Джафаритский мазхаб

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Джафаритский мазхаб — школа исламского права (фикха), которой следуют шииты-двунадесятники. Основатель джафаритского толка — имам Джафар ибн Мухаммад ас-Садик, почитаемый шиитами-двунадесятниками как шестой непорочный имам из числа двенадцати безгрешных носителей вилаята (руководства, обусловленного приближенностью к Богу).

В связи с тем, что с точки зрения шиизма основатель джафаритской школы обладает статусом непорочности, богословы и правоведы данного толка сомневаются, насколько правомерно называть его мазхабом. Ведь с терминологической точки зрения мазхаб — школа, выработавшая определенную методологию извлечения предписаний исламского права из его первичных источников (Корана и Сунны), которая может быть верной или ошибочной. Однако, согласно общему мнению шиитских теологов и законоведов, все двенадцать Имамов безгрешны и не привносили никаких субъективных оценок в Сунну пророка Мухаммада, а сохранили её в аутентичном виде. С другой стороны, в рамках двух основных направлений в джафаритском фикхе — усулитского и ахбаритского — были выработаны слишком разные методологические подходы к выведению норм права из Корана и Сунны.





Полемика об источниках джафаритского фикха: усулиты и ахбариты

Приверженцы усулитского направления признают четыре источника права — Коран, Сунна, иджма (согласованное мнение джафаритских правоведов) и акл (разум). Что касается ахбаритов, то они отвергают возможность использования рациональных методик для формулирования правовых норм, признавая их источником лишь Коран и Сунну. Сторонники ахбаритского движения — набравшему силу в XVII—XVIII веках, однако исторически проигравшего усулитам — считают достоверными все хадисы, содержащиеся в четырёх шиитских сборниках преданий, и не считают необходимой их выбраковку в связи с сомнительной достоверностью или проверку на аутентичность.

В своей книге «Краткая история илм аль-усуль» усулитский ученый XX века Мухаммад Бакир ас-Садр пишет, что предвзятое отношение основателя ахбаризма Мухаммада Амина Истирабади и его последователей к рациональным методикам, используемым усулитами, связано с недопониманием усулитской методологии и концепции так называемых общих элементов, то есть основополагающих принципов, на которые опираются усулитские правоведы при выводе законов Шариата из их источников (подробнее см. в разделе «акл»).

Что касается правомерности использования усулитских методов, то она была обозначена в процессе полемики с ахбаритами ещё учёным XII века хиджры/XVIII века н. э. муджаддидом Мухаммадом Бакиром Бахбахани:

[www.al-islam.org/usul/]:

Поскольку времена Имамов (мир им) ушли в историю, а характеристики и доводы фикха, изложенные нашими законоведами и открыто ими принятые, сделались неясными и неопределенными, центры обучения опустели настолько, что большая часть их прекратила своё существование...Когда наша эпоха стала все более удаленной от эпохи ниспослания Шариата во времени, старые концепции стали непонятными...Они (ахбариты) не обращают внимания на тот факт, что те передатчики были полностью осведомлены о том, что услышанное ими было словами их Имама (мир им всем), и что они были в состоянии понять эти слова благодаря их владению языком эпохи Непорочных (мир им), и они не сталкивались ни с одним из тех затруднений, которые испытываете вы, и таким образом, не нуждались в лекарстве от них

Мухаммад Бакир ас-Садр в упомянутом труде поясняет, что учёные джафаритской школы прибегали к рациональным (акли) методам в течение многих веков задолго до возникновения ахбаритского направления. Как отмечает ас-Садр, использование этих методов было связано с утратой части хадисного материала и возникновением в связи с этим смысловых брешей в толковании остальных преданий, а также с изменением значения многих употреблённых в источниках арабских слов с течением времени.

Обзор источников джафаритского фикха

Коран

Вопреки заблуждению, согласно которому джафариты считают существующий текст Корана неполным или искажённым, шииты-двунадесятники признают тот же самый Коран, который имеется у суннитов. Разногласия между ними заключаются лишь в том, каким образом толковать определенные аяты — однако подобные разночтения характерны и для различных течений и мазхабов внутри самого суннизма.

Так, авторитетный шиитский богослов современности Макарем Ширази перечисляет имена знаменитых джафаритских учёных древности, утверждавших о неискажённости Корана:

Абсолютное большинство шиитских учёных, включая историков, хадисоведов, факихов, толкователей Корана и философов везде и во все времена утверждали, что Коран не искажён и никогда не подвергался изменениям.

Шейх Садук, величайший учёный 4-го века хиджры, в своем труде «Итикадат» писал: «Наши убеждения состоят в том, что Коран, ниспосланный Пророку Ислама (да благословит Аллах его и его род), является тем самым Кораном, который сегодня находится в наших руках и состоит из 114-ти сур, без сокращений и искажений».

