Джаббарзаде, Зейнал Алаббас оглы

Зейнал Джаббарзаде
азерб. Zeynal Cabbarzadə
Имя при рождении:	Зейнал Алаббас оглы Джаббаров
Дата рождения:	31 декабря 1920(1920-12-31)
Место рождения:	Баку
Дата смерти:	20 января 1977(1977-01-20) (56 лет)
Место смерти:	Баку
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	поэт, публицист
Годы творчества:	1941—1977
Жанр:	лирика, стихотворение, поэма
Язык произведений:	азербайджанский
Награды:	Заслуженный работник культуры Азербайджанской ССР

Зейнал Алаббас оглы Джаббарзаде (азерб. Zeynal Əlabbas oğlu Cabbarzadə; 31 декабря 1920, Баку — 20 января 1977, там же) — азербайджанский поэт XX века, публицист, Заслуженный работник культуры Азербайджанской ССР.

Биография

Зейнал Алаббас (или Аббас) оглы Джаббаров родился 31 декабря 1920 в интеллигентной семье моряка в Баку, в исторической части города, крепости Ичери-шехер (дом на Малой Крепостной улице, где родился и жил Джаббарзаде был снесён в 50-х годах, он находился за станцией метро «Ичери-шехер», при входе в Старый город, разбит сад и поставлен памятник Алиаге Вахиду). Получив образование в профессиональном училище после окончания средней школы, Джаббарзаде в 1937 году поступил на факультет литературы Педагогического университета. Опубликованное в газете в этом же году стихотворение «Пушкин», считается его первым изданным произведением. В 1941 году Зейнал Джаббарзаде окончил Педагогический институт имени Ленина и отправился в Шемаху для перевода на азербайджанский язык поэмы Михаила Лермонтова «Измаил-Бей», приуроченную к юбилею поэта. В Шемахе поэта застала Великая Отечественная война. Джаббарзаде был направлен в Сухумское военное училище, а уже в 1942 году Зейнал Джаббарзаде, будучи в звании старшего лейтенанта, был на фронте. В конце 1942 года в составе 416-й Краснознамённой Таганрогской стрелковой дивизии, сформированной в Азербайджане, участвовал в боях против на подступах к Моздоку. В одном из боев рядом с ним взорвалась бомба и Джаббарзаде был тяжело контужен. Без сознания он был доставлен в полевой госпиталь, находившийся в землянке. Здесь друг Джаббарзаде, поэт Ахмед Джамиль случайно увидел его и потребовал, чтобы того срочно эвакуировали в тыл. Через два часа в землянку попала бомба. Зейнал Джаббарзаде всегда говорил, что «своим чудесным спасением обязан Ахмеду Джамилю».

Припев песни «Сурая»
 (азерб.)

Əməyin azad,
Diləyin azad.
Ay ellər qızı,
Bu şən ölkəmin
Bəxtəvər qızı!

Марш нефтяников (отрывок)
Перевод с азербайджанского П. Панченко

Не вой ты, ветер, над волной,
Волна, смири свой нрав шальной,
Повыше, солнце, подымись
И освети простор земной.
Весна, укрась наш мирный путь,
Пройдите, бури, стороной,
Мы нашу силу целиком
Хотим отдать стране родной.

Зейнал Джаббарзаде серьезно лечился в течение десяти лет, он не мог слышать и разговаривать. Несмотря на тяжелое состояние здоровья, поэт продолжал творить. В 1943 году он был принят в ряды Союза писателей Азербайджана. В 1947 году песня «Сурая», написанная Сеидом Рустамовым на его слова, получила Государственную премию Азербайджана. Это была первая премия молодого поэта. Она была получена из рук композитора Узеира Гаджибекова. Эта песня, посвящённая хлопкоробу, Герою Социалистического Труда, матери-героине Сурае Керимовой, приобрела широкую известность. её исполняли такие певцы как Рашид Бейбутов и Шовкет Алекперова.

После того как здоровье Джаббарзаде стабилизировалось, он начал работать в Литературном фонде при Союзе писателей. В 1967 году Джаббарзаде был принят в ряды Союза писателей СССР. В 60-е годы он был известным поэтом-песенником в республике. На его произведения писали музыку такие композиторы как Сеид Рустамов («Сурая», «Алагёз», «Интизар»), Тофик Гулиев («Илк бахар», «Сэн мэним, мэн сэнин», «Ахшам махнысы», «Йох, йох, йох…», «Бадамлы»), Джахангир Джахангиров («Лирическая песня»), Эмин Сабитоглу («Чай», «Буду бу», «Бу геджа»), Василий Соловьев-Седой («Добрый край, Азербайджан»; совместно с Тофиком Гулиевым). Песни, написанные на слова Джаббарзаде исполняли Бюльбюль, Рашид Бейбутов, Шовкет Алекперова, Агабаджи Рзаева, Лютфияр Иманов, Фидан и Хураман Гасымовы.

Зейнал Джаббарзаде является таже автором слов к песням из таких кинофильмов как «Покорители моря» (Кара Караев), «Сабухи», «Мачеха», «Можно ли его простить?», «Телефонистка», «Встреча» (все Тофик Гулиев); «Кёроглы» (песня «Бана бана гял, гачма гёзял» Джахангир Джахангиров); «В Баку дуют ветры» (Хайям Мирзазаде), «Ромео — мой сосед» (текст песен, кроме «Севгилим», композитор Рауф Гаджиев). Также Зейнал Джаббарзаде является автором текста оперетт Фикрета Амирова «Гезюн айдын», Сулеймана Алескерова «Улдуз», детской музыки в соавторстве с Фикретом Амировым: «Гузум», «Гатар», «Бахар гялир»; с Кара Караевым — марш «Пионерская песня о мире» и др.

Кроме этого около тридцати лет Зейнал Джаббарзаде был главным редактором детского журнала «Пионер». Известны такие его поэмы как «Обитель» (1946), «Стихи» (1949), «Идет весна» (1951), «На берегу Днепра» (1955), «Мечты» (1957), «Чинара» (1958).

Зейнал Джаббарзаде является автором таких книг как «Мечты», «На берегу Днепра», «Ваши голоса», «Верь слову моему», «Я не устал», «Дом юности», «Простите меня», вышедших на азербайджанском и русском языках. Его первая книга «Ханиман» вышла в сет в 1946 году. В этой книге были собраны фронтовые воспоминания поэта. При жизни Джаббарзаде было издано 13 его книг. После смерти в советский период было издано 3 его книги, а в годы независимости Азербайджана в 2005 году были опубликованы «Избранные произведения» (согласно распоряжению президента Азербайджанской Республики Ильхама Алиева от 12 января 2004 года «Об осуществлении массовых изданий на азербайджанском языке с латинской графикой»).

Скончался Зейнал Джаббарзаде 20 января 1977 года.

Память

• В 2005 году в театре «Мугам» прошёл творческий вечер Зейнала Джаббарзаде.
• В 2007 году по адресу улица Пушкина 12/14 состоялось торжественное открытие мемориальной доски в честь Зейнала Джаббарзаде. На церемонии присутствовали министр культуры и туризма Азербайджана Абульфаз Гараев, а также председатель Союза писателей Азербайджана Анар.
• Согласно указу президента Азербайджана Ильхама Алиева о сохранении наследия азербайджанской культуры и искусства, была выпущена книга, где имя Зейнала Джаббарзаде было одним из первых в списке выдающихся творческих личностей Азербайджана.

Отрывок, характеризующий Джаббарзаде, Зейнал Алаббас оглы

– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.