Джафар ас-Садик

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джафар ас-Садик
имам шиитов-имамитов
 735 — 765
Предшественник:

Мухаммад аль-Бакир

Преемник:

Муса аль-Казим


шейх тариката Накшбандия
? — 765
Предшественник:

Касим ибн Мухаммад

Преемник:

Абу Язид Бистами


Личная информация
Имя при рождении:

Джафар ибн Мухаммад

Прозвище:

ас-Садик

Дети:

Богословская деятельность
Ученики:
Оказал влияние:

джафариты, имамиты

Редактирование Викиданных
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Абу́ Абдулла́х Джафа́р ибн Муха́ммад аль-Кураши, более известный как Джафар ас-Садик (араб. جعفر الصادق‎; 702, Медина — 765, Медина) — исламский богослов, потомок пророка Мухаммада, факих, мухаддис. Эпоним джафаритского мазхаба. Шииты-имамиты и исмаилиты почитают его в качестве шестого непогрешимого имама. Согласно доктрине шиитов-имамитов обладал эзотерическими знаниями (джафр). Не претендовал на власть в Халифате и всячески отказывался от какого-либо участия в политической деятельности. Среди его учеников были как «крайние» шииты, так и основатели суннитских мазхабов. Джафару ас-Садику приписывается ряд произведений по хадисам, фикху, тафсиру, однако их авторство ставится под сомнение. После смерти Джафара ас-Садика шииты разделились на несколько общин, в том числе исмаилитская ветвь шиизма.





Биография

Наибольшее внимание биографии Джафара ас-Садика уделяют различные шиитские течения. Он родился в Медине в семье потомка пророка Мухаммеда и Али ибн Абу Талиба — Мухаммада аль-Бакира[1]. Мать Джафара была дочерью Касима ибн Мухаммада, который был известным факихом Медины и внуком Праведного халифа Абу Бакра. А его тётя по матери имела дружеские отношения с женой Пророка Аишой, и передала от неё большое количество хадисов[2].

Точная дата его рождения неизвестна, однако большинство источники указывают на 702 год. По другим источникам он родился в 699 или 705 году. Относительно смерти отца и, соответственно, начала имамата также имеются разногласия между биографами. В большинстве источников указывается 735 год, однако есть источники, которых указывается 732 и 743 год[3].

После трагических событий в Кербеле, и последующих гонений на Алидов со стороны правящих властей, большинство из них отошли от политической деятельности и всецело посвятили себя исламским наукам. Потомки Пророка были блестящими знатоками и передатчиками хадисов, толкователями Корана. С ранних лет молодой Джафар ас-Садик проявил особое рвение к изучению ислама. Он обучался у деда Зейна аль-Абидин и отца Мухаммада Бакира[2].

Он жил во второй половине правления династии Омейядов в Дамаске, которая была отмечена различными восстаниями (в основном шиитскими), подъёмом Аббасидов и созданием Аббасидского халифата в Багдаде[3].

Сообщается, что Джафар ас-Садик сопровождал своего отца, вызванного в Дамаск по приказу омейядского халифа Хишама. В резиденции халифа Мухаммад аль-Бакир участвовал в дебатах с Нафи по поводу полномочий халифа Али ибн Абу Талиба[3].

Джафар ас-Садик приобрел ряд последователей и сторонников, большинство из которых придерживались шиитских взглядов[3]. Среди его учеников были такие известные богословы как Абу Ханифа, Малик ибн Анас и Василь ибн Ата[1].

Джафар ас-Садик изложил основные методы фикха; его по праву можно считать одним из основателей исламской правовой науки[2].

Смерть

Джафар ас-Садик умер в 765 году в Медине. Согласно шиитскому преданию, которое подвергается историками сомнению, Джафар ас-Садик был отравлен по приказу халифа аль-Мансура[4][1]. Похоронен на кладбище аль-Баки рядом с могилами своего отца и дедушки Зейна аль-Абидина. Его могила была местом посещения для мусульман, особенно шиитов, пока она не была разрушена ваххабитами[5].

После смерти Джафара ас-Садика шииты разделились на несколько общин. Исторический раскол среди шиитов обусловлен спором относительно преемственности имамов. Джафар ас-Садик назначил имамом Исмаила (ум. в 762 г.), своего старшего сына от первой жены Фатимы, но тот умер раньше него. Одни считали, что после Исмаила имам Джафар назначил имамом другого сына, Абдуллаха аль-Афтаха[3]. Однако, большинство шиитов признало законным имамом сына Джафара ас-Садика и Хамиды — Мусу аль-Казима, который стал седьмым в ряду имамитских имамов[6].