Шейх Муфид, шиитский учёный 5-го столетия, писал: «Коран защищён от любых видов искажения».

Алламе Хилли, живший в 8-м веке хиджры, написал в письме одному из мусульман: «Истина состоит в том, что Коран никогда не подвергался искажениям, и ничего не было прибавлено к нему или убавлено. Прибегаю к Аллаху от зла того человека, кто убеждён в обратном».

Абу Джафар Мухаммад ибн Хасан Туси пишет: «Речи об искажении Корана не имеют ничего общего с этой Книгой. Все мусульмане убеждены в том, что Коран защищён от искажений и изменений. Что же касается мнения относительно убавления некоторых его аятов, то это также противоречит нашим убеждениям».

Мухаммад ибн Хусейн, более известный как Бахауддин Амули, говорил: «Истина состоит в том, что Священный Коран защищён от любого вида искажений. И утверждения людей, которые говорят, что якобы имя Али (да будет мир с ним) присутствовало в Коране, но затем было изъято из него, для шиитских учёных-факихов является неприемлемым. Каждый приводящий хадисы прекрасно знает, что Коран не может быть изменён. Доказательством тому служат слова большого количества сподвижников Пророка (да благословит Аллах его и его род), свидетельствовавших о неискажённости этой Книги».

Фейз Кашани, автор книги «Вафа», комментируя аят Корана «Поистине, Мы ниспослали напоминание, и поистине Мы его охраняем», пишет: «И после этого явного довода Аллаха, каким образом можно поверить в возможность искажений и изменений в Коране?

Сунна

Джафариты ни в коей мере не отвергают такой общепризнанный источник исламского права, как Сунна. Они трактуют данное понятие расширительно, включая в него предания не только от пророка Мухаммада, но и от членов его семейства — Фатимы Захры и двенадцати Имамов. Этот нюанс связан с учением об Имамате и с убеждением, что члены семейства Мухаммада были очищены от грехов и потому сохранили Сунну в аутентичном в виде.

Джафаритские учёные не признают хадисов, восходящих к противникам имама Али ибн Аби Талиба из числа сподвижников, если их при этом не передавали и праведные сахабы Мухаммада. Для того, чтобы хадис считался в джафаритском мазхабе достоверным, в цепочке его передатчиков также не должно быть людей, которые сотрудничали с омейядскими и аббасидскими халифами, которые творили притеснения в отношении двенадцати имамов. Для установления степени праведности, правдивости и политической ориентации того или иного передатчика в джафаритской школе была создана особая шариатская дисциплина — илм ар-риджал (наука о передатчиках, дословно — «наука о мужчинах»). Для доказательства достоверности хадиса используется не только генетическое доказательство (иснад), но и доказательство по существу (предание по своему смыслу не должно противоречить Корану). Это основывается на повелении пророка Мухаммада проверять его хадисы Кораном.

Стоит отметить, что в шиитской литературе, помимо привычного исследователю термина «хадис» (букв. «рассказ»), используется также слово «хабар» («известие», «новость»). Джафаритские ученые разошлись во мнениях относительно терминологической разницы между данными понятиями: одни используют их как взаимозаменяемые синонимы, другие считают, что хадис должен непременно содержать в себе прямую речь пророка Мухаммада, Фатимы Захры или двенадцати имамов, в то время как хабар — любое сообщение об их действиях, решениях, согласии или несогласии с чем-либо и т.д.

В своей книге «Этапы развития науки хадисоведения» Мустафа Авлийа'и пишет со ссылкой на труд Хусейна ибн Мухаммада Таки Нури ат-Табарси, что сподвижники пророка Мухаммада под руководством Али ибн Аби Талиба и Фатимы Захры начали запись его хадисов ещё при его жизни. В дальнейшем эти записи, к которым прибавились конспекты лекций учеников двенадцати имамов и посетителей их проповедей, легли в основу т. н. «четырехсот усул» - свитков с записями хадисов. В свою очередь, эти хадисы вошли в четыре базовых шиитских свода преданий:

  1. «Аль-Кафи»; автор — шейх Абу Джафар Мухаммад ибн Якуб аль-Кулайни (ум. 329 г. хиджры/940 г. н.э.); содержит в себе 16099 задокументированных хадисов;
  2. «Ман ла йахдуруху-ль-факих»; автор — шейх Садук Абу Джафар Мухаммад ибн Али ибн Бабавейхи аль-Куми (ум. 381 г. хиджры/ 991 г. н.э.), содержит в себе 9044 хадисов;
  3. «Тахзиб аль-ахкам», автор — шейх Абу Джафар Мухаммад ибн аль-Хасан ат-Туси (ум. 460 г. хиджры/ 1068 г. н.э.), насчитывает 13590 хадисов.
  4. ««Аль-Истибсар», автор тот же, включает в себя 5511 хадисов.

