Джанноне, Пьетро

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пьетро Джанноне
Pietro Giannone
Род деятельности:

юрист, философ, историк

Дата рождения:

7 мая 1676(1676-05-07)

Место рождения:

Искителла, Неаполитанское королевство

Дата смерти:

17 марта 1748(1748-03-17) (71 год)

Место смерти:

Турин, Сардинское королевство

Пьетро Джанноне (итал. Pietro Giannone; 7 мая 1676, Искителла, Неаполитанское королевство — 17 марта 1748, Турин, Сардинское королевство) — юрист, историк, политический мыслитель, философ, один из крупнейших представителей итальянского Просвещения.





Биография

Джанноне происходил из известной в Северной Апулии династии юристов (нотариус Иоанн де Ианноне получил в 1404 году феод от неаполитанского короля Владислава), хотя его отец был торговцем специями. После получения домашнего образования в 1694 году Джанноне приехал в Неаполь для обучения в университете, славившемся своей юридической школой. Там он быстро вошёл в круг близких ко двору вице-короля (Неаполитанское королевство официально было до 1714 года доменом испанской короны) юристов во главе с Доменико Аулизио (1649—1717) и Гаэтано Ардженто (итал. Gaetano Argento) (1661—1730). Университетские преподаватели обратили внимание молодого юриста на исторические корни различных правовых систем, одновременно существовавших на территории Неаполитанского королевства. Своеобразие юридической ситуации заключалось в том, что смена целого ряда различных династий и государственных форм на Юге Италии сопровождалось наслоением новых законов и кодексов на ранее существовавшие, без отмены последних. При этом одной из наиболее влиятельных политических сил в Неаполе была католическая Церковь: передача короны норманской, швабской, анжуйской и арагонской династиям оформлялось в форме передачи Церковью от одного своего феудатария к другому. Таким образом, юридически (в первую очередь, с позиций действовавших тогда норм церковного права) верховным сюзереном на территории Южной Италии было папство.

Сравнительное изучение правовых систем навело Джанноне на мысль о превосходстве римского права над всеми последующими системами; первый удар по тому превосходству был нанесён зарождением прообраза системы церковного права (ius ecclesiae) в результате религиозных реформ римского императора Константина.

В 1698 году Джанноне получил университетский диплом по гражданскому и каноническому праву (in utroque iure), что дало ему право заниматься самостоятельной юридической деятельностью. Первые выступления в качестве независимого адвоката относятся к 1701 году. Постепенно за Джанноне закрепляется слава специалиста, которому особенно хорошо удаются дела против финансовых и имущественных злоупотреблений Церкви, в которых он отстаивал интересы простых трудящихся, преимущественно в сельской местности Юга Италии. Одновременно он посещает заседания ряда учёных кружков — «академий», самой известной из которых была Академия Мединачели, основанная при вицекоролевском дворе. Другим важным элементом интеллектуальной жизни Неаполя было оживлённое обсуждение философских учений Гассенди, Декарта и Мальбранша, в которых Джанноне принимал живое участие.

В результате Войны за испанское наследство Юг Италии перешёл к владениям Австрийской короны. Светская власть заметно укрепилась, и юрисдикционалистские конфликты в Неаполе значительно участились, превратившись в конце концов в постоянное противостояние двух систем права — гражданской и церковной. Систематический анализ сложившейся ситуации в её историческом аспекте позволил Джанноне подготовить и издать главный труд своей жизни — «Гражданскую историю Неаполитанского королевства».

Публикация этого сочинения вызвало в целом одобрение светской власти — Джанноне был награждён ценным подарком и не без оснований ожидал назначения на высокую должность Ординарного адвоката города Неаполя. Бурная негативная реакция римской Курии выразилась, в частности, в отлучении от Церкви как издателя, так и владельца типографии, а также в агитации городского плебса против автора на проповедях. В обострившейся обстановке Джанноне был вынужден бежать в Вену, к императорскому двору. Там он ожидал официального назначения из столицы, которое давало бы ему право на юридическую неприкосновенность и личную охрану.

Вместо назначения он получил небольшое денежное содержание, которое обеспечило ему безбедное, хоть и небогатое существование. Джанноне оставался в Вене до 1734 года, где писал сочинения в защиту «Гражданской истории» от выдвинутых Церковью обвинений, а также ряд новых работ, в том числе нового масштабного сочинения — «Триреньо».

В 1734 году Австрия утратила права на Неаполитанское королевство. Впервые в своей истории оно стало независимым, и многие его уроженцы, и Джанноне в том числе, стали уезжать на родину. В случае с Джанноне возникла непредвиденная трудность: власти Венецианской республики, до которой он добрался, не давали ему разрешения на дальнейший проезд. Позднее выяснилось, что дипломатическая интрига была инициирована из Рима. 13 сентября 1735 года Трибунал Инквизиции выдворил Джанноне за пределы Венецианской республики, и он, спасаясь от возможных преследований церковников, бежит через Модену, Милан и Турин в Женеву.

В Женеве он продолжает работу над «Триреньо», принимает участие в подготовке нового, более полного французского перевода «Гражданской истории». Вопреки ожиданиям римской Курии, он не спешит принимать кальвинистскую веру, а напротив, всячески подчёркивает свою принадлежность к католической Церкви. Это обстоятельство делало его особенно опасным для официальной католической идеологии.

Ближайшим государством, входившим в сферу идеологического влияния католической Церкви, было Сардинское королевство, к которому относились и территории нынешних Пьемонта, Лигурии и Савойи. Группа таможенных чиновников Сардинского королевства разработала шпионскую операцию, результатом которой стало выманивание Джанноне в пределы юрисдикции Сардинского королевства и арест. Вскоре после ареста он подписал официальное отречение от высказанных в опубликованных сочинениях взглядов, однако освобождения это не принесло. Сардинский король Карл Эммануил III принял решение не выдавать Джанноне папскому Риму (это практически гарантировало гибель в застенках Инквизиции), а придержать его у себя, используя его свободу в качестве аргумента на грядущих мирных переговорах (завершалась Война за польское наследство). Кроме того, готовился Конкордат между Сардинским королевством и Святым Престолом, а арестованный Джанноне (и его пока не изданные сочинения) позволял оказывать на Рим дополнительное давление. Из туринских тюрем Джанноне уже не вышел вплоть до своей смерти в 1748 году.

Гражданская история Неаполитанского королевства

Основной чертой общеисторической концепции «Гражданской истории», представляющей ценность для исторического познания в целом, является постулат о самоценности истории общества вне традиционных схем «политической», «военной» или «церковной» истории. «Гражданская» история (этот термин был почерпнут Джанноне у Фрэнсиса Бэкона) описывала появление законов и формирование систем права на территории Неаполитанского королевства, а в качестве наиболее активной социальной силы выступало сообщество горожан, не принадлежавших к знати, клиру, административной или военной верхушке — так называемое гражданское сословие. Основным содержанием исторического процесса представлялось формулирование в том или ином виде воли законного государя, а также выполнение этой воли подданными по отдельности или в составе той или иной социальной силы.

Жанровое своеобразие «Гражданской истории» заключается в наличии трёх основных фактур. Полемическую заострённость книге сообщают страницы и даже главы памфлетного жанра, в которых Джанноне обвиняет Церковь в отходе её от дисциплины, установленной в соответствии со Священным Писанием. В этом отношении «Гражданская история» во многом перекликается с «Магдебургскими Центуриями» и даже повторяет оттуда целый ряд тезисов, хотя непосредственно на них и не ссылается. Эти памфлетные пассажи были предназначены, в частности, вниманию императора и его приближённых — людей, от истории и теоретического правоведения далёких, однако весьма влиятельных.

