Джаффе, Сэм
Поделись знанием:
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
| Сэм Джаффе | |
| Sam Jaffe | |
 | |
| Имя при рождении: |
Шалом Джаффе |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1934—1984 |
Сэм Джаффе (англ. Sam Jaffe; 10 марта 1891 — 24 марта 1984) — американский актёр театра, кино и телевидения. Обладатель Кубка Вольпи за лучшую мужскую роль Венецианского кинофестиваля и номинант на премию «Оскар» за лучшую мужскую роль второго плана за роль дока Эрвина Риденшнайдера в фильме «Асфальтовые джунгли» (1950). Также известен по работам в лентах «Ганга Дин» (1939), «День, когда остановилась Земля» (1951) и «Бен-Гур» (1959).
Биография
Сэм Джаффе родился под именем Шалом Джаффе в семье русских евреев Хейды (Ады) и Барнетта Джаффе в Нью-Йорке. Его мать до переезда в США была актрисой театра на идиш в Одессе, а отец — ювелиром.[1] Он был младшим из четырёх детей, брата и сестёр звали Авраам, Софи и Энни. Будучи ребёнком, Джаффе участвовал в театральных постановках на идише с матерью, которая после приезда в Америку стала популярной актрисой водевилей. Учился на инженера в нью-йоркском Сити-колледже и посещал занятия в Колумбийском университете.[2] Прежде чем заняться актёрской карьерой, он несколько лет проработал учителем математики в Бронксе.[3] С 1915 года выступал в театре как профессиональный актёр.[4] В 1918 году состоялся его дебют на Бродвее.
Сэм Джаффе впервые снялся в кино в 1934 году, сыграв императора Петра III в псевдоисторическом фильме «Распутная императрица» с Марлен Дитрих в главной роли. Также снялся в двух фильмах Джона Хьюстона: «Асфальтовые джунгли» (1950) и «Варвар и гейша» (1958). Его лучшим другом был Эдвард Г. Робинсон.[3]
В 50-х годах Джаффе был внесён в Чёрный список Голливуда из-за подозрений руководителей голливудских киностудий в его симпатиях к коммунистам, но несмотря на это он снялся в фильме Роберта Уайза «День, когда остановилась Земля», а позже и в получившем 11 «Оскаров» пеплуме Уильяма Уайлера «Бен-Гур» (1959).
Джаффе с 1961 по 1965 год снимался в роли доктора Дэвида Зорбы в медицинском сериале «Бен Кэйси», получив за него номинацию на премию «Эмми». В образе Золтана Зорбы он появился в одной из серий «Бэтмена». В 1975 году он сыграл ушедшего на пенсию врача, убитого женой в исполнении Джанет Ли, в эпизоде Забытая леди сериала «Коломбо». На театральной сцене Джаффе выступал до 1979 года.
Личная жизнь и смерть
Джаффе в 1926 году женился на оперной певице и звезде музыкальных комедий Лилиан Taйз, с которой прожил вплоть до 1941, пока она умерла от рака. В 1956 году женился на актрисе Бетти Экерман, с которой он позже снимался в «Бене Кэйси». Детей ни от первого, ни от второго брака у него не было.
Сэм Джаффе умер от рака в Беверли-Хиллз, Калифорния.[5] Похоронен на кладбище Eden Memorial Park Cemetery в Лос-Анджелесе.
Фильмография
| Год | Русское название | Оригинальное название | Роль | |
|---|---|---|---|---|
| 1934 | ф | Распутная императрица | The Scarlet Empress | Пётр III |
| 1934 | ф | Мы снова живы | We Live Again | Григорий Симонсон |
| 1937 | ф | Потерянный горизонт | Lost Horizon | высокий лама |
| 1939 | ф | Ганга Дин | Gunga Din | Ганга Дин |
| 1947 | ф | Дом 13 по улице Мадлен | 13 Rue Madeleine | майор Галимар |
| 1947 | ф | Джентльменское соглашение | Gentleman's Agreement | профессор Фред Либерман |
| 1949 | ф | Обвиняемая | The Accused | доктор Ромли |
| 1949 | ф | Верёвка из песка | Rope of Sand | доктор Фрэнсис Хантер |
| 1950 | ф | Асфальтовые джунгли | The Asphalt Jungle | док Эрвин Риденшнайдер |
| 1951 | ф | Под прицелом | Under the Gun | Самуэль Гауэр |
| 1951 | ф | Я могу достать это вам по оптовой цене | I Can Get It for You Wholesale | Сэм Купер |
| 1951 | ф | День, когда остановилась Земля | The Day The Earth Stood Still | профессор Джейкоб Барнхардт |
| 1957 | ф | Шпионы | Les espions | Сэм Купер |
| 1958 | ф | Варвар и гейша | The Barbarian and the Geisha | Генри Хюскен |
| 1959 | ф | Бен-Гур | Ben-Hur | Симонид |
| 1960—1961 | с | Закон и мистер Джонс | The Law and Mr. Jones | имя неизвестно / Мартин Бергер |
| 1960—1961 | с | Альфред Хичкок представляет | Alfred Hitchcock Presents | аббