Джабир ибн Хайян

Джабир ибн Хайян аль-Азди
جابر بن حيان
Дата рождения:	ок. 721
Место рождения:	Тус, Арабский халифат
Дата смерти:	ок. 815
Место смерти:	Эль-Куфа, Арабский халифат
Научная сфера:	алхимия, медицина, фармацевтика, математика, астрономия

В Википедии есть статьи о других людях с куньей Абу Абдуллах, именем Джабир, насабом Ибн Хайян и нисбами Азди и Суфи.

Абу Абдаллах Джабир ибн Хайян аль-Азди ас-Суфи (араб. جابر بن حيان‎; Тус, ок. 721, — Эль-Куфа, ок. 815) — арабский алхимик, врач, фармацевт, математик и астроном. Родился в городе Тус, в семье аптекаря Хайана ад-Азди, происходившего из Йемена. В средневековой Европе был известен под латинизированным именем Гебер (Geber).

Джабир ибн Хайян составил комментарии к «Началам» Евклида и к «Альмагесту» Птолемея. Ему принадлежат «Книга о построении астролябии», «Изящный зидж», «Книга о положении светил», «Книга о зеркалах». Будучи известным врачом, он написал «Книгу ядов и противоядий» и «Книгу милосердия».

Алхимия

Полагают, что сам Джабир ибн Хайан является автором всего нескольких работ из сотен алхимических трактатов, подписанных его именем. Алхимия в этих трактатах следует идеям Аристотеля о четырёх элементах-стихиях, носителях четырёх качеств: теплоты, холода, влажности и сухости. Многие из этих трудов носили теоретический или мистический характер, в других приводились подробные описания лабораторных экспериментов. Трактаты Джабира имели чрезвычайно высокий авторитет и влияние как в арабской, так и в западноевропейской алхимии.

Среди сочинений Джабира ибн Хайяна наиболее интересна «Книга семидесяти», представляющая собой своего рода энциклопедию, состоящую из 70 глав, посвященных различным теологическим, политическим и естественнонаучным вопросам. В последних главах «Книги семидесяти» он приводит сведения о металлах и минералах.

Из разнообразных веществ, встречающихся в природе, в центре внимания Джабира находятся семь металлов; много внимания он уделяет и минералам. Чтобы дать характеристики свойств всех этих веществ, в особенности таких специфических свойств металлов, как плавкость, ковкость и металлический блеск, Джабиру явно недостаточно четырёх аристотелевых элементов-стихий. Поэтому Джабир предлагает ртутно-серную теорию происхождения металлов: вводит представление о начале металличности (философской Ртути) и начале горючести (философской Серы) как двух составных частях металлов. Сера рассматривается им в качестве принципа горючести, Ртуть — принципа металличности.

Согласно учению Джабира, сухие испарения, конденсируясь в земле, дают Серу, мокрые же — Ртуть. Сера и Ртуть, соединясь затем в различных отношениях, и образуют семь известных металлов. Золото как наиболее совершенный металл образуется, только если вполне чистые Сера и Ртуть взяты в наиболее благоприятных соотношениях. В земле, согласно Джабиру, образование золота и других металлов происходит постепенно и медленно. «Созревание» золота можно ускорить с помощь некоего «медикамента» или «эликсира», который приводит к изменению соотношения Ртути и Серы в металлах и к превращению последних в золото и серебро.

Джабир ибн Хайян описывает также различные химические операции (перегонку, возгонку, растворение, кристаллизацию и др.), а также некоторые химические препараты (купоросы, квасцы, щёлочи, нашатырь и др.), излагает способы получения уксусной кислоты, слабого раствора азотной кислоты, свинцовых белил.

Псевдо-Гебер

В XIV в. в Европе получили широкое распространение приписываемые Джабиру сочинения «Сумма совершенств, или учение о высоком искусстве облагораживания металлов» (Summa perfectionis), «Книга об исследовании облагораживания металлов» (Liber de investigatione perfectionis), «Книга о философских печах» (Liber fornacum) и другие алхимические трактаты. Предполагается, что эти трактаты написаны испанским алхимиком, подлинное имя которого осталось неизвестным. От имени легендарного арабского учёного он систематически изложил сведения по теории и практике алхимии. В сочинениях Псевдо-Гебера приводится множество сведений из области практической алхимии. В частности, описывается аппаратура для различных химических операций: дистилляции, сублимации, фильтрации, коагуляции (отверждение) и других, а также способы отделения золота от серебра и серебра от свинца. Исторически важно и то, что Псевдо-Гебер описал сильные минеральные кислоты, в частности, азотную кислоту, которую впоследствии стали называть «крепкой водкой» (aqua fortis), и серную кислоту. Им описана также и «царская водка» (aqua regis), которую он получал перегонкой селитры, купороса, квасцов и нашатыря.

Сочинения

• E. J. Holmyard (ed.) The Arabic Works of Jabir ibn Hayyan, translated by Richard Russel in 1678. New York, E. P. Dutton (1928); Also Paris, P. Geuther.
• Syed Nomanul Haq, Names, Natures and Things: The Alchemists Jabir ibn Hayyan and his Kitab al-Ahjar (Book of Stones), [Boston Studies in the Philosophy of Science ] (Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 1994), ISBN 0-7923-3254-7.

Литература

• Матвиевская Г. П., Розенфельд Б. А. Джабир ибн Хайян // Математики и астрономы мусульманского средневековья и их труды (VIII-XVII вв.) / Отв. ред. Юшкевич А. П.. — М. : Наука, 1983. — Кн. 2. Математики и астрономы, время жизни которых известно. — С. 30. — 650 с. — 2000 экз.</span>
• Фигуровский Н. А. Очерк общей истории химии. От древнейших времен до начала XIX века. М.: Наука, 1969.
• Гебер, Абу-Мусса-Джафар-аль-Софи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Джабир ибн Хайян

– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.