Структурной основой для книги стало последовательное изложение исторических событий, выдержанное в духе классического юрисдикционализма. События, как относящиеся к истории непосредственно Южной Италии, так и более масштабные катаклизмы, часто описаны по работам предшественников Джанноне — представителей последней волны гуманистической историографии Южной Италии (Пандольфо Колленуччо, Анджело ди Костанцо, Джаннантонио Суммонте). К накопленному предшественниками багажу Джанноне добавил и собственные исследования, основанные на систематической реконструкции существовавших на территории Неаполитанского королевства юридических систем. Таким образом, третьей жанровой компонентой «Гражданской истории Неаполитанского королевства» стала историко-юридическая энциклопедия, созданная Джанноне самостоятельно.

Схематически общеисторическую концепцию Джанноне можно представить себе как формирование на территории Южной Италии определённого «идеального порядка», который постепенно был разрушен благодаря воздействию возникших новых факторов. Идеальный порядок приходится на эпоху от Октавиана Августа до Константина Великого (тот факт, что в то время Неаполитанского королевства не существовало и юг Италии вообще не имел самостоятельной государственности, просто не принимался во внимание). Важнейшим из факторов, вызвавших разрушение этого идеального порядка, является формирование церковного права; помимо него, большую отрицательную роль сыграли войны, в ходе которых территория Южной Италии неоднократно подвергалась разграблениям. Наконец, профессиональные недостатки юристов, отсутствие системного подхода к законодательной деятельности, превалирование мелких корыстных интересов монархов и государственных деятелей также являются на страницах «Гражданской истории» предметом подробного обсуждения. Чехарда династий на неаполитанском престоле, а также проникновение «церковного» в систему светской власти сыграли свою отрицательную историческую роль.

Таким образом, новаторство «Гражданской истории неаполитанского королевства» в общеевропейском историографическом масштабе заключается в отказе от государственных приоритетов в общественных ценностях, в возможности при написании светской истории осуждать деятельность тех или иных законных государей, не преследующую благоденствие их подданных (в предшествующей гуманистической традиции это было возможно лишь с оговорками). Лозунг о необходимости системного подхода в законодательной деятельности делает Джанноне превозвестником ряда идей французского (Монтескье) и зрелого итальянского (Беккария, Филанджьери) Просвещения.

«Гражданская история Неаполитанского королевства» обозначила выход неаполитанской историографии на самый широкий международный уровень. Традиция отдельного изучения истории Юга (Неаполитанского королевства и вице-королевства, Королевства Обеих Сицилий) сохранилась вплоть до самого объединения Италии.

Триреньо

Международный успех «Гражданской истории», интерес со стороны ведущих европейских интеллектуалов, обилие переводов привели Джанноне к пониманию универсальности поднятых в его книге проблем, их общеевропейской актуальности. Результатом стало начало работы на «Триреньо». Это слово (в буквальном переводе с итальянского — «Троецарствие») применялось для обозначения папской тиары, символизирующей увенчание церковью земного и неземного мира. Название символизирует наличие трёх философских концепций, каждая из которых, согласно утверждениям их идеологов, зиждется на Священном Писании. Первое «царство» (Regno terreno, «Земное царство») — это, в понимании Джанноне, эпоха торжества земных идеалов. В самом деле, в древнейшую эпоху все знакомые Джанноне древние религии (религии Древнего Востока, античная мифология, иудаизм) обещали верующим в качестве награды за праведность лишь земные блага. Подробный анализ этих религий и предлагавшейся ими системы благ, ценностей и наград составили первый том «Триреньо». Большое значение для науки имел тот факт, что выделяемая Джанноне отдельно «религия Пятикнижия» (или «христианство Ветхого Завета») вполне типологически соответствует другим ранним религиям. Отдельно проанализированы в первом томе «Триреньо» современные Джанноне философские системы, причём особое внимание уделено теориям возникновения мира и жизни.

