Джабаву, Джон Тенго

Джабаву, Джон Тенго
коса Jabavu, John Tengo
Джон Тенго Джабаву и его сын Дэвидсон Дон Тенго
Род деятельности:	Южноафриканский политик, журналист
Дата рождения:	11 января 1859(1859-01-11)
Место рождения:	дер. Тйотйора, Капская колония
Дата смерти:	10 сентября 1921(1921-09-10) (62 года)
Место смерти:	Форт-Хэйр, Капская провинция, ЮАС

Джабаву, Джон Тенго (коса Jabavu, John Tengo) (11 января 1859 — 10 сентября 1921) — южноафриканский журналист и общественный деятель.

Биография

Родился 11 января 1859 года в небольшой деревушке Тйотйора в окрестностях Форт-Бофорта в Капской колонии Великобритании. Он принадлежал к этнической общности мфенгу (финго) — потомкам переселенцев из Натала. Его отец был регентом церковного хора в миссии Хилдтаун, и здесь же Джабаву поступил в начальную школу. Проявив хорошие способности в математике и литературе, он продолжил своё обучение в учительской семинарии, по завершении которой в 1875 году занял пост учителя начальной школы в округе Сомерсет-Ист. После нескольких лет упорных занятий он в 1883 году выдержал вступительные экзамены в Кейптаунский университет, что до него смог сделать лишь один представитель коренного населения Южной Африки.

В 1881 г. Джабаву занял пост редактора первой африканской газеты «Исигидими самакоса» (Вестник кóса), издававшейся в Лавдейле с 1870 года. Став редактором «Исигидими», Джабаву значительную часть публикаций отводил отчетам о дебатах в капском парламенте, высказывался в поддержку политиков либерального направления, выступавших против наиболее одиозных законодательных мер, направленных против африканцев.

Политическая направленность деятельности Джабаву привела к его отставке с поста редактора после истечения 3-летнего контракта. Однако должность редактора газета осталась за африканцем — на место Джабаву заступил Уильям Г’оба. Со смертью последнего газета прекратила своё существование.

Джабаву, однако, не ушел из политической жизни. При поддержке либеральных политиков Капской колонии он в 1884 году основал первую африканскую газету «Имво забанцунду». На её страницах Джабаву указывал на недостатки колониальной системы, обличал дискриминационные меры по отношению к африканцам. Однако политические взгляды Джабаву отличались достаточной умеренностью. Даже несмотря на принятие капским парламентом ряда законодательных мер по ограничению избирательных прав африканцев в Капской колонии, Джабаву продолжал поддерживать белых политиков.

С 1897 году с «Имво» за симпатии чернокожих читателей стала бороться новая африканская газета «Изви лабанту», редактором которой был священник Уолтер Рубусана. В это же время меняется политическая ориентация самого Джабаву. От поддержки проанглийской партии «прогрессистов» в капском парламенте он переходит к агитации в пользу Африканер Бонда (Союз африканеров), представлявшего интересы африканеров Капской колонии.

В годы англо-бурской войны 1899—1902 годов Джабаву, в отличие от большинства других африканских общественных деятелей, выступил против политики Великобритании, что привело к временному закрытию его газеты в 1901 году.

После завершения англо-бурской войны Джабаву продолжил активную политическую и общественную деятельность. В 1909 году он вместе с другими африканцами отправился в Лондон для участия в агитации против утверждения британским парламентом «Акта о Южной Африке», лишавшего представителей коренного населения права участвовать в выборах депутатов законодательного собрания будущего Южно-Африканского Союза. Он выступил против избрания в парламент Капской провинции У. Рубусаны, утверждая, что это лишь спровоцирует дальнейшее ограничение политических прав африканцев. Не принял Джабаву и образование в 1912 году Южноафриканского туземного национального конгресса (будущий АНК), возражая против расового принципа его организации. В пику ему он основал Конгресс южноафриканских рас. Но самым одиозным его поступком стала поддержка, оказанная «Закону о земле туземцев», согласно которому за пределами резерватов, составлявших лишь 8 % территории страны, африканцы лишались права владеть землей. Этот закон открыл дорогу для территориальной сегрегации в масштабах всего ЮАС. На выборах в нижнюю палату капского парламента в 1914 году он выставил свою кандидатуру в том же самом избирательном округе, что и У. Рубусана, что привело к расколу африканских избирателей и победе кандидата-европейца.

Джабаву мог бы навсегда остаться в истории Южной Африки в качестве человека, предавшего интересы своих соплеменников, если бы не увенчались успехом его многолетние усилия по основанию первого высшего учебного заведения для африканцев — Колледжа Форт-Хейр. Основной организационной силой кампании являлась Туземная образовательная ассоциация, активным членом которой являлся Джабаву, а также газета «Имво», ставшая её рупором. С их помощью был организован сбор средств по всей Южной Африке. В 1916 году первый африканский колледж был открыт. До своей смерти в 1921 году Джабаву оставался членом управляющего совета колледжа, а его старший сын, Дэвидсон Д. Т. Джабаву, стал одним из первых штатных преподавателей. По настоянию Джона Тенго Джабаву колледж был открыт как для мужчин, так и для женщин, а условия поступления должны были обеспечить доступность высшего образования для африканцев.

Литература

• Давидсон А. Б. Южная Африка. Становление сил протеста (1870—1924). М., 1972.
• Jabavu D.D.T. The Life of John Tengo Jabavu. Lovedale, 1923.
• Ngcongco L. D. John Tengo Jabavu, 1859—1921 // Black Leaders in Southern African History. London, 1979.
• Roux E. Time Longer Than Rope. A History of the Black Man’s Struggle for Freedom in South Africa. Madison, 1964.

Отрывок, характеризующий Джабаву, Джон Тенго

– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.