Одна часть шиитов стала утверждать, что Исмаил не умер, а «скрылся»; другая часть («семеричники») считала, что после смерти Исмаила седьмым имамом следует объявить его сына Мухаммада[5]. Обе эти части шиитов сформировали исмаилитскую ветвь шиитов[3].

Шииты-навуситы утверждали, что Джафар ас-Садик на самом деле не умер, а «скрылся» и вернется в качестве Махди[5].

Богословская деятельность

Продолжая семейную традицию в изучении религиозных наук (хадисы, тафсир, фикх), Джафар ас-Садик стал духовным главой «умеренных» шиитов. С его именем связана деятельность и «крайних» шиитов, от которых он решительно отмежевался. Деятельность «крайних» шиитов была в основном обусловлена нестабильностью общественных отношений и идейными исканиями[7]. Сунниты почитают Джафара ас-Садика как авторитетного знатока хадисов и правоведа[3]. Он входит в духовные цепочки (силсила) различных суфийских братств (тарикатов)[6].

Шииты-имамиты отводят ему исключительную роль в истории шиизма. Ему приписывается разработка доктрины имамата, в основе которого лежит манифестация вечного божественного света; создание особой богословской системы; различные молитвы и проповеди[5]. Имамитские богословы приводят его высказывания и действия в своих сборниках хадисов и работах по фикху[3].

Попытка обобщить учение имама Джафара затруднено тем, что его взгляды представлены в разных противоречивых позициях. Эти противоречия использовались различными мировоззренческими школами для достижения своих целей. Почти все ранние идейные школы (за исключением, возможно, хариджитов) желали включить Джафара ас-Садика в свою школу для укрепления своих позиций. Использование имени Джафара ас-Садик в противоречивых и конкурирующих богословских и правовых традициях свидетельствует о его важности и усложняет попытку описать его учение и взгляды[8].

В его богословии заметно влияние мутазилитов (например, отвержение антропоморфизма). По вопросу предопределения (кадар) он отвергал догмат о свободе воли мутазилитов и в то же время не признавал и безусловное предопределение джабаритов[6][1].

Джафр

Согласно доктрине щиитов-имамитов, все религиозные знания были получены членами семьи пророка Мухаммеда (ахль бейт) непосредственно от самого Пророка и передавались из поколения в поколение имамами. Согласно шиитской традиции, от одного имама к другому передаются эзотерические знания, которые называются словом «джафр» (букв. «окрепший ягненок»). Джафар ас-Садик, согласно шиитской традиции, обладал глубокими знаниями в области «джафра»[2].

Сунниты отвергает возможность наличия тайных и сокровенных знаний у имамов. Большинство преданий о науке «джафр» содержится в книге Мухаммада аль-Кулайни (864—941), который считается у суннитов ненадежным передатчиком хадисов[2].

Политические взгляды

Как и его отец и дед (Зейн аль-Абидин), Джафар ас-Садик не претендовал на власть и имамат, всячески отказываясь от какого-либо участия в политической деятельности[7]. После убийства Зейда ибн Али он понял, что многие люди, в частности иракцы, объявляли себя сторонниками, но в решающий момент отворачивались от «семьи Пророка» и покидали их. Так было и с Али ибн Абу Талибом, и с Хусайном ибн Али, и с Зейдом ибн Али[2].

Он сохранял мирные отношения с омейядским халифом Хишамом и аббасидским халифом аль-Мансуром. После смещения Омейядов, когда большинство шиитов ожидали, что Алиды придут к власти, он сохранил нейтралитет и отказался возглавить Алидов в борьбе за власть в Халифате. Вероятно он понимал, что реальная власть в то время находилась в руках приверженцев Аббасидов и вооружённая борьба скорее всего закончится не в его пользу[7].

Джафар ас-Садик отказался поддержать восстание своего дяди Зейда ибн Али (ум. в 740 г.) в Куфе и даже осудил его, считая что восстание будет контрпродуктивным и в конечном счёте вредным для шиитов[3][1]. Он стал свидетелем того, как аббасидский халиф аль-Мансур жестоко подавил восстание Алидов во главе с его двоюродными братьями Мухаммадом (в Хиджазе) и Ибрахимом (в Ираке). После убийства предводителей восстания начались массовые репрессии против Алидов[2]. По этой причине Джафар ас-Садик стал убежденным противником вооруженной борьбы за власть и занимался исключительно богословской деятельностью[7].

