Бошан, Анна, 16-я графиня Уорик

Анна Бошан, 16-я графиня Уорик
англ. Anne Beauchamp, 16th Countess of Warwick
Имя при рождении:	Анна Бошан
Дата рождения:	13 июля 1426(1426-07-13)
Место рождения:	Каверсхемский замок, Оксфордшир, Англия
Дата смерти:	20 сентября 1492(1492-09-20) (66 лет)
Отец:	Ричард Бошан, 13-й граф Уорик
Мать:	Изабелла ле Диспенсер
Супруг:	Ричард Невилл, 6-й граф Солсбери
Дети:	Изабелла, Анна

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Анна Бошан, графиня Уорик (англ. Anne Beauchamp; 13 июля 1426 — 20 сентября 1492) — супруга Ричарда Невилла, известного как «делатель королей»; мать королевы Англии Анны Невилл.

Ранние годы

Анна Бошан родилась 13 июля 1426 года в замке Каверсхем в Оксфордшире (ныне Беркшир) в семье Ричарда Бошана, 13-го графа Уорика, и его второй жены, Изабеллы ле Диспенсер. У Анны был полнородный старший брат Генри и три единокровных сестры от брака отца с Элизабет Беркли — Маргарет, Элеанор и Элизабет.

В 1436 году десятилетняя Анна была выдана замуж за семилетнего Ричарда Невилла, наследника графа Солсбери. В 1434 году было получено папское разрешение на эту свадьбу, так как роды Невиллов и Бошанов были уже в тесном родстве. 9 марта 1436 года стороны договорились о свадьбе. Сама свадьба состоялась в Абергавенни, предположительно, в мае. На свадьбе женились сразу две пары. Вторыми были старший брат Анны, Генри, и старшая сестра Ричарда, Сесили Невилл. Таким образом, если бы наследник одного из родов умирал, часть его состояния могла перейти другому наследнику. Хотя Сесили Невилл была знатного рода, отец Анны мог бы найти для сына другую невесту — наследницу. Но Бошан имел долги и нуждался в деньгах. Отец Ричарда, Ричард, 5-й граф Солсбери, заплатил за свадьбу огромную сумму — 4700 марок.

Борьба за наследство

После смерти брата Анны, Генри, который к тому времени уже стал графом Уориком, его титулы и владения унаследовала его двухлетняя дочь Анна, которая скончалась через три года. Новыми графом и графиней Уорик и хозяевами семейного состояния были названы Анна и Ричард. Однако, такое решение не устраивало сестёр Анны от первого брака отца, которые рассчитывали получить в наследство земли. Одна из них, леди Элеанор, была замужем за Эдмундом Бофортом, герцогом Сомерсетом. Судебные споры о наследстве Уорика разрушали и без того сложные отношения Невиллов и Бофортов. Всё решил брак Анны: Ричард был внуком Джоан Бофорт, сестры покойного отца герцога; выйдя замуж за Ричарда, законом Анна стала считаться полнокровной тёткой последней графини Уорик, а, следовательно, имела преимущество в праве наследования перед своими сёстрами. Таким образом, Ричарду и Анне удалось сохранить имущество и Диспенсеров и Уориков нетронутым.

Жизнь при Эдуарде IV

После получения титула графа и графини Уорик Анна с мужем поселилась в Уорикском замке, где родились с разницей в пять лет две дочери Анны — Изабелла и Анна. Обширные владения семейства требовали большого внимания и потому Невиллы часто отлучались из родового гнезда. Детство дочерей Анны прошло в Миддлгемском замке, частыми гостями которого были кузены графа Уорика — Ричард, герцог Глостер и Джордж, герцога Кларенс. Ричард Глостер особо усердно посещал своё рыцарское обучение в Миддлгеме с середины 1461 и, по крайней мере, до весны 1465 года. Вполне возможно, что уже в этот период рассматривался союз дочерей Анны с молодыми принцами.

В марте 1461 года с помощью мужа Анны другой его кузен, Эдуард, стал королём. В первые годы своего правления Эдуард IV управлял Англией с помощью небольшого круга сторонников, в котором первую роль играл Ричард. Уорик вёл переговоры о союзе с Францией, чтобы помешать аналогичному соглашению своего заклятого врага Маргариты Анжуйской, жены свергнутого Генриха VI. Планировалось, что Эдуард IV должен жениться на французской принцессе. Но планам Уорика не суждено было сбыться: король объявил, что уже женат на Елизавете Вудвилл, которая происходила из семьи простолюдинов, к тому же являвшихся сторонниками Ланкастеров. Уорик был одновременно смущён и обижен, и отношения его с Эдуардом испортились.

