Лафар, Георгий Георгиевич

Георгий Георгиевич Лафар
Жорж де Лафар
Дата рождения:	14 сентября 1894(1894-09-14)
Место рождения:	Сестрорецк, Российская империя
Гражданство:	Российская империя, РСФСР
Дата смерти:	1919(1919)
Место смерти:	Одесса либо Стамбул

Лафар, Георгий Георгиевич (Жорж де Лафар, Делафар, де Ла-Фар) (14 сентября 1894 — 2 апреля либо 4 апреля 1919, Одесский порт, либо апрель-май 1919, Стамбул(?)) — красный разведчик, чекист. По мнению некоторых историков, первый известный советский разведчик.

Биография

Родился в 1894 году в Сестрорецке во французской семье. Отец Лафара работал инженером-оружейником на Сестрорецком заводе. После революции 1905 года поступил учиться в Болоненское училище. До Первой мировой войны уехал в Париж, где учился на модельщика и занимался литературной деятельностью. После учёбы вернулся в Сестрорецк и работал на оружейном заводе, где работал его отец. Позднее переехал в Санкт-Петербург, где работал в экспедиционной конторе.

В 1917 году работал во французской военной миссии генерала Нисселя.

ЧК, ВЧК

После Октябрьской революции, в декабре 1917 года стал работать в ВЧК. Занял пост заведующего подотделом по борьбе с банковскими преступлениями. С 21 марта 1918 года — член ВЧК. Принимал участие в ликвидации московского восстания левых эсеров в 1918 году. Вёл допросы французских офицеров, задержанных чекистами по т. н. «Делу Локкарта» («заговор послов»). Перед отбытием в Одессу со спецзаданием заполнил следующую анкету:

АНКЕТА

Отдел: по б-бе с к/р.

1. Ф. И. О.: Лафар Георгий Георгиевич.

2. Кличка или псевдоним: Шарль.

3. Где и когда родились: Сестрорецк, 14.IX.1894.

4. Национальность: франц.

5. Основная профессия: модельщик, переводчик, литератор.

6. Какие знаете языки: франц., немецк., итал., русск.

7. К каким партиям принадлежали: (прочерк)

8. Членство в РКП(б): Интернациональная коммунистическая группа — франц. (М. Бронная, 2).

11. Ваши родственники:

а) отец — инженер-оружейник. Вывезен в Россию юношей в 1873 чр. Австрию.

б) мать — домашняя учительница.

в) братья, сестры — (прочерк)

г) жена, дети — (прочерк)

14. Где жили, чем занимались и в качестве кого:

а) до 1905 г. — Сестрорецк, Болонинское уч.

б) до августа 1914 г. — Париж, учеба, Сестрорецк, работа у отца на оруж. з-де.

в) до марта 1917 г. — Петроград, служба в экспедиционной конторе, затем [французская] миссия.

г) до октября 1917 г. — Петроград, франц. миссия ген. Нисселя.

д) после октября 1917 г. и до поступления в отд.: ВЧК.

20. С какого момента в отделе: XII. 1917

21. Место жительства: б. гост. «Дрезден», общежитие.

г. Москва, 27.XII.18.

Подпись: Лафар.

В Одессе

Около 28 декабря 1918 года под псевдонимом «Шарль» направлен в Одессу на подпольную работу. Задание Лафару от начальника ОСО (Особого отдела ВЧК) М. Кедрова было следующим:

1). Используя его старую легенду [дворянин, поэт, переводчик, богема], переданные ему выходы на Одессу («Мирограф» и «Калэ»), а также рекомендацию Виллема — внедриться в одно из штабных учреждений поближе к главному французскому командованию.

2). Установить изнутри стратегические намерения союзников, их конечную цель, территориальные притязания. Соотношения сил французов, англичан, добровольцев, петлюровцев, галичан. Взаимовлияние. Разведки, контрразведки (что сможет).

3). Выяснить все возможные пути невоенного прекращения интервенции. Тайные пружины, которые могли бы повлиять на быстрый её исход с территории юга. Никаких активных мероприятий в этом направлении до согласования с нами не проводить. Активно задействовать второй и третий каналы…

С января 1919 года служил переводчиком в штабе экспедиционного корпуса Антанты в Одессе у полковника Анри Фрейденберга.

Дружил с актрисой Верой Холодной, которая, возможно, была отравлена белыми именно согласно перехваченному «Азбукой» его второму донесению (о ней) в Петроград.

По мнению писателя Н. Брыгина, в марте 1919 года передал весьма большую взятку Фрейденбергу от ВЧК («Сумма есть сумма'»' — сказано в донесении де Лафара в Петроград) за прекращение союзной интервенции на Юге России и быструю эвакуацию войск Антанты из Одессы (что и произошло 4—7 апреля 1919 г.) По мнению официальной советской историографии, эвакуация союзников была «панической» (за трое суток).