Однако в связи с наличием угрозы утраты рукописей хадисов в эпоху правления Сефевидской династии в Иране джафаритские учёные решили объединить предания уже из существующих сборников в пространные энциклопедии хадисов. Так появилось три новых многотомных свода:

  1. «Китаб аль-джами аль-Вафи», автор — мулла Мухсин Файз аль-Кашани. Свод объединяет в себе четыре вышеперечисленных сборника, хадисы снабжены комментариями.
  2. «Васаил аш-шиа», автор — шейх Мухаммад ибн аль-Хасан аль-Хурр аль-Амили. Аналогичным образом, данный труд включает себя четыре базовых свода и предания из других источников, не включённые аль-Кулайни, шейхом Садуком и шейхом Туси в свои своды.
  3. «Бихар аль-анвар», автор — алламе Мухаммад Бакир аль-Маджлиси. Это самое большое собрание хадисов из всех тех, что когда-либо составлялись мусульманскими учеными. В данный свод, помимо хадисов из шиитских источников, было включено много преданий из суннитских книг.

Отвечая на вопрос, почему усулитские учёные считают необходимой проверку хадисов из шиитских сборников на достоверность, Мухаммад Бакир ас-Садр поясняет:

[www.al-islam.org/usul/]:

Наука не вступила во вторую эру своего развития, пока не была обнаружена такая пропасть, отделяющая её от времени оглашения источников, что большая часть преданий и хадисов, бывших в её распоряжении, уже не могла внушать определенной уверенности в их достоверности. Кроме того, стало непросто найти непосредственную информацию об аутентичности этих преданий и хадисов, которая была доступна для законоведа первой эры в большинстве случаев. Таким образом, возникла проблема достоверности хадисов и трудности использования многих из них в качестве доводов. Важность и необходимость проверки преданий на достоверность заставляла науку все больше изучать то, что создавало затруднения, и компенсировать отсутствие достоверных хадисов на какую-либо тему посредством скрупулёзного поиска правовых доводов с указанием доказательной ценности последних, даже если оказывалось, что они не заслуживают доверия. Шейх Туси, открывший вторую эру, был первым, кто исследовал эти проблемы, и установил приемлемость недостоверного предания как довода.

Когда наука вошла в третью эру, увеличение временной дистанции породило сомнения даже в ценности тех преданий, которые шейх Туси использовал в качестве доводов во второй эре, с точки зрения использования их как аргументов. Он установил, что недостоверное предание приемлемо в качестве довода, если оно считалось имеющим ценность в среде сподвижников Имамов (мир им).

Понятно, что чем больше мы удаляемся во времени от эпохи жизни сподвижников Имамов (мир им), тем более неясными для нас станут их мнения, равно как и становится все более сложным раздобыть информацию об условиях, в которых они находились или в которых были произнесены те или иные слова.

Иджма

В идеале в основе всеобщего консенсуса (иджма) шиитских богословов лежит ссылка на тот или иной достоверный хадис либо коранический аят. Однако поскольку иногда шиитские учёные расходятся во мнение относительно степени аутентичности хадиса или возможности его подлога, а также по-разному интерпретируют аяты и хадисы и делают из них не одинаковые выводы, фетвы богословов по некоторым вопросам все же отличаются.

Акль

К рациональным методикам относятся принципы (по Мухаммаду Бакиру ас-Садру — т. н. «общие элементы») работы с первоисточниками, почерпнутые из Корана и Сунны. К этим общим элементам относятся, к примеру, такие принципы, как принятие хадисов от заслуживающих доверия передатчиков, невзирая на возможные непреднамеренные погрешности в их пересказе; понимание использованных в источников арабских фразеологических оборотов в том значении, какое использовалось во времена пророка Мухаммада и двенадцати имамов; возможность опоры на общественное мнение в толковании ряда вопросов (к примеру, современные усулитские правоведы разрешают апеллировать к общественному мнению для различения развлекательной и серьёзной музыки) и т.д.

В труде «Краткая история илм аль-усул» Мухаммад Бакир ас-Садр также указывает на использование правоведами данных калама, философии, на анализ субъективного контекста жизни исследователя, изменение в лексических значениях слов и т. д. Кроме того, по мнению учёного, существует и фактор собственной оригинальности богослова, способного предложить новые методы извлечения исламских законов из их первичных источников.

