Де ла Рей, Коос

Якобус Геркулаас де ла Рей, также известный как Коос Де ла Рей (22 октября 1847 — 15 сентября 1914) — бурский генерал времён Второй англо-бурской войны 1899—1902 годов, один из самых известных военачальников этой войны, национальный герой африканеров (буров). Его партизанская тактика продемонстрировала значительную эффективность. Де ла Рей выступал против войны до самого конца, но когда он однажды был обвинён в трусости на сессии фольксраада (бурский парламент), он ответил, что, если время для войны наступит, он будет бороться дольше, чем те, которые сейчас кричат о войне, а затем сдадутся, и доказал это.

Ранние годы

Родился в семейном фермерском поместье Дуэртфонтейн в дистрикте Винсбург в Республике Оранжевая. Он был сыном Адриануса Иоганнеса Хийсбертуса де ла Рея и Андрианы Вильгемины ван Райен. Де ла Рей был буром с испанскими, французскими гугенотскими и голландскими корнями. Его дед, школьный учитель и отец семейства де ла Реев, прибыл в Южную Африку из Утрехта, Нидерланды. После битвы у Буэплатса семейная ферма была конфискована британцами и семья переехала в Трансвааль и поселилась в Лихтенбурге. В детстве де ла Рей получил очень скромное образование. Де ла Реи вскоре снова переехали, на этот раз в Кимберли после открытия месторождений алмазов. В юношеском возрасте де ла Рей работал транспортным грузчиком на алмазных приисках в том же Кимберли.

Брак

Де ла Рей женился на Якобе Элизабетт (Нонне) Греффи, и молодая пара поселилась на хуторе Манана, в поместье семьи Греффи. Манана принадлежала отцу Якобы, основателю города Лихтенбурга Адриану Греффи. Позже де ла Рей купил ферму Эландсфонтейн. В браке родилось двенадцать детей. Де ла Рей был очень набожным человеком и редко выпускал из рук свою маленькую карманную Библию. Он имел очень грозный вид — длинная аккуратно причёсанная борода и высокий лоб с глубоко посаженными глазами молодого возраста придавали ему консервативный образ. Его сестра Корнелия была замужем за Питером ван дер Гоффом, чей племянник Дирк ван дер Гофф был основателем Голландской реформаторской церкви в Южной Африке.

Военная карьера

Де ла Рей участвовал в Басотской войне 1865 года и Сехухунской войне 1876 года. Он не принимал активного участия в Первой англо-бурской войне, но как полевой корнет в западном Трансваале он принял участие в осаде Потчефсрума, которую проводил генерал Пита Кронье. В 1883 году де ла Рей был назначен комендантом дистрикта Лихтенберг и стал членом трансваальского фольксраада. Как последователь фракции генерала Петруса Жубера, он протестовал против политики президента Пауля Крюгера против ойтландеров (иностранцев, которые в Трансваале пытались добывать золото), предупреждая, что это приведёт к войне с Британией.

Участие во Второй англо-бурской войне

После начала войны де ла Рей был назначен на должность одного из полевых генералов. Де ла Рей совершил атаку на британский бронированный поезд, который шел из Кимберли в Мафекинг. Поезд потерпел крушение, и после пятичасового боя британцы сдались. Этот случай сделал Де ла Рея известным, но обострил его отношения с осторожным генералом Кронье, который отправил его, чтобы заблокировать продвижение врага и ослабить осаду Кимберли.

Британскому генерал-лейтенанту лорду Метуэну, командиру Первой дивизии, была поставлена задача усилить осаду Кимберли и перевезти свои силы по железной дороге на север Капской провинции. При выходе из поезда они были обстреляны малыми силами буров, которых возглавлял комендант Принслоу Бельмонт Копье. Однако утром, несмотря на потери, британцы окопались на горе. Буры на лошадях отступили к Граспану, присоединившись к большему отряда фристейтеров (от слова «Free state») и трансваальцев под командованием Принслоу и Де ла Рея соответственно. Там буры заняли несколько холмов, но не так успешно. Путь через реку Моддер для генерала Метуэна был закрыт, потому что мост взорвали буры.