В начале марта Лафар совместно с Калэ осуществил весьма дерзкий «экс»: похитил из номера начальника французской конрразведки майора Порталя в штабе, расположенном в гостинице «Лондонская», его личную записную книжку, из которой узнал, что тот проверял объявленного в РСФСР вне закона английского разведчика С. Рейлея, знакомого с Лафаром по ВЧК.

Арест

Охота за Лафаром началась после перехвата «Азбукой» его второго донесения в Москву от 12—14 февраля. Стало ясно, что это весьма информированный резидент, причём активно влияющий на всю судьбу французского сектора оккупации Юга России. Поскольку в тексте письма встречались французские выражения и слова, адресовано оно было француженке и подписано французским именем, круг людей, имеющих доступ к секретной информации, свободно владеющих французским языком и к тому же знакомых с «королевой синема», резко сужался.

В. Шульгин и начальник белой контрразведки генерал-майор Орлов считали «Шарля» самым опасным красным разведчиком в Одессе. В сообщении одесской резидентуры «Око» «Азбуки» начальнику политической канцелярии при Главнокомандующем Вооружёнными силами Юга России полковнику Д. Л. Чайковскому от 4 марта 1919 сказано:

«Этот неуловимый „Шарль“ из Одессы опять направил вчера известным каналом [третье] письмо в Москву, полагаем, [в] свой узел на Лубянке. Когда проследовало первое его письмо, „Иже-П“ [представитель] московской резидентуры посетил адрес, обозначенный на конверте; таковой Леже Генриэтты, проживающей по обозначенному адресу, не установлено. Кисельный переулок находится в непосредственной близости от Лубянки…»

Через шесть дней после перехвата этого письма, о котором Лафар узнал, он отправил по другому каналу своё последнее донесение в Москву на трёх листах, которое дошло в Особый отдел ВЧК и сейчас находится в архиве КГБ с пометкой «от „Шарля“ № 4»:

В городе крупные провалы. Третьего дня [6 марта] схвачен Калэ. Могу быть засвечен и я…

Погибла почти вся интернациональная группа [ Жанны Лябурб.] Конспирировать для них — это пригибаться. Пригибаться перед врагом — бесчестье и трусость. Коммунары сражались во весь рост. Но, человек, который стоит, мишень для врага. Я старался предупредить, пристыдили…

Мой garant [Г. Виллем] будет сменен [произошло 17 марта]. На его место [французского консула] прочат Коттаса…

…На Ф.[рейденберга] действуют две взаимоисключающие силы: добровольцы и петлюровцы. Третья сила [мы] заставляет [его] нервничать и бросаться в крайности. На днях он чуть не сдал с рук на руки [начальнику французской контрразведки майору] Порталю нашего третьего [3-й канал?], но вовремя оборвался. Сумма — есть сумма. Она гипнотизирует и …понуждает делать другие крайности. Думаем преуспеть к сроку… [возможно, сроку голосования во французском парламенте о военных кредитах, в том числе на интервенцию в Россию: было выделено 8, 5 млрд. франков.]

По третьему каналу удачно произведен экс в гостинице «Лондонской» в номере Порталя. Изъята его записная книжка с именами, записями, цифровыми выкладками. Есть интересные:

…Рейлей. Против написано: «Тов. Константин. Проверить.» Живет тоже в «Лондонской». Там все друг друга проверяют. Кажется, я этого Рейлея знаю…"

9 марта 1919 года.

Сам Сидней Рейли, ранее выдававший себя за сотрудника ЧК Константин(ов)а, тоже знал Лафара. Он прибыл в Одессу из ставки Деникина 13 февраля 1919 года на крейсере «Кентербери» через Крым. В своей родной Одессе британский разведчик встретил большевиков, с которыми общался в Москве, Петрограде и Мурманске в 1918 году до своего бегства из РСФСР. Одним из них был Лафар, его знакомый по «заговору послов» и ВЧК.

Рейли не стал извещать контрразведку напрямую; вместо этого он анонимно опубликовал в белогвардейской газете «Призыв» № 3 от 3 марта свою первую печатную автобиографию «Иностранец, который знает Россию» с описанием всех своих заслуг в борьбе с большевизмом. Через ту же газету (№ 8 от 20 марта) некто (по мнению Н. Брыгина — сам Рейли) сдаёт белой контрразведке трёх чекистов, с которыми встречался в Советской России: Грохотова из Мурманска, Петик(ова) из Архангельска и Жоржа де Лафара из Москвы:

БОЛЬШЕВИКИ — «ГАСТРОЛЁРЫ» В ОДЕССЕ

По улицам Одессы совершенно свободно разгуливают следующие большевистские гости из Совдепии.

Грохотов — комиссар по иностранным делам на Мурмане, в своё время арестованный английским командованием и благополучно скрывшийся.

Петиков — тоже архангельский гастролер, убийца адмирала Кетлинского.

Граф де Ля-Фар — член Московской чрезвычайки.