Иджтихад в джафаритском мазхабе

В исламоведческой и религиоведческой литературе стало устоявшимся мнение, что двери иджтихада в суннизме были закрыты в X веке н. э., в то время как в шиизме двунадесятников они всегда оставались открытыми. Это не совсем точное утверждение, ибо усулиты и ахбариты придерживаются диаметрально противоположных мнений относительно иджтихада и его правомерности. Так, ахбариты отказывают иджтихаду в праве считаться легитимным методом работы с первоисточниками, ссылаясь на ряд хадисов от двенадцати имамов. Они считают, что практика иджтихада заимствована у суннитов и с точки зрения джафаритского мазхаба предосудительна. Усулиты оспаривают эту точку зрения, указывая на то, что иджтихад трактуется шиитскими учёными иначе, нежели суннитскими, и что двенадцать имамов отвергали иджтихад в суннитском, но не в шиитском понимании этого слова.

По поводу термина «иджтихад» Мухаммад Бакир ас-Садр пишет:

[www.al-islam.org/usul/]:

Это слово было впервые использовано в сфере юриспруденции для выражения одного из правил, выработанных суннитскими школами фикха в соответствии с их основополагающими принципами. Это правило гласит: «Когда законовед хочет вывести закон Шариата и не находит в Коране и Сунне какого-либо текста, касающегося исследуемой проблемы, ему следует вместо поиска ответа в книгах обратиться за помощью к иджтихаду». Здесь «иджтихад» означает «личное мнение» (ра'й)...

...В главных школах суннитского фикха — в первую очередь, в мазхабе Абу Ханифы — иджтихад понимается таким образом. В то же время подобная интерпретация иджтихада встретила жёсткое неприятие со стороны Имамов Ахл аль-Бейт (мир им) и законоведов, придерживавшихся их интеллектуального направления...

...Анализ истории понятия «иджтихад» показывает, что оно использовалось в упомянутом значении со времен Имамов (мир им) и вплоть до VII века хиджры. Поэтому в преданиях от Имамов Ахл аль-Бейт (мир им) осуждается иджтихад, понимаемый как возведённое в ранг довода частное мнение законоведа...

...Поэтому данное слово приобрело негативный оттенок и использовалось в имамитской правовой литературе с оттенком неприязни и отвращения, обусловленного неприятием этого принципа, который расценивался шиитами как не имеющий законной силы.

Тем не менее, нашими законоведами термин иджтихад используется в другом значении...Так, ранее понятие «иджтихад» использовалось для обозначения источника исламского права, и приводились доказательства в пользу того, что это служит таким же источником, как аяты Корана и хадисы. Потом оно приобрело новый смысл и стало обозначать усилие законоведа по выведению законов Шариата из источников, имеющими статус доводов...он [иджтихад] обозначал сам процесс дедуктивного вывода закона факихом из достоверных источников...

...В соответствии с новым пониманием иджтихада, законоведу не разрешается обосновывать выведенные им законы Шариата иджтихадом, в то время как, согласно второму значению, иджтихад — это не источник для законов, а процесс выведения законов из их источников.

Усулиты понимают иджтихад в более позднем значении этого понятия, а потому считают его легитимным. В силу этого, в отличие от ахбаритов, у усулитов существует институт муджтахидов — религиозных учёных-правоведов, обладающих достаточной компетенцией для вывода законов Шариата из Корана и Сунны с помощью рациональных методов. Для обретения статуса муджтахида богослов должен в течение многих десятилетий изучать экзегетику Корана (тафсир), историю ислама, хадисоведение, фикх и многие другие исламские науки. Наиболее компетентные шиитские муджтахиды обладают статусом марджи ат-таклид (образец для подражания) и уполномочены выносить фетвы. У джафаритов-усулитов сложилась система таклида (следования), когда мукаллафы (люди, не компетентные в области исламских богословских наук) выбирают одного из живых марджи ат-таклид и следуют изданным им фетвам, наиболее важные из которых входят в «Таудых аль-масаил» - «Толкование положений» (обычно такой труд включает в себя нормы, касающиеся ритуального омовения, намаза, поста, хаджа, выплаты религиозных налогов, бракоразводного процесса, наследования, финансовых операций, пищевых запретов). Одни муджтахиды разрешают следовать в разных вопросам разным законоведам, однако некоторые другие не дозволяют этого. Самыми авторитетными из ныне живущих муджтахидов являются Али Хаменеи, Макарем Ширази, Али Систани и ряд других марджи ат-таклид.


Использованная литература.

  • Мухаммад Бакир ас-Садр. История 'илм аль-усул. М., "Исток", 2009.
  • Мустафа Авлийа'и. И.К.А. Ховард. Хадисоведение. М., "Исток", 2010.

Напишите отзыв о статье "Джафаритский мазхаб"

Ссылки

  • [al-shia.ru/ Сайт Мусульман-Шиитов]
  • [www.makarem.ir/ фетвы Джафариткого мазхаба]


Отрывок, характеризующий Джафаритский мазхаб

Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».