Шииты-имамиты считают Джафара ас-Садика своим шестым «непогрешимым» имамом, который является исполнителем воли Божьей. Имамы являются таковыми даже если не обладают никакой политической властью и не стремятся к ней. Против этого положения выступили шииты-зейдиты, которые считали, что нет пользы от имама, не стремящегося на деле возглавить общину[2].

Шииты объясняли политическую пассивность Джафара ас-Садика тем, что он втайне исповедовал свои воззрения, а внешне их не выдавал (такия). Некоторые группы приписывали ему некоторые воззрения, которые он никогда не высказывал (например, объявление сподвижников Пророка неверными, проклятия первых Праведных халифов, обожествление имамов). Абуль-Хасан аль-Ашари в «Макалате» писал о некоем шиитском даи Мухаммаде аль-Асади (убит в 760 году), который объявил Джафара ас-Садика воплощением Бога. Джафар ас-Садик публично отвергал все приписываемые ему воззрения и активно боролся с ними[2].

Из-за активной деятельности крайних шиитских группировок в различных регионах Халифата, халиф Абу Джафар аль-Мансур стал подозревать Джафара ас-Садика в организации восстания против его власти. Однако, Джафар ас-Садик всякий раз доказывал свою непричастность к различным заговорам, а халиф в конце концов, стал относиться к нему с большим уважением[2].

Фикх

Шииты-имамиты считают Джафара ас-Садика создателем джафаритского мазхаба, признанного пятым «правоверным» толком. Вопрос о том, в какой мере правовые представления Джафара ас-Садика повлияли на формирование джафаритской правовой школы, остается нерешенным[6].

Джафар ас-Садик выдавал правовые решения на основании ясных смыслов Корана и сунны. Современные шииты признают только те хадисы от него, которые восходят к семье Пророка, а сунниты указывают на то, что Джафар ас-Садик никогда не разрывал отношений с потомками других сподвижников пророка[2].

Точно неизвестно, применял ли Джафар ас-Сидик суждение по аналогии (кияс), но несомненно, что он выносил решения на основе мнения (ар-рай). Вероятно он не применял кияса и выводил решения на основании доводов разума (акль)[2].

Суннитские богословы считают, что первоначально учение Джафара ас-Садика практически не отличались от суннитских, но после его смерти, его правовые методы приняли несколько другую форму. Шииты, естественно, это отвергают[2].

В имамитской литературе его высказывания по правовым вопросам являются наиболее важным источником джафаритского мазхаба[3].

Ученики

Джафар ас-Садик устраивал собрания (маджалис), на которых обсуждались богословские и правовые вопросы[7]. Он собрал вокруг себя активных мыслителей, большинство из которых жили в Куфе или в Басре[1]. Многие участники этих собраний были авторами сочинений, в которых от имени Джафара ас-Садика излагали различные вопросы формировавшейся шиитской догматики. Ему приписываются множество сочинений по хадисам, фикху, тафсиру, а также магии (Китаб аль-джафр)[3], астрологии и алхимии. Батиниты провозгласили его создателем учения об аллегорическом толковании текста Корана, а некоторые современные исламские богословы склонны видеть в нём «отца арабской научной традиции»[7].

Особое место среди учеников имама Джафара занимали Хишам ибн аль-Хакам (ум. 796) и Мухаммад ибн ан-Нуман (ум. 799). Хишам ибн аль-Хакам ввёл в имамитское учение ряд положений сформировавшие позже основу имамитского богословия. Мухаммад ибн ан-Нуман по прозвищу Шайтан ат-Так высказывал антропоморфические взгляды, противоречащие поздней имамитской идеологии[3].

«Крайний» шиит (гулат) Абуль-Хаттаб Мухаммад аль-Асади (казнён около 755 г.) заявил о своей связи Джафаром ас-Садиком. Он утверждал, что Джафар аль-Садик является Богом, а он, аль-Асади, его посланник. Джафар ас-Садик отрёкся от него, на что аль-Асади заявил, что отречение было частью «сохранения истинной природы» Джафара ас-Садика. Последователи этого учения были названы хаттабитами. Имамитская традиция отвергает какую-либо связь между имамом Джафаром и эксцентричными взглядами аль-Асади[3].