Но на следующий день в той же газете появился ответный ход влиятельных лиц — заметка, в эмиграции навеявшая сотрудничавшему с «Призывом» писателю Алексею Толстому миссию красного графа Шамборена через Одессу и Мадрид на взрыв Версальского совещания:

РУССКИЕ БОЛЬШЕВИКИ ЗА ГРАНИЦЕЙ

(Покушение на взрыв Эйфелевой башни)

«Матэн» сообщает: из Лондона получены сведения, что два большевистских агитатора, человек по имени Лафер и женщина Галина Руденко, получили распоряжение создать в Испании большевистскую базу и взорвать Эйфелеву башню во время мирного конгресса.

Они выехали из Москвы 19 февраля, направляясь в Испанию по фальшивым паспортам. Они именуют себя Георгием и Елизаветой Троше.

Благодаря этим паспортам они беспрепятственно выехали из Одессы. С ними проехало третье, неизвестное лицо.

Этот моментальный ответ на «сдачу» Лафара содержал три посыла, которые могли его спасти: что настоящего красного агента зовут не Лафар, а Лафер, что он уже покинул Одессу и что его задание — не мирное прекращение интервенции в Одессе и на Юге России, а теракт в Париже во время Версальского конгресса.

Лафар, кольцо вокруг которого всё же замкнулось, был арестован белой контрразведкой между 18-00 23 марта (час ареста Ласточкина) и ночью с 1 на 2 апреля (временем подписания в печать газеты «Наше слово»):

Аресты большевиков.

За последнее время одесская администрация зорко следила за большевистским подпольем. Когда главныя нити были в руках властей, отдан был приказ о захвате наиболее ярых деятелей.

Первым был арестован комиссар большевисской разведки Ласточкин, за которым долго и упорно охотилась полиция.

Вторым был арестован большевистский деятель, известный под кличкой граф де-Лафер. Он появился на Одесском горизонте сравнительно недавно. Средства в распоряжении арестованнаго имелись довольно солидныя. Задержан был граф Лафер после тщательной слежки за ним.

В данное время, точно установлено, что арестованный — бывший секретарь петроградской «чрезвычайки»…

Дальнейшая судьба его точно неизвестна; вероятнее всего, расстрелян либо утоплен.

Способ связи Лафара с центром

Вследствие расстройства почтового сообщения во время Гражданской войны во многих городах, десятки раз переходивших из рук в руки, письма в основном передавались частным порядком. Согласно Н. Брыгину, именно таким образом — в почтовых конвертах «с оказией» — доставлялись донесения из белой Одессы через линию фронта в красные города. При этом объявления о поездках и доставке писем туда и обратно за деньги в красные Москву, Киев, Петроград открыто печатались в белой периодической печати декабря 1918 — апреля 1919 годов. Ещё большее количество людей брало письма и поручения без объявлений.

Первое письмо-донесение де Лафара из Одессы в Москву на двух листах находится в архиве КГБ в мятом конверте с адресом «Москва, Кисельный, 4 (второе окно слева, стучать), Генриэтте Леже». Оно дошло. Второе и третье письма в таких же конвертах по тому же адресу были перехвачены «Азбукой».

Последнее донесение было отправлено другим каналом, поскольку ответа на два предыдущих письма Лафар не получил и стало ясно, что способ «с оказией» провален.

Образ де Лафара в искусстве

В кино

• Юрий Дедович в фильме «Заговор послов» (1965).
• Максуд Иматшоев в фильме «Бой на перекрёстке» (1982).

В художественной литературе

• Алексей Николаевич Толстой, «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924) — «красный» граф Шамборен.
• Андрей Валентинов (Шмалько), «Царь-Космос» (2010)
• Андрей Валентинов (Шмалько), «Генерал-Марш» (2011)

Из писателей, писавших о Лафаре, лично его знали трое: Алексей Николаевич Толстой, Лев Никулин и Николай Равич.

Источники, использованные в статье

• Колпакиди, Александр Иванович. «Энциклопедия секретных служб России».
• Брыгин Н. А. Азбука. Документальное повествование. — Одесса: Черноморская коммуна, 1984.
• Никита Брыгин. Времён стремительная связь. Литературоведческие очерки. Одесса, Маяк, 1977.
• Никита Брыгин. [www.museum-literature.odessa.ua/russian/book.html Тайны, легенды, жизнь]. Одесса: Optimum, 2002.
• Олег Капчинский. [www.e-reading.org.ua/book.php?book=45900 «Маркиз Делафар — агент с Лубянки»].
• [rusrazvedka.narod.ru/base/htm/laf.html «Разведка и контрразведка в лицах».] Энциклопедический словарь российских спецслужб.
• Первое от 27 января 1919 и четвёртое от 9 марта 1919 одесские донесения де Лафара в ВЧК.

См. также

• Интервенция союзников на Юге России
• Одесская эвакуация (1919)

Отрывок, характеризующий Лафар, Георгий Георгиевич

– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.