Чтобы предотвратить возвышение многочисленного семейства королевы, в июле 1469 года Ричард выдал замуж за брата короля, герцога Кларенса, старшую дочь Изабеллу. В том же году Ричард попытался возвести на трон зятя, но встретил сопротивление парламента. После второго неудачного восстания против короля Эдуарда в начале 1470 года, Уорик вместе с семьёй был вынужден бежать во Францию, где он вступил в союз со свергнутым домом Ланкастеров. Поскольку король Генрих VI был заключён в Лондонском Тауэре, де-факто возглавляла Ланкастеров его супруга, Маргарита Анжуйская, которая отнеслась с подозрением к мотивам Уорика. Для подавления этих подозрений младшая дочь Анны была официально помолвлена с сыном Генриха VI и Маргариты, Эдуардом Вестминстерским, в замке Амбуаз во Франции. Брак, заключённый в соборе Анже, вероятно, 13 декабря 1470 года, сделал Анну Невилл принцессой Уэльской. Кларенс с Изабеллой пошли с мировой к брату, понимая, что королём Джорджу не быть.

Уорик восстановил Генриха VI на престол в октябре 1470 года, однако Эдуард IV возвратился в марте 1471 и быстро укрепился в стране. В битве при Барнете Уорик был убит 14 апреля 1471 года. Маргарита Анжуйская вернулась в Англию вместе с Анной Невилл и принцем Эдуардом в апреле и привела с собой дополнительные войска. В битве при Тьюксбери 4 мая 1471 года Эдуард IV раздавил эту последнюю армию Ланкастеров. Принц Эдуард был убит в или вскоре после битвы, а Анна Невилл была взята в плен. Овдовевшая Анна вынуждена была искать убежища в аббатстве Болье.

Вдовство

Когда кризис успокоился и Анна хотела быть восстановлена в своих правах на имения, Эдуард IV отказал ей, и она написала королеве Елизавете, но и это оказалось бесполезным. В этот период младшие братья короля вели споры о судьбе имущества Уорика: Изабелла и Анна были наследницами богатых владений матери; Ричард, для того, чтобы получить согласие Джорджа на брак, отказался от большей части земель и собственности Уорика, включая титулы графа Уорика (который «Делатель королей» получил благодаря Анне) и графа Солсбери, и передал Кларенсу должность Великого камергера Англии.

В 1472 году младшая дочь Анны вышла замуж за Ричарда Глостера. Через год Анна присоединилась ко двору дочери в Миддлгеме, после того, как король разрешил Ричарду освободить свою тёщу из её охраняемого убежища. Ещё через четыре года скончалась Изабелла, а два года спустя казнён её муж. Анна оставалась жить при младшей дочерью и в тот период, когда Анна Невилл была королевой. После смерти Анны, мать королевы удалилась от двора в одно из поместий, возвращённых ей зятем Ричардом.

В 1485 году к власти пришёл новый король — Генрих Тюдор. Анна снова оказалась в убежище в аббатстве Болье. Через год Анна отправила прошение королю о возврате её имущества. ей была возвращена небольшая часть владений при условии, что она разделит майорат и передаст большую часть Генриху. «Поместья Уориков и Спенсеров» отошли, таким образом, короне.

Анна скончалась в 1492 году в безвестности, пережив мужа, дочерей и их мужей и троих из пяти внуков.

В культуре

Анна, графиня Уорик является действующим персонажем в серии романов «Война кузенов» Филиппы Грегори и их экранизации «Белая королева». Здесь она изображается как холодная амбициозная мать Изабеллы и Анны и стойкая сторонница своего мужа. Более симпатичный образ графини Уорик предстаёт перед читателем в романе The Sunne in Splendour Шерон Кей Пенман; более трепетной матерью Анна является в романе Джейн Плейди Обреченная на корону. Сандра Уорт представляет графиню совестью мужа в пяти романах серии о Войне роз.

Генеалогия

Предки Анны Бошан

16. Ги де Бошан, 10-й граф Уорик               8. Томас Бошан, 11-й граф Уорик                       17. Элис де Тэни               4. Томас Бошан, 12-й граф Уорик                             18. Роджер Мортимер, 1-й граф Марч               9. Кэтрин Мортимер                       19. Джоанна де Жуанвиль               2. Ричард Бошан, 13-й граф Уорик                                   20. Генри Феррерс, 2-й барон Феррерс из Гроуби               10. Уильям Феррерс, 3-й барон Феррерс из Гроуби                       5. Маргарет Феррерс                             1. Анна Бошан                                         24. Эдвард ле Диспенсер               12. Эдвард ле Диспенсер, 5-й барон Диспенсер                       25. Энн Феррерс               6. Томас ле Диспенсер, граф Глостер                             26. Бартоломью де Бургерш, 2-й барон Бургерш               13. Элизабет де Бургерш, 3-я баронесса Бургерш                       27. Сесили де Уэйланд               3. Изабелла ле Диспенсер                                   28. Эдуард III               14. Эдмунд Лэнгли, 1-й герцог Йоркский                       29. Филиппа Геннегау               7. Констанца Йоркская                             30. Педро I Кастильский               15. Изабелла Кастильская                       31. Мария Падилья

Отрывок, характеризующий Бошан, Анна, 16-я графиня Уорик

– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».