Де Хэвилленд, Джеффри

Джеффри де Хэвилленд
англ. Sir Geoffrey de Havilland
Род деятельности:	авиаконструктор, лётчик-испытатель, предприниматель
Дата рождения:	27 июля 1882(1882-07-27)
Место рождения:	Хай-Уиком, Бакингемшир, Англия
Подданство:	Великобритания Великобритания
Дата смерти:	21 мая 1965(1965-05-21) (82 года)
Место смерти:	Уотфорд, Хартфордшир, Англия
Дети:	Джеффри де Хэвилленд мл. Питер Дж. де Хэвилленд Джон де Хэвилленд
Награды и премии:

Сэр Джеффри де Хэвилленд (англ. Sir Geoffrey de Havilland; 27 июля 1882, Хай-Уиком, Бакингемшир, Англия — 21 мая 1965, Уотфорд, Хартфордшир, Англия) — британский авиаконструктор, лётчик-испытатель и предприниматель, основатель de Havilland Aircraft Company. Двоюродный брат оскаровских лауреаток Оливии де Хэвиленд и Джоан Фонтейн.

Биография

Джеффри де Хэвилленд родился в семье англиканского священника в Бакингемшире. Получил образование в интернате при Оксфордском университете, подготовительном колледже Эдварда VII и инженерном училище при Хрустальном дворце. После выпуска в 1903 занимался проектированием автомобилей; авиацией заинтересовался только после женитьбы в 1909.

Первая мировая война и 1920-е годы

В 1910 де Хэвилленд построил свой первый самолёт, разбившийся при первой попытке взлететь. Второй самолёт, более удачный, он поднял в воздух и смог продать своему работодателю — королевской фабрике воздушных шаров в Фарнборо — за 400 фунтов; названный F.E.1, этот самолёт стал первым, на котором появились опознавательные знаки королевских авиазаводов. В 1911—1913 годах де Хэвиленд самостоятельно проектировал на королевской фабрике, а в январе 1914 перешёл главным конструктором на частную лондонскую фирму Airco. Под его началом были выпущены все боевые самолёты Airco, носившие его инициалы, DH — с DH.1 по DH.9A, всего более 12 800 машин, включая изготовленные в США Airco DH.4. Наиболее массовыми стали Airco DH.4 и Airco DH.9 (2280 и 4091 машина), ставшие основой королевских ВВС. Выпуск DН.9, начатый в 1917 году, позволил удвоить численность королевских ВВС, однако в бою с немецкими машинами DН.9 оказался слаб и британские ВВС несли неоправданно высокие потери. Несмотря на это, производство по госзаказу продолжалось до 1920 года. DН.9А, с более мощными американскими двигателями, имел те же недостатки, но в 1918 году был избран основным типом истребителя для послевоенных ВВС, воевал в России во время британской интервенции 1919 года, служил в британских колониях до 1931 года. Первый двухмоторный бомбардировщик де Хэвилленда, Airco DH.10, поднялся в воздух в мае 1918 и был выпущен серией в 258 машин.

По окончании Первой мировой войны мощности Airco были выкуплены другой компанией и перепрофилированы под автомобильное производство. В 1920 де Хэвилленд, собрав 20 000 фунтов начального капитала, открыл на лондонском аэродроме Стэг Филд собственное предприятие — de Havilland Aircraft Company, которое просуществовала до объединения с Hawker Siddeley в 1960 году. Основанное в 1928 канадское отделение, de Havilland Canada, продолжало независимое существование и после 1960, до поглощения Boeing в 1980-е.

Предвоенное десятилетие

Первые модели de Havilland повторяли военные разработки конструктора, используя моторы независимых поставщиков. В середине 1920-х годов де Хэвилленд привлёк к сотрудничеству со своей фирмой независимого конструктора моторов Фрэнка Хэтфорда; в 1927 году — наладил собственное производство хэтфордовского мотора Gypsy в 120 л.с., заменив им покупные моторы Кёртисса. В 1930-е годы De Havilland выпускал под именем Gypsy целую линейку моторов. В 1941—1942 Хэтфорд разработал турбореактивный двигатель, выпускавшийся серийно с 1944 под именем de Havilland Goblin (упрощённая версия двигателя Уиттла). В том же 1944 году de Havilland полностью поглотил фирму Хэтфорда. В 1932 фирма произвела на свет две успешные линии самолётов — одномоторный биплан DH.82 Tiger Moth (построено всего 8686 машин) и двухмоторный, 8-местный DH.84 Dragon (включая производные DH.89 Dragon Rapide, DH.89 Dominie и DH.90 Dragonfly, только в Англии было построено 1000 машин). 14-местный, четырёхмоторный DH.86 Express был выпущен в 1934 для австралийских авиалиний серией в 62 машины, но из-за ряда катастроф был скоро снят с эксплуатации. В 1934 рекордный образец DH.88 Comet взял первое место в гонке на приз Макробертсона по маршруту Англия-Австралия. Деревянный двухмоторный Comet с моторами DH Gypsy Six создавался ради единственной гонки, но дал фирме большой задел в части оптимизации веса и прочности деревянных конструкций, востребованный позже при массовой постройке De Havilland Mosquito. Наконец, в 1938—1939 были выпущены 7 четырёхмоторных, 26-местных DH.91 Albatross (выпуск прекращён с началом второй мировой войны). Джеффри де Хэвилленд лично испытывал все типы своих самолётов; с середины 1930-х годов пост главного лётчика-испытателя фирмы занял его сын, Джеффри де Хэвиленд (младший) (1910—1946).

