Джастификационизм

Джастификационизм (от англ. justificationism - justification) — позитивистский (в некоторых источниках постпозитивистский) метод науки, в основе которого лежит предположение о том, что научная теория обосновывается фактами, логическими последовательностями. Термин введён И. Лакатосом.

Джастификационизм по Лакатосу

Веками люди считали, что знание есть то, что обосновывается доказательными знаниями интеллекта либо проявлениями чувств. Однако скептики усомнились в этом ещё до начала н. э. И хотя эти предположения были подавлены с появлением физики (времён Ньютона), сомнения оставались. И вот теорию Ньютона сменяет теория относительности Эйнштейна, и снова ставится вопрос о пересмотре и реформации философских направлений, так как физика неразрывно связана с философией. Лакатос проводит ряд реформ, вводит новые термины. Он вводит понятия положительная и отрицательная эвристика. При этом положительная эвристика характеризует методы, которыми следует воспользоваться, а отрицательная методы, которые не следует избирать (при исследовании). В это же время на смену методологическому фальсификационизму приходит утончённый фальсификационизм. Это означало, что утончённый фальсификационист считает теорию фальсифицированной исключительно в том случае, если предложена сходная теория, имеющая дополнения, эмпирическое содержание, и поясняющая предыдущую. Выходит, что исследования в этот период ограничиваются изучением ряда последовательных теорий на одну тематику и не дают возможности разрабатывать отдельно взятую теорию, что значительно усложняет исследования.

Лакатос подробно изучил исторические случаи, из чего сделал вывод: «Некоторые из самых значительных исследовательских программ в истории науки были привиты к предшествующим программам, с которыми они были в вопиющем противоречии». И. Лакатос являлся продолжателем Поппера, что в свою очередь оставило след в его научно-исследовательских работах.

В своём научном труде «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» он писал: «„Джастификационисты“ полагают, будто научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний. Признавая, что чисто логическая дедукция позволяет только выводить одни высказывания из других (переносить истинность), но не обосновывать (устанавливать) истинность, они по-разному решают вопрос о природе тех высказываний, истинность которых устанавливается и обосновывается внелогическим образом. Классические интеллектуалисты (в более узком смысле — „рационалисты“) допускают весьма различные, но в равной мере надежные типы „внелогического“ обоснования — откровение, интеллектуальную интуицию, опыт». (глава 2)

В основу джастификационизма (от англ. justify — подтверждать, обосновывать) Лакатос закладывал эмпирицизм и интеллектуализм. Лакатос относит к джастификационизму «интеллектуализм», который в качестве внелогического обоснования опирается на априорные суждения или сверхчувственные данные, и «эмпирицизм», который кладет в основание теории узкое множество «твердо установленных фактов».

Ссылки

• web.archive.org/web/20071025012311/kosilova.textdriven.com/narod/studia3/enc/justificationism.htm
• yafilosof.ru/?p=32

Отрывок, характеризующий Джастификационизм

И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.