Жоскен Депре

Жоскен Депре Josquin des Prez, Josquin Desprez
Основная информация
Дата рождения	1450(1450)
Дата смерти	27 августа 1521(1521-08-27)
Профессии	композитор
Жанры	месса, мотет, шансон

Жоске́н Депре́, Жоскен де Пре (фр. Josquin des Prez, Josquin Desprez, лат. Jodocus Pratensis, Iodocus a Prato и др.; около 1450 — 27 августа 1521, Конде-сюр-л’Эско) — французский композитор, один из ведущих представителей франко-фламандской полифонической школы.

Биография

В 1477—78 годах — певчий в капелле Экс-ан-Прованса, в 1480-е годы (возможно, также в конце 1490-х) служил у кардинала Асканио Сфорцы в Милане, в начале 1480-х, предположительно, при дворе Людовика XI, в 1489—95 годах — в папской капелле в Риме. В 1503—04 годах — капельмейстер при дворе герцога феррарского. С 1504 года до конца жизни жил во Франции, был настоятелем собора в Конде-сюр-л’Эско (в Эно), где был похоронен (собор и могила разрушены французскими революционными войсками в 1793 году).

Творчество

Многообразное по жанрам и формам творчество Жоскена — типичный образец музыки раннего Возрождения, а его полифоническая техника — вершина строгого стиля XV века.

Жоскен написал около 40 мотетов, преимущественно на латинские тексты, в том числе грандиозный семичастный цикл «Vultum tuum deprecabuntur» («[Богатейшие из народа] будут умолять лице Твое»); мотет «Illibata Dei Virgo» с акростихом, в котором заключено имя композитора; мотет «Absalon fili mi» («Авессалом, сын мой!») — редкий эксперимент в области музыкальной риторики и гармонии — написан в необычайно низкой тесситуре (бас доходит до си-бемоль контроктавы) и дерзкими бемольными модуляциями; «Praeter rerum seriem» («Вопреки обычному ходу вещей»), «Nymphes de bois» («Нимфы лесные», дань памяти великому И.Окегему, 1497). Три мотета политекстовые (наподобие практики, распространённой ещё в XIII—XIV веках): тенор латинский (в функции cantus firmus), а верхние голоса французские, например, «Que vous madame / In pace». Некоторые музыковеды выделяют их (из-за наличия светских французских текстов) в особую жанровую категорию «мотеты-шансон».

Центральная часть наследия Жоскена — 18 четырёхголосных месс (авторство некоторых из них современная наука оспаривает), считающихся высшими достижениями полифонической мессы эпохи Возрождения. Наиболее известны две мессы на тему популярной песни «L’homme armé» («Вооружённый человек»), «La sol fa re mi», где в основу композиции положена одна настойчиво повторяющаяся фраза, «Hercules dux Ferrarie» («Геркулес, герцог Феррарский», посвящена патрону Жоскена Эрколе д’Эсте), «Pange lingua» («Воспой, язык»), «De Beata Virgine» («О блаженной Деве», была самой популярной мессой Жоскена на протяжении XVI века). Жоскена считают родоначальником техники пародии в мессе, образцы которой находятся в мессах «Malheur me bat», «Mater Patris» и «Fortuna desperata».

Яркая отличительная особенность полифонической фактуры Жоскена — двухголосные каноны. В мессе «Ad fugam» верхний голос с тенором тянут канон на всём протяжении сочинения (за исключением раздела «Benedictus»). Наиболее удивительная стилевая особенность месс: логика специфически музыкальная (естественное интонационное развёртывание мелодии, её формальное и метроритмическое строение) иногда доминирует над логикой «текстовой» и литургической, вплоть до пренебрежения нормами латинского ударения, как например, в мессе «L’ami Baudichon» (на тему безыскусной танцевальной песни непристойного содержания). Некоторые исследователи (М.Лонг, У.Элдерз) усматривают в мессах Жоскена христианскую (и прочую) символику.

Доля светских сочинений в творческом наследии Жоскена невелика, при этом многие его многоголосные (на 3-6 голосов, чаще на 4 голоса) песни (преимущественно на французские стихи) доныне популярны благодаря простоте и выразительности мелодии, умеренному и эффектному использованию контрапунктической техники, среди них каноническая шансон «Baisés moy, ma doulce amye» («Поцелуй меня, милый друг»), фроттолы «In te Domine speravi» («На Тебя, Господи, уповаю», на причудливой смеси итальянского и латинского языков) и «El grillo» (Сверчок). Поздняя шансон Жоскена «Mille regretz» («Тысяча сожалений») оканчивается на редком для того времени малым ["минорным"] трезвучием.

Рецепция

На смерть Жоскена европейские композиторы откликнулись проникновенными эпитафиями, среди которых «O mors inevatibilis» Иеронима Виндерса и (позже) «O musae Jovis» Николя Гомберта. В XVI веке Жоскен приобрел репутацию величайшего композитора эпохи. Темы и целостные фрагменты его музыки становились основой новых многоголосных композиций (см. Cantus firmus) известных музыкантов (например, мотет «Praeter rerum seriem» лёг в основу мессы-пародии Чиприано де Роре). Ученик Жоскена, видный музыкальный теоретик Адриан Коклико назвал (Compendium musices, 1522) его «первым из музыкантов» (princeps musicorum); Глареан отмечал его «многосторонний талант, захвативший вершины природы и оснащённый её силой». Жоскен был главным музыкальным авторитетом прошлого для Мартина Лютера, называвшего его почтительно «повелителем нот». О репутации и известности Жоскена свидетельствовали Бальдассаре Кастильоне, Жан Леретье, Николя Гомберт, Георг Форстер, Козимо Бартоли и многие другие музыканты, литераторы, издатели, публицисты.

В XXI веке авторство Жоскена в отношении ряда сочинений, ранее ему приписывавшихся, активно оспаривается.

В честь Жоскена Депре назван кратер на Меркурии.

Сочинения

• Werken van Josquin des Près, ed. A. Smijers etc. Amsterdam, 1921-69
• New Josquin Edition, ed. W. Elders. Utrecht, 1988- (издание продолжается).

Дискография

• [www.medieval.org/emfaq/composers/josquin.html Josquin Desprez — A discography]

Литература

• Osthoff H. Josquin Desprez. Bde. 1-2. Tutzing, 1962—1965;
• Elders W. Das Symbol in der Musik von Josquin des Prez // Acta musicologica, vol. 41 (1969);
• Пелецис Г. Месса Жоскена Депре «Malheur me bat» // Теоретические наблюдения над историей музыки. М., 1978;
• Long M.P. Symbol and ritual in Josquin’s «Missa di dadi» // Journal of the American Musicological Society, XLII (1989), pp. 1-22;
• Евдокимова Ю. Музыка эпохи Возрождения: XV век. М., 1989 // История полифонии. Выпуск 2а.
• Proceedings of the International Josquin Symposium (Utrecht 1986), ed. by W.Elders and F. de Haen. Utrecht, 1991 (ценный сборник докладов на международном жоскеновском конгрессе в Утрехте 1986 г.).
• Fallows D. Approaching a new chronology for Josquin // Schweizer Jahrbuch für Musikwissenschaft (1999), Bd.XIX;
• The Josquin companion, ed. by R.Sherr. Oxford, New York, 2000 (с аудиоприложением);
• Fallows D. Who composed «Mille regretz»? // Essays on music and culture in honor of H.Kellmann. Paris, 2001.
• Higgins P. The Apotheosis of Josquin des Prez and Other Mythologies of Musical Genius // Journal of the American Musicological Society, Vol. 57, No. 3 (Autumn, 2004), pp. 443—510
• Elders W. Josquin des Prez and his musical legacy: an introductory guide. Leuven: Leuven University Press, 2013.

Ссылки

• [imslp.org/wiki/Category:Josquin_Desprez Ноты Жоскена в проекте IMSLP]
• [www3.cpdl.org/wiki/index.php/Josquin_des_Prez Ноты Жоскена в проекте ChoralWiki].
• Соловьёв Н. Ф. Де-Пре, Жоскен // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Персоналии   Классическая музыка

Отрывок, характеризующий Жоскен Депре

– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.