Де Бусбек, Ожье Гислен
| Ожье Гислен Де Бусбек |
Ожье Гислен де Бусбек (нидерл. Ogier Gisleen van Busbeke, лат. Augerius Gislenius Busbequius; 1522, коммуна Комин — 1592) — фламандский учёный-энциклопедист, дипломат и писатель.
Биография
Ожье Гислен де Бусбек родился в 1522 году в коммуне Комин (регион Нор — Па-де-Кале, департамент Нор, округ Лилль, кантон Кенуа-сюр-Дёль, Франция).
Незаконный сын сеньора де Бусбека Георга Гислена[1]. Вырос в родовом замке Бусбек. Окончил Лёвенский университет[2]. В Лувене (Лёвене) Бусбек познакомился с гуманистом Эразмом Роттердамским, оказавшим на него огромное влияние. Ожье де Бусбек продолжил своё образование в Париже, Венеции[3], Болонье и Падуе. Он свободно владел фламандским, латинским, французским, итальянским, немецким, испанским и несколькими славянскими языками.
Ожье де Бусбек состоял при посольстве германского императора Фердинанда I в Англии, в 1555 году вёл переговоры с султаном Сулейманом I, а с 1556 года (после консультаций в Вене) в продолжение 7 лет занимал должность посланника I Рейха в Стамбуле. Он пытался урегулировать вопросы о границе двух империй, о статусе Трансильвании с великим визирем Рустем-пашой, а затем с его преемником Семиз Али-пашой. Поражённый турецким военным потенциалом, Бусбек предостерегал европейцев:
|
Когда турки уладят свои отношения с Персией, они возьмут нас за горло, опираясь на мощь всего Востока. Насколько мы не готовы, я не решаюсь сказать. | 
|
|
|
Гот был высокого роста, и во внешности его сквозила прирожденная скромность, что делало его похожим на фламандца или голландца. Когда я спросил его о натуре и языке их народа, он отвечал весьма недвусмысленно, что их народ, готы, весьма воинственен, что он и поныне еще занимает многие области…, что у них есть два главных города – один зовется Мангуп, другой – Скиварин[5]. Готы – до сих пор христиане, хотя и окружены иноверцами. |
|
Основной труд Бусбека вышел в 1581 году на латыни, переиздан в 1595 под названием Turcicae epistola (Турецкие письма)[6].
Бусбек ввёз в европейские страны из Турции несколько видов растений и животных, некоторые из них были акклиматизированы и впоследствии получили широкое распространение. С его именем связывают введение в садовую культуру в Европе тюльпанов (1555), сирени обыкновенной, конского каштана.
В 1592 году, по дороге из Мант-ла-Жоли в замок Бусбек, энциклопедист был ограблен и избит боевиками Католической лиги Гизов. Через несколько дней Ожье Гислен де Бусбек скончался. Его тело было погребено в замковой капелле Сен-Жермен, а сердце захоронено в семейном склепе замка Бусбек. В 1595 году штатгальтер Испанских Нидерландов Альбрехт VII Австрийский, из уважения к памяти маститого дипломата, возвёл владения замка Бусбек в ранг баронства.
Напишите отзыв о статье "Де Бусбек, Ожье Гислен"
Литература
- Бусбек или Бюсбек, Ожье Гислен // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Примечания
- ↑ Впоследствии узаконен.
- ↑ Где был зарегистрирован как Ogier Ghislain de Comines.
- ↑ В Венецианском университете способности Бусбека высоко оценил гуманист Джованни Батиста Эньязио (Giovanni Battista Egnazio).
- ↑ [meduza.io/feature/2015/12/25/molitvy-na-kamnyah Молитвы на камнях: Историк Андрей Виноградов рассказывает о первых надписях на крымско-готском языке — Meduza] (ru-RU). Meduza. Проверено 26 декабря 2015.
- ↑ Вероятно, это Сюреньская крепость в верхнем течении реки Бельбек.
- ↑ Ogier Ghislain de (1522-1591) Auteur du texte Busbecq. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k6386679f Ambassades et voyages en Turquie et Amasie de Mr Busbequius , nouvellement traduites en françois par S. G. Gaudon...]. — 1646-01-01.
Отрывок, характеризующий Де Бусбек, Ожье Гислен
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