Среди учеников Джафара ас-Садика был «крайний» шиит аль-Муфаддаль аль-Джуфи (казнен в Куфе в 760 г.), которого Джафар ас-Садик отлучил от себя и открыто отрекся от него. Аль-Джуфи ссылался на своего «учителя-господина» в сочинениях Китаб ат-таухид, ас-Сират, аль-Хафт валь-азилла, однако его авторство остается под сомнением[7].

Джабир ибн Хайян писал, что Джафар ас-Садик был не только правоведом, но и мыслителем, философом, занимался естественными науками и космогонией. В отличие от шиитов, принимающих книги Ибн Хайяна, суннитские богословы всегда подвергали сомнению достоверность его трудов[2].

Труды

Труды, относящиеся к учению Джафара ас-Садика делятся на несколько категорий:

  1. Труды, авторство которых приписываются самому Джафару ас-Садику. Источники, в том числе и суннитские, упоминают сочинения, автором которых считается Джафар ас-Садик: «Опровержения» кадаритов, хариджитов, «крайних» рафидитов, а также «Тафсир Корана»[7].
  2. Имамитские сборниках хадисов, включающие большое количество правовых и богословских высказываний, приписываемых имаму Джафару.
  3. Работы учеников Джафара ас-Садика, утверждавших, что в своих работах они отразили взгляды имама.
  4. Описания взглядов Джафара ас-Садика в агиографических и ересиографических источниках[8].

По мнению большинства шиитских групп, Джафар ас-Садик, применял такию, следовательно даже точное изложение его слов не может точно отражать его реальные взгляды[8].

О влиянии Джафара ас-Садика на суфийскую традицию можно увидеть комментариях к Корану, носящих в целом «мистический» характер. Джафару ас-Садику приписывается объёмный комментарий под названием Тафсир аль-Куран и более короткие работы «Манафи савар аль-Куран» и «Кавасаса аль-Куран аль-азам». Герхард Боуэринг считает «подозрительным» авторство книги Тафсир аль-Куран из-за «загадочной» цепочки её передачи (иснад). Стиль тафсиров, демонстрирующих мастерство лексики исламского мистицизма, могут указывать на то, что они написаны после смерти Джафара ас-Садика. Толкования Джафара ас-Садика нашли место в двух суфийских тафсирах в Абу Абдуррахмана ас-Сулами и широко цитируется поздними суфиями. В книгах «Хакаик ат-тафсир» и «Зиадат Хакаик ат-тафсир» Абдуррахман ас-Сулами цитирует Джафара ас-Садика чаще, чем кого-либо[8].

Напишите отзыв о статье "Джафар ас-Садик"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Hodgson, M.G.S., 1991, с. 374.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Али-заде, А. А., 2007.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [www.iranicaonline.org/articles/jafar-al-sadeq-i-life Life / Jaʿfar al-Ṣādeq] // Encyclopædia Iranica.
  4. Петрушевский И. П., 1966, с. 251.
  5. 1 2 3 4 Hodgson, M.G.S., 1991, с. 375.
  6. 1 2 3 4 Ислам: ЭС, 1991, с. 61.
  7. 1 2 3 4 5 6 7 8 Ислам: ЭС, 1991, с. 60.
  8. 1 2 3 4 [www.iranicaonline.org/articles/jafar-al-sadeq-ii-teachings Teachings / Jaʿfar al-Ṣādeq] // Encyclopædia Iranica.

Литература

  • Прозоров С.М. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 Джафар ас-Садик] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 60-61.</span>
  • Али-заде, А. А. Джафаритский мазхаб : [[web.archive.org/web/20111001002821/slovar-islam.ru/books/d.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
  • Петрушевский И. П. Ислам в Иране в VII—XV вв. (Курс лекций) / Отв. редактор проф. В. И. Беляев. — М.: Издательство Ленинградского университета, 1966. — С. 250-251. — 400 с. — 2320 экз.
  • [referenceworks.brillonline.com/entries/encyclopaedia-of-islam-2/d-j-a-far-al-s-a-dik-SIM_1922 D̲j̲aʿfar al-Ṣādiḳ] / Hodgson, M.G.S. // Encyclopaedia of Islam. 2 ed. — Leiden : E. J. Brill, 1991. — Т. 2. — P. 374-375.</span> (платн.)
  • [www.iranica.com/articles/jafar-al-sadeq Jaʿfar al-Ṣādeq] — статья из Encyclopædia Iranica

Отрывок, характеризующий Джафар ас-Садик

«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.