Вторая часть «Триреньо», «О царстве небесном», наполнена в основном богословскими размышлениями. В меру своей эрудиции Джанноне стремится сопоставить данные современной ему физики с важнейшими христианскиим текстами. Так, он пришёл к выводу о том, что понимание Воскресения в трудах апостола Павла, евангелиста Иоанна, Симеона епископа иерусалимского и ряда других наиболее авторитетных церковных авторов не противоречит представлениям современной ему физики о возможности телесного воскресения. Второй том «Триреньо» является хронологически выстроенной реконструкцией постепенного искажения первоначальной «истинной религии» — евангельского христианства. Постепенно накапливавшиеся искажения отбросили человечество далеко назад, заставив людей верить в предрассудки значительно большие, чем те, которые были характерны для дохристианских верований. Например, зарождение обычая молиться за умерших (не существовавшего в евангельском учении) Джанноне связывал с появлением традиции поклонения могилам мучеников церкви (истоки он обнаружил в произведениях св. Иоанна Златоуста). Затем в церквях стали появляться изображения и даже статуи святых. Изображение плоти в загробной жизни привело христиан к идеализации как первой, так и последней. Праздники во славу мучеников, а затем — и святых, не испытавших мученичества, окончательно придали христианству, по мнению Джанноне, идолопоклоннический характер. Изучение формирования топологии Ада, понятия о Чистилище, ряда других моментов позволило Джанноне сделать следующий вывод: Церковь сознательно искажала свою изначальную доктрину (которую Джанноне считал безусловно истинной), чтобы увеличить психологическое воздействие клира на верующих. Постепенно христианство приобрело все основные атрибуты языческой религии, в том числе освящение и посвящение отдельным членам пантеона храмов и алтарей, появление суеверий в виде амулетов, систематическое нарушение священнослужителями этических норм и так далее.

Такой «возврат к идолопоклонничеству» был вызван, по мнению Джанноне, нежеланием и неумением людей понять суть христова закона. Наложившись на христианское учение о воскресении, новое идолопоклонничество стало питательной средой для складывания нового «царства» — царства злоупотреблений церковников. Это абсурдное, сугубо земное по своему характеру «царство» имело целью обеспечение незаконных привилегий какой-то части людей, в большинстве случаев этих привилегий недостойных. Оно получило у Джанноне название «папского», и история его формирования должна была составить третий, не написанный автором том сочинения.

Тюремные произведения

Помимо жизнеописания, в заключении Джанноне был написан целый ряд крупных сочинений оставшихся неопубликованными. «Рассуждения об Анналах Тита Ливия» лишь своим названием напоминают знаменитое сочинение Никколо Макиавелли. Текст Ливия стал для Джанноне поводом для размышлений относительно моральных ценностей религии: материал древнеримского историка был сопоставлен с библейским, что открыло путь к интересным философским рассуждениям.

Воспользовавшись помощью своего исповедника, Джанноне в заключении сумел раздобыть для работы сочинения некоторых Отцов Церкви — Лактанция, св. Августина и св. Григория Великого. Результатом их прочтения стала «Апология схоластических теологов» (1736-39), в которой Джанноне рассмотрел проблематику доступных ему сочинений святоотеческой литературы с работами схоластов. Анализ преемственности между Отцами и схоластами сопровождался демистифицирующим подходом к трудам первых. Так, Джанноне изучает первые проявления изменения христианской доктрины, проявившиеся в сочинениях Отцов. Например, если евангельский Иисус не чурался удовольствий, то Отцы (начиная со св. Климента Александрийского) стали вводить всё большие ограничения для клира и верующих, которых в Евангелии не было (это касалось употребления вина и мяса, игр и развлечений, даже бритья бороды и крашения одежды). У церковных авторов первых веков христианства Джанноне обнаружил и целый ряд суетных вопросов (например, о сорте яблок в райских садах или наличии шипов на райских розах), характерных для целого ряда представителей последующей схоластической литературы.

В 1741 году Джанноне завершил новую рукопись — «Историю понтификата Григория Великого». Помимо подробного описания внешнеполитической деятельности римской Церкви в конце VI и начале VII века, это сочинение содержит весьма интересные и новые для католической гуманитарной культуры рассуждения о типологии религий в целом. Джанноне, в частности, выступает за создание общей истории религий, в которой католическое христианство уже не имеет привилегированного положения как «истинная религия» в противовес остальным ложным. Кроме того, впервые в произведениях Джанноне (и в целом в итальянской общественной мысли) на смену биному «иудаизм-христианство» приходит трёхчастная конструкция, в составе которой обнаруживается и мусульманство. Последнее видится не просто как реакция на искажение, «объязычивание» (paganizzazione) христианства, а как вполне равноправный элемент конструкции. Языческие религии в этой схеме должны играть роль «всеобщей предыстории», в ходе которой сформировалось представление о религии как таковой.

Наконец, последним сочинением стал манускрипт «Пчела хитроумная», изданный в 1993 году трудами историка Андреа Мерлотти. В этой работе Джанноне собрал свои наблюдения над различными проблемами мироздания, неспешно сопоставляя почерпнутые из различных источников (в значительной степени — из Священного Писания) сведения с данными из личного опыта.

Напишите отзыв о статье "Джанноне, Пьетро"

Литература

  • De Ruggiero G. Il pensiero politico meridionale nei secoli XVIII e XIX. Bari, 1922.
  • Mannarino L. Le mille favole degli antichi. Ebraismo e cultura europea nel pensiero religioso di Pietro Giannone. Firenze, 1999.
  • Marini L. Pietro Giannone e il giannonismo a Napoli nel Settecento. Lo svolgimento della coscienza politica del ceto intellettuale del Regno. Bari, 1950.
  • Pietro Giannone. Stato e Chiesa. A cura di F. Nicolini. Bari, 1937.
  • Pietro Giannone e il suo tempo. Atti del convegno di studi nel tricentenario della nascita. A cura di R. Ajello. 2 vv. Napoli, 1980.
  • Ricuperati G. L’esperienza civile e religiosa di Pietro Giannone. Milano-Napoli, 1970.
  • Ricuperati G. La citta' terrena di Pietro Giannone. Un itinerario tra «Crisi della coscienza europea» e Illuminismo radicale. Firenze, 2001.
  • Vigezzi B. Pietro Giannone riformatore e storico. Milano, 1961.
  • Андронов И. Е. У истоков итальянского Просвещения: Пьетро Джанноне. М., Институт всеобщей истории РАН, 2000.
  • Андронов И. Е. Пьетро Джанноне и европейская «республика учёных» конца XVII — начала XVIII в. В: Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 1996, № 1.
  • Андронов И. Е. Формирование национальной историографии в Неаполе эпохи Возрождения. В: Средние Века. Исследования по истории Средневековья и раннего Нового Времени. Вып. 72 (1-2). М., Наука, 2011.
  • Бондарчук В. С. Итальянское Просвещение. //Общественно-политическая мысль европейского Просвещения. М., МГУ, 2002.
  • Giannone P. Il Triregno. A cura di A. Parente. Bari, 1940, 3 vv.
  • Giannone P. Il Triregno. Scelta. A cura di G. Ricuperati. Torino, Einaudi, 1977.
  • Giannone P. La vita di Pietro Giannone. A cura di S. Bertelli. 2 vv. Torino, Einaudi, 1977.
  • Giannone P. Dell’Istoria Civile del Regno di Napoli libri XL. 4 vv. Napoli, Naso, 1723.
  • Giannone P. Istoria civile del Regno di Napoli. A cura di A. Marongiu. 7 vv.
  • Giannone P. L’ape ingegnosa. A cura di A. Merlotti. Roma, 1993.
  • Letteratura italiana. Storia e testi. Volume 46. Illuministi italiani. Tomo 1. Le opere di Pietro Giannone. Milano-Napoli, Ricciardi, 1970.
  • Bertelli S. Giannoniana. Autografi, manoscritti e documenti della fortuna di Pietro Giannone. Milano-Napoli, Ricciardi ed., 1968.

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Джанноне, Пьетро

– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…