Де ла Пенья, Хосе Энрике

Хосе Энрике де ла Пенья
Дата рождения	1807(1807)
Дата смерти	1841(1841)
Принадлежность	Мексика
Звание	Подполковник
Сражения/войны	Техасская революция

Хосе́ Энри́ке де ла Пе́нья (исп. José Enrique de la Peña, 1807—1840 или 1841) — подполковник мексиканской армии. Под командованием генерала (и президента Мексики) Антонио Лопеса де Санта-Анны участвовал битве за Аламо, в период Техасской революции. Впоследствии написал книгу с воспоминаниями об этих событиях. Опубликованная в США в 1975 году, вызвала значительный резонанс в среде историков и исследователей. В первую очередь из-за спорных версий гибели основных американских героев обороны миссии Аламо.

Жизнь

Родился в мексиканском штате Халиско в 1807 году. После получения профессии горного инженера, в 1825 году вступил кадетом первого ранга в мексиканский флот. Спустя два года ему было присвоено звание младшего лейтенанта, и в 1827 году, он отправил прошение на назначение в мексиканское дипломатическое представительство в Европе. В этом назначении ему было отказано. В период с июля по ноябрь 1828 года под псевдонимом Мореман написал несколько статей для местной газеты «El Sol». Главнокомандующий военно-морских сил Мексики, уроженец США — Дэвид Портер подверг эти статьи резкой критике. Позднее, в том же году, отправился к месту службы — в Веракрус. Во время поездки он повстречал Антонио Лопеса де Санта-Анну, командующего войсками штата. От Санта-Анны получил приказ остаться в Халапе, а не направляться в Веракрус. В дальнейшем, под командованием Санта-Анны, Де ла Пенья участвует в битве под Тампико, отражая испанское вторжение в Мексику.

В сентябре 1829 года снова написал ряд статей, критикующих мексиканский флот. На этот раз псевдониму он предпочёл подписаться своими инициалами «JEP». По некоторым сведениям, в тот же год Де ла Пенья был переведён под начало генерала Мельчора Мускиса. О его следующих нескольких годах жизни мало что известно. В 1830 году он перенёс заболевание оспой. На следующий год поступил в военный колледж, где изучал арифметику, алгебру, теоретическую геометрию и поверхностную тригонометрию. По окончании обучения, в октябре 1831 года, был отправлен сопровождать группу студентов в Акапулько для прохождения службы на корабле. К месту назначения не поехал, сославшись на плохое здоровье. Впрочем, к концу года прибыл к месту службы на борт корвета «Моралес».

Когда Санта-Анна пришёл к власти в 1833 году, Де ла Пенья попросил о своём переводе в мексиканскую армию в звании подполковника. Ему позволили командовать кавалерийским подразделением, но в ранге капитана. В мае 1833 года его назначают в дипломатическую миссию в Лондоне. И хотя он сам в течение семи лет добивался подобного результата, путешествие в Лондон в его планы не входило, из-за неприязни к английской погоде и языку. Он настойчиво стал добиваться перевода во французское диппредставительство, но не преуспев в этом, отозвал свой запрос и подал рапорт на перевод в Президентскую дивизию. Де ла Пенья перевёлся в неё в декабре 1833 года, но уже мае 1834 года стал просить о направлении в мексиканскую дипломатическую миссию в Соединённых Штатах Америки, в чём ему было отказано.

К началу Техасской революции Де ла Пенья был понижен в звании до лейтенанта, и переведён на должность офицера штаба в элитный батальон Сападорес. Впрочем, к январю 1836 года, когда Мексиканская Армия действий вошла в Техас для подавления революции он уже был адъютантом полковника Франсиско Дуке в Толукском батальоне. Толукский батальон соединился с армией Санта-Анны 4 марта 1836 года, в Сан-Антонио-де-Бехаре, спустя одиннадцать дней после начала осады Аламо. Штурм миссии начался ранним утром 6 марта . Дуке возглавлял одну из четырёх колон штурмующих, и потребовал чтобы Де ла Пенья его сопровождал. Таким образом, Де ла Пенья оставался на линии огня до тех пор пока Дуке не был ранен, после чего ему пришлось вернуться в тыл, чтобы найти генерала Мануэля Фернандеса Кастрильона и передать ему командование. В дальнейшем, Де ла Пенья для передачи донесений возвращался на линию огня ещё как минимум дважды. Его единственным повреждением был серьёзный ушиб. После битвы за Аламо участия в боевых действиях он не принимал.

После того, как в битве при Сан-Хасинто Санта-Анна был захвачен в плен, Де ла Пенья с остатками мексиканской армии вернулся в Мексику, прибыв в Матаморос 6 июня 1836 года. К этому времени в батальоне Сападорес освободилась вакансия капитана, и Де ла Пенья занял эту должность. Несколько следующих месяцев он посвятил сбору рекомендательных писем о своих действиях во время Техасской кампании от офицеров, воевавших с ним. И получил оные, в том числе от подполковников Ампудья, Амата, Дуке, и даже от генерала Хосе де Урреа, который вообще не участвовал в битве за миссию Аламо.

В декабре 1836 года Де ла Пенья был в Мехико, где он свидетельствовал в расследовании действий генерала Висенте Филисола во время отступления армии их Техаса. Тогда же он пишет серию газетных статей критикующих Филисолу, подписываясь псевдонимом «Патриот Техаса». Филисола знал кто был автором статей, и спустя неделю опубликовал контрвыпад, обращаясь к Де ла Пенье — «Пеньита». На что, тот ответил огромной статьёй, в которой защищал себя, продолжал критиковать Филисолу, кроме того, приложил в качестве доказательств рекомендательные письма, и тогда же обмолвился, о том, что вёл дневник во время пребывания в Техасе.

