preliminary Results of a Statistical Analysis]». Forum for Anthropology and Culture 3: 3–36.

Robinson, Andrew. Lost Languages: The Enigma of the World's Undeciphered Scripts. — McGraw–Hill, 2002.

Sproat, Richard. [compling.ai.uiuc.edu/rws/ror/ Approximate String Matches in the Rongorongo Corpus] (2003). Проверено 6 марта 2008.

— (2007). "[web.archive.org/web/20070504125122/catarina.ai.uiuc.edu/LSA07/rongorongo.html Rongorongo]". LSA 369: Writing Systems, the Linguistic Society of America Institute: Stanford University. Проверено 2008-03-06. 

Thomson, William J. [www.sacred-texts.com/pac/ei/index.htm Te Pito te Henua, or Easter Island] // Report of the United States National Museum for the Year Ending June 30, 1889. — Washington: Smithsonian Institution, 1891. — P. 447–552.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20071017022436/www.rongorongo.org/ Ронгоронго острова Пасхи.] Содержит первичные источники: Эйро, Альфонс Пинар, Уильям Томсон, Джордж Кук, Рутледж; старые расшифровки; шифры Бартеля построчно; все нумерованные знаки Бартеля; английский перевод словаря Энглерта
• Стефен Шове (1935) [www.chauvet-translation.com/TOC.htm Остров Пасхи и его тайны], содержит ранние фото многих табличек и список Жоссана ([www.chauvet-translation.com/figures/Figure173.jpg с. 1], [www.chauvet-translation.com/figures/Figure174.jpg с. 2], [www.chauvet-translation.com/figures/Figure175.jpg с. 3], [www.chauvet-translation.com/figures/Figure176.jpg с. 4]). Раздел ронго-ронго находится [www.chauvet-translation.com/talking.htm здесь].
• [www.netaxs.com/~trance/rongo.html Дискуссии со Стивеном Фишером и критикой Жака Ги]
• [cslu.cse.ogi.edu/people/sproatr/ror/ Сайт Ричарда Спроута], содержащий указатель повторяющихся последовательностей
• [pozdniakov.free.fr/ Сайт Константина Позднякова с публикациями]

Отрывок, характеризующий Дешифровка ронго-ронго

– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.