Джамму и Кашмир (княжество)

Джамму и Кашмир
туземное княжество в составе Британской Индии
1846 — 1947 →   →
Флаг Герб
Джамму и Кашмир на фоне современных границ
Население	догра
Махараджа
- 1846-1857	Гулаб Сингх
- 1857-1885	Ранбир Сингх
- 1885-1925	Пратап Сингх
- 1925-1947	Хари Сингх
История
-  1846	Первая англо-сикхская война
-  1947	Раздел Британской Индии

К:Появились в 1846 годуК:Исчезли в 1947 году

Джамму и Кашмир — туземное княжество в составе Британской Индии, существовавшее с 1846 по 1947 годы.

Образование княжества

До образования княжества Кашмир входил в состав пуштунской Дурранийской империи, а потом оказался в составе Сикхского государства; княжество Джамму было вассальным государством Сикхской империи.

Когда в 1822 году умер Кишор Сингх (раджа Джамму), то сикхи признали наследником его сына Гулаб Сингха. Пользуясь сикхским покровительством. Гулаб Сингх приступил к расширению своего государства. Сначала он завоевал Бхадервах. Затем везирь Киштвара — Вазир Лакхпат — поссорился с правителем и обратился за поддержкой к Гулабу Сингху; когда прибыли войска Гулаба Сингха, то раджа Киштвара капитулировал без боя, и Киштвар был аннексирован. Контроль над Киштваром дал Сингху доступ к двум дорогам в Ладакх, после чего генерал Зоравар Сингх в ходе двух тяжёлых кампаний завоевал Ладакх и присоединил его к Джамму.

В 1840 году Зоравар Сингх вторгся в Балтистан, взял в плен правителя Скарду, поддерживавшего ладакхсцев, и аннексировал его страну. В следующем году Зоравар Сингх вторгся в Тибет, однако холодная высокогорная зима сделала его войска небоеспособными, и под ударами тибетцев он потерял почти всю армию. Неизвестно, было это целенаправленной политикой или цепочкой случайностей, но к 1840 году Кашмир оказался окружённым государством Гулаб Сингха.

Зимой 1845 года началась первая англо-сикхская война. Гулаб Сингх оставался нейтральным вплоть до происшедшей в 1846 году битвы при Собраоне, после которой он выступил в качестве посредника и надёжного советника сэра Генри Лоуренса. Было заключено два договора: согласно первому из них, британцы, в качестве эквивалента контрибуции в 10 миллионов рупий (которых не было у проигравшей стороны) получили Лахор — холмистый район между реками Биас и Инд; согласно второму, британцы передали Гулабу Сингху 100 тысяч рупий и горно-холмистую местность, располагавшуюся к востоку от реки Инд и к западу от Рави.

Однако Кашмир не отдался Гулаб Сингху без боя. Сикхский губернатор Имам-уд-Дин, подстрекаемый беспокойным Бамбасом из долины Джелум, наголову разбил войска Сингха на подступах к Сринагару, убив Вазир Лакхпата. Посредничество сэра Генри Лоуренса, однако, привело к тому, что Имам-уд-Дин прекратил сопротивление и Кашмир перешёл к новому правителю без дальнейших неприятностей. Дограские войска сменили сикхские в Асторе и Гилгите, а сикхский командир Натху Шах перешёл на службу к Гулаб Сингху.

История княжества

Вскоре после присоединения Кашмира Гилгит был атакован правителем долины Хунза. В ответ Натху Шах от имени Гулаб Сингха повёл войска на Хунза, но был разбит, и Гилгит перешёл в руки противника, также как Пуньял, Ясин и Дарел. Гулаб Сингх послал две колонны — одну из Астора и одну из Балтистана — и отбил Гилгит. В 1852 году Гаур Рахман из Ясина уничтожил разгромил джамму-кашмирские войска, и на 8 лет границей княжества стала река Инд.

В 1857 году Гулаб Сингх скончался. Унаследовавший трон его сын Ранбир Сингх во время восстания сипаев поддержал британцев, а когда всё улеглось — решил вернуть Гилгит и передвинуть границу. В 1860 году войска под командованием Деви Сингха пересекли Инд. Как раз перед тем, как джамму-кашмирские войска приблизились к форту, Гаур Рахман скончался, и Гилгит вновь вошёл в состав княжества.

Ранбир Сингху недоставало отцовских твёрдости и решительности, и его контроль над страной был слабым. Последний период его жизни был омрачён ужасным голодом, случившемся в Кашмире в 1877—1879 годах. В сентябре 1885 года он скончался, и трон унаследовал его старший сын Пратап Сингх.

Пратап Сингх развернул обширное строительство дорог в княжестве, и улучшение путей сообщение оказало сильное влияние на жизнь людей. Правительство стало поддерживать развитие земледелия и ввело фиксированную ставку налогов, что привело к росту доходов государства. При Пратапе Сингхе было впервые обращено внимание на густые леса, покрывавшие территорию княжества; новое Министерство лесного хозяйства также стало вносить существенный вклад в бюджет страны. Государство поддерживало образование, начальные школы стали бесплатными. В Сринагаре и Джамму были открыты современные госпитали, в других населённых пунктах также стала развиваться медицина, с 1894 года на территории княжества началась кампания по оспопрививанию.

В страдавших от мощных наводнений горных долинах были проведены мелиоративные работы, было прорыто большое количество каналов, в некоторых из них были устроены гидроэлектростанции; в засушливых районах княжества было сооружено большое количество резервуаров для воды. В Сринагаре была открыта крупная фабрика по производству шёлка.

Пратап Сингх скончался в 1925 году, не оставив наследника, и на трон взошёл его племянник Хари Сингх. Он продолжил прогрессивные реформы своего дяди.

Хари Сингх ненавидел Индийский национальный конгресс из-за тесных связей между Джавахарлалом Неру и местным социалистом шейхом Мохаммедом Абдуллой. Также плохо он относился и к Мусульманской лиге с её «теорией двух наций». Во время Второй мировой войны Хари Сингх с 1944 по 1946 годы был членом Имперского военного кабинета.

Конец существования княжества

В 1947 году британский парламент принял Акт о независимости Индии, в соответствии с которым из бывших британских территорий в Индии образовывались два новых государства — Индийский Союз и Доминион Пакистан — а бывшие туземные княжества должны были решить, присоединиться к кому-нибудь из них, или остаться независимыми. Изначально Хари Сингх желал, чтобы его княжество осталось независимым государством, однако большинство населения было мусульманским, и в октябре 1947 года мусульманские войска в Гилгите взбунтовались, требуя присоединения к Пакистану. Хари Сингх запросил помощи у Индийского союза, но Индия соглашалась предоставить помощь только в обмен на вхождение княжества в её состав. 26 октября 1947 года Хари Сингх подписал договор о вхождении княжества Джамму и Кашмир в состав Индии, однако это не было признано Пакистаном, считавшим, что присоединение было совершено против воли большинства населения. Так начался продолжающийся до сих пор Кашмирский конфликт.

Ссылки

• Кашмир // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кашмир // Большая советская энциклопедия: В 66 томах (65 т. и 1 доп.) / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. — 1-е изд. — М.: Советская энциклопедия, 1926—1947.

Отрывок, характеризующий Джамму и Кашмир (княжество)

Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.