Вторая мировая война

К началу Второй мировой войны de Havilland имел опыт производства всех существовавших тогда типов гражданских самолётов, включая амфибии канадского отделения, оснащая их двигателями собственного производства. Однако все эти машины, включая Albatross, имели деревянную конструкцию; фирма не имела ни опыта проектирования, ни опыта строительства цельнометаллических машин. Это, по стандартам мирного времени, исключало возможность самостоятельного выхода на рынок военной техники, однако дефицит алюминия во время войны вернул к жизни идею деревянных боевых машин. Основной продукцией de Havilland в годы Второй мировой войны стал двухмоторный скоростной бомбардировщик de Havilland Mosquito, полностью деревянной конструкции. Де Хэвилленд выступил с концепцией Mosquito на конкурсе 1938 года, задание которого требовало традиционный, хорошо вооружённый, цельнометаллический тяжёлый бомбардировщик, и получил отпор — министерство предполагало использовать его фирму только как субподрядчика на производстве крыльев для чужих конструкций. На стадии эскиза выяснилось, что лётные качества вооружённого деревянного бомбардировщика будут неудовлетворительными, зато та же машина в невооружённом варианте будет достаточно быстрой, чтобы избегать боя с истребителями за счёт скорости. Благодаря посредничеству Уилфрида Фримена, старого товарища де Хэвилленда из министерства авиации, постройку прототипа разрешили уже после вступления Великобритании в войну; первый прототип поднялся в воздух 25 ноября 1940, а 20 сентября 1941 серийные Mosquito вступили в бой. В 1940—1950 было выпущено 7781 машина всех модификаций. Mosquito — единственная из серийных конструкций де Хэвиленда, не имевшая в имени префикса DH.

В середине 1942 de Havilland приступил к проекту Spider Crab («Паук-Бокоход») — турбореактивному истребителю с двигателем Хэтфорда. Опытный деревянный самолёт под управлением Джеффри-младшего поднялся в воздух 20 сентября 1943, спустя полгода после первого полёта Gloster Meteor, но был поставлен в серию только летом 1945 под именем DH.100 Vampire. Всего в Великобритании было построено 3269 машин, и свыше тысячи — по лицензии в других странах.

Джеффри де Хэвилленд-младший погиб при испытаниях реактивной бесхвостки DH 108 27 сентября 1946. Младший сын конструктора, Джон де Хэвиленд, также погиб в авиакатастрофе в 1943; их мать, Луиза де Хэвилленд, скончалась в 1949.

Послевоенные проекты

В 1943 де Хэвилленд участвовал в деятельности Брабазонского комитета, определявшего направления послевоенной конверсии британской авиапромышленности. Из четырёх базовых типов послевоенных гражданских самолётов, выработанных комитетом, на долю de Havilland пришлось два — наиболее утилитарный самолёт местной авиации («тип II» — замена DH.89 и Douglas DC-3), и наиболее сложный — турбореактивный лайнер первого поколения («тип IV»). Концепция реактивного пассажирского самолёта, не предусмотренная первоначальными планами комитета, была детищем де Хэвилленда.

DH.106 Comet, первый британский реактивный авиалайнер, поднялся в небо в июле 1949 и вышел на регулярные линии в мае 1952. Однако череда авиакатастроф 1952—1954 годов выявила просчёты в конструкции и технологии сборки фюзеляжа; доводка самолёта заняла годы, в течение которых на рынок вышли самолёты второго поколения — Boeing 707 и DC-8; выпуск «Комет» остановился на 114 машинах. Поршневая программа («тип II») развивалась без особых потерь — на смену «Дугласам» были выпущены цельнометаллические DH.104 Dove (1945, 528 машин), DH.114 Heron (1950, 150 машин) и другие самолёты традиционной компоновки.

Джеффри де Хэвилленд владел контрольным пакетом de Havilland вплоть до его продажи Hawker Siddeley в 1960 году, но от управления бизнесом и практического конструирования отошёл ещё в 1955. Последней машиной, выпущенной независимым de Havilland, стал реактивный истребитель морского базирования DH.110 Sea Vixen, продержавшийся на вооружении королевского ВМФ c 1959 до 1972.

Награды

• 1918 — Орден Британской империи
• 1919 — Крест ВВС
• 1934 — Командор Ордена Британской империи
• 1944 — Рыцарство
• 1961 — Золотая авиационная медаль ФАИ
• 1962 — Орден «За заслуги»

Ссылки

[hilvvs.com/avio/post_1210338186.html Джеффри де Хэвилленд]

Источники

• de Havilland, Geoffrey. Sky Fever: The Autobiography of Sir Geoffrey De Havilland. Ramsbury, Marlborough, Wiltshire, UK: Crowood Press Ltd., 1999. ISBN 1-84037-148-X .
• Smith, Ron. British Built Aircraft — Greater London. Stroud, UK: Tempus Publishing, 2002. ISBN 0-7524-2770-9.

Отрывок, характеризующий Де Хэвилленд, Джеффри

Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.