Учитывая преобладающую силу британской артиллерии, Де ла Рей настоял, что его воины и воины Принслоу должны окопаться на берегах рек Моддер и Риит. Это считается первым использованием тактики окопной войны. План состоял в том, чтобы как можно ближе подпускать британцев к себе, а потом открывать по ним огонь из винтовок. Эта тактика препятствовала использованию артиллерии в полной мере. Сначала британцы продвигались по открытой местности беспрепятственно. Но когда солдаты Принслоу открыли шеренговый огонь, британцы скрылись, а артиллерия начала обстрел окопов буров. Серия атак англичан оттеснила фрестейтеров, но лишь контратаки де ла Рея позволили бурам держать оборону до сумерек, после чего они просто ушли. В этом бою де ла Рей был ранен, а его сын был убит. Де ла Рей проклинал Кронье за слабую поддержку.

После того как буры вынуждены были отойти от реки Моддер, британцы отремонтировали мост. Между тем отряды Де ла Рея окопались на горе Магерсфонтэйн. Его необычная тактика оправдалась 10 декабря, когда гора не была взята. Во время рассвета шум британского полка предупредил защитников о наступлении. Британский отряд случайно наткнулся на банки, подвешенные на натянутые провода. После 9-часового боя с тяжёлыми потерями без какого-либо видимого продвижения британцы отступили. Генерала Метуэна сместили, а на его место поставили лорда Робертса.

Несмотря на поражение у Магерсфонтэйна и катастрофу на реке Тугела, мобилизовавшие все силы Империи британцы начали постепенно побеждать буров. Генерал Кронье вместе с целой армией был захвачен в плен Робертсом. Блумфонтэйн был взят 13 марта 1900 года, Претория — 5 июня, Крюгер бежал в Португальскую Восточную Африку.

Лишь небольшая группа буров продолжила войну. Де ла Рей, Луис Бота и другие командиры собрались в Кронштате и утвердили стратегию партизанской войны. В течение следующих 2 лет де ла Рей проводил быстрые кампании, побеждал в сражениях у Мудвиля, Нойтедахта, Дрифонтэйна, Донкерхука, что привело к огромным людским и материальным потерям британцам при Истерспрейте 25 февраля 1902 года, где большое количество амуниции и провианта было захвачено бурскими отрядами. 7 марта 1902 года большая часть сил Мэтью, включая его самого, была захвачена в плен в битве при Твибоши. Де ла Рей имел необычную способность избегать засад, ведя за собой много людей. К концу войны его отряд насчитывал до 3000 человек. Де ла Рай благородно, по-рыцарски относился к своим врагам. Например, у Твибоша 7 марта 1902 года он захватил генерала Мэтью с сотнями его солдат. Войска были отосланы назад на их линии, потому что Де ла Рей не имел возможности содержать. А Мэтью был отпущен, потому что был тяжело ранен, и де ла Рей считал, что генерал умрёт, если британцы не предоставят ему медицинскую помощь.

В ответ на партизанскую тактику британцы во главе с Робертсом и Китчером взяли на вооружение тактику выжженной земли. Она включала в себя уничтожение всего, что могло бы пригодиться для снабжения бурских партизан и даже женщин и детей. Уничтожались посевы, сжигались фермы и домашние хозяйства, травились источники и солерудники, членов семей бурских повстанцев и сочувствующих помещали в концентрационные лагеря, в которых около 50 % детей до 16 лет умерли. Боевой дух буров постепенно начал падать. С другой стороны, буры совершали жестокие репрессии в отношении чернокожих, которые якобы симпатизировали британцам и которые выдавали им их местоположения. Британцы предлагали сложить оружие ещё в марте 1901 года, но Луис Бота отклонил мирные переговоры. Лорд Китчер предложил де ла Рею встретиться в Клерксдорпе 11 марта 1902 года для переговоров. Дипломатические усилия по выходу из конфликта продолжились и в конце концов привели к соглашению о дальнейших мирных переговорах В Фериинихине, в которых де ла Рей принял активное участие и содействие подписанию мирного договора. Мирный договор в Фериинихине был подписан 31 марта 1902 года. Де ла Рай и Бота посетили Великобританию и США в этом же году. Бурам было гарантировано самоуправление (предоставленное в 1906 и 1907 годах Трансваалю и Оранжевой колонии соответственно), они получили 3 миллиона фунтов стерлингов компенсации. После войны де ла Рей вместе с Луисом Ботой и Кристианом де Ветом путешествовали по Европе, собирая средства для разорённых буров, чьи фермы были опустошены. Наконец, де ла Рей вернулся на свою собственную ферму к своим жене и детям. Его жена очень много настрадалась и впоследствии изложила свои скитания в книге «Myne Omzwervingen en Beproevingen Gedurende den Oorlog» (1903), которая была переведена на английский.

Политическая карьера

В 1907 году де ла Рей был избран в новый Трансваальский парламент и стал одним из делегатов в Национальный Конвент Южно-Африканского Союза в 1910 году. Он стал сенатором и поддерживал Луиса Боту, первого премьер-министра, в его попытках примирить буров и британцев. Оппозиционная фракция, возглавляемая Херцогом, стремилась установить республиканское правление как можно скорее и сорвать сотрудничество с британцами, параллельно проповедуя расизм, что позднее даст свои плоды. В 1914 году вспыхнули серьёзные столкновения между белыми шахтёрами и войсками из-за использования чёрных шахтёров, которые забирали их работу. В ходе подавления восстания правительственными войсками командовал де ла Рей. Социальное напряжение достигло своего пика с началом Первой мировой войны, когда Луис Бота согласился направить войска для захвата Германской Юго-Западной Африки (современная Намибия). Многие буры выступали против участия в войне за британские интересы против немцев. Даже сама Германия симпатизировала де ла Рею и видела в нём великого лидера. В парламенте он продвигал идею нейтралитета до тех пор, пока Южная Африка сама не подвергнется нападению со стороны немцев. В то же время де ла Рей убеждал Боту и Яна Смэтса не предпринимать никаких действий для мобилизации буров. Де ла Рей разрывался между дружбой с боевыми товарищами, большинство из которых примкнуло к фракции Херцога, и своими честью и достоинством. Синер ван Ренсбург, известный бурский пророк, перед толпой рассказал о видениях, в которых он видел весь мир в войне и конец Британской Империи. 2 августа он рассказал о своем сне, в котором видел генерала де ла Рея, который возвращался домой в украшенный карете, в то же время чёрная туча вылила кровь. Многие буры восприняли это как знак, что де ла Рей станет триумфатором, но ван Ренсбург верил, что это предвещает смерть генерала.

Смерть и память

15 сентября 1914 года в Ланглаахте полиция в погоне открыла огонь по автомобилю банды Фостер. Случайно пуля догнала де ла Рея и попала ему в спину. Он вернулся на ферму Лихтенбурга, как было предсказано. Многие буры утверждали, что де ла Рей был убит намеренно. Де ла Рей был похоронен на кладбище в Лихтенберге.

На могиле героя стоит бронзовый бюст скульптора Фан Элоффа. Фоуртрекеры поставили де ла Рею памятник на его ферме. Возле ратуши города Лихтенбурга стоит величественная конная статуя де ла Рея. Память о герое живёт до сих пор. В 2005 году известный африканёрский певец Бок ван Блерк презентовал песню [www.youtube.com/watch?v=nlHqKJyo3GQ «De la Rey»] о бурском солдате Второй англо-бурской войны, чья ферма и посевы были опустошены, а его жена и ребёнок помещены в концентрационный лагерь. Далее песня призывает генерала де ла Рея повести буров на борьбу. Министерство культуры и искусств Южной Африки назвало эту песню потенциально опасной и деструктивной, которая якобы подстрекает крайне правых к борьбе.

Библиография

• Johannes Meintjes: De La Rey — Lion Of The West, A Biography. Hugh Keartland Publishers. Johannesburg 1966
• Max Weber: Eighteen months under General de la Rey, being the diary of the Swiss geologist Max Weber who fought for the Boers in the Western Transvaal during the Anglo-Boer War. Pretoria, 1999. ISBN 0958377480

Отрывок, характеризующий Де ла Рей, Коос

– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.