В апреле 1837 года Де ла Пенье было присвоено звание подполковника. В том же месяце он был направлен в Сонору, под командование генерала Урреа. 7 января 1838 года Де ла Пенья публикует «пламенное воззвание», в котором он призывает свой гарнизон округа Бароекка поддержать свободу и Урреа. На следующей неделе он издаёт подобную прокламацию в «El Cosmopolita», газете города Лос-Аламос. Таким образом Де ла Пенья примыкает к восстанию Урреа, чтобы свергнуть режим Санта-Анны и восстановить действие конституции 1824 года. Он был арестован и брошен в тюрьму Гвадалахары, и в 1839 году с позором разжалован. В 1840 или в 1841 году Де ла Пенья скончался.

Воспоминания об Аламо

В тюрьме Де ла Пенья продолжает писать мемуары о событиях окружавших его в Техасе, во время революции. Тогда же появляются следующие строки:

Если уж в цивилизованных странах о нас отзываются как о дикарях и убийцах, то в первую очередь генерал Санта-Анна дал повод для таких суждений. В Аламо он отдал приказ казнить нескольких несчастных, что выжили в той катастрофе, и которых генерал Кастрильон представил к помилованию. Среди них был человек, увлекавшийся естественными науками (любовь к которым занесла его в Техас), не верившего как иностранец в свою безопасность здесь и оставшегося в Аламо в момент внезапного появления Санта-Анны.

Эта фраза впервые упоминает казнь выживших защитников Аламо, но не указывает имена казнённых и не свидетельствует о том, что Де ла Пенья был очевидцем. Этот раздел никогда не публиковался, а оригинал рукописи был утрачен. И хотя, рукописная копия сохранилась, из-за отсутствия публикации оригинала трудно установить её подлинность.

В 1955 году Хесус Санчес Гарса издаёт книгу «Техасский бунт — Неизданная рукопись 1836 года офицера Санта-Анны» (исп. «La Rebellion de Texas—Manuscrito Inedito de 1836 por un Ofical de Santa Anna»), основанную на воспоминаниях Де ла Пеньи. Гарса самостоятельно подготовил эту книгу, включавшую дневник, 40 страниц биографии Де ла Пеньи, и 90 страниц дополнительных документов и материалов, включая единственную копию тюремной рукописи Де ла Пеньи. Книга имела незначительное влияние на историческое исследование битвы при Аламо, из-за ограниченного испаноязычного тиража в Мехико, так что большинство исследователей даже не знали о её существовании. В 1975 году издательство Техасского университета A&M выпускает английский перевод книги под названием «С Санта-Анной в Техасе: Собственное изложение революции». Английская публикация вызвала внутри Соединённых Штатов скандал, поскольку утверждала, что национальный герой Дэви Крокетт, легко угадывающийся в строках о «человеке, увлекавшемся естественными науками», погиб не в бою. Историки частично или полностью поставили под сомнение материал книги. Поскольку мексиканский оригинал книги являлся самиздатом, и ни редактор, ни издатель не проверяли факты на достоверность. Гарса так и не объяснил откуда он получил документы, и где они хранились после смерти Де ла Пеньи.

Некоторые историки, включая Билла Гронемана, сочли подозрительным то, что компиляция Гарсы вышла именно в 1955 году, на волне всплеска зрительского интереса к судьбе Крокетта и Аламо, вызванной сериалом Уолта Диснея, вышедшего в то же самое время. Гронеман также указывает, что записи дневника Де ла Пеньи сделаны на разных типах бумаги от нескольких различных производителей бумаги, подрезанных по одному размеру. Историк Джозеф Муссо также сомневается в подлинности, основываясь на времени издания дневников. Тем не менее, Джеймс Крисп, профессор истории Государственного университета Северной Каролины, изучил документы и убеждён, что они подлинные.

В 1998 году оригинальная рукопись, состоящая из двухсот страниц, была продана с аукциона за 387 500 $. Теперь она находится в Центре американской истории университета штата Техас в Остине.

Литература (на английском языке)

• Bill Groneman. Death of a Legend: The Myth and Mystery Surrounding the Death of Davy Crockett. — Plano, TX: Republic of Texas Press, 1999. — 274 с. — ISBN 9781556226885.
• Albert A. Nofi. The Alamo and the Texas War of Independence, September 30, 1835 to April 21, 1836: Heroes, Myths, and History. — Conshohocken, PA: Combined Books, Inc., 1992. — 222 с. — ISBN 0938289101.
• Timothy J. Todish, Terry Todish, Ted Spring. Alamo Sourcebook, 1836: A Comprehensive Guide to the Battle of the Alamo and the Texas Revolution. — Austin, TX: Eakin Press, 1998. — 215 с. — ISBN 9781571681522.

Ссылки

• [heartofsanantonio.com/alamo/Esparza.html First Hand Alamo Accounts]  (англ.)
• [www.cah.utexas.edu/exhibits/Pena/translation.html Diary Excerpts of the death of Will Travis and Davey Crockett]  (англ.)
• [www.latinamericanstudies.org/alamo/doubts.htm Diary Examinations]  (англ.)
• [www.latinamericanstudies.org/texas.htm Facts, Research, and Legends of the Alamo]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Де ла Пенья, Хосе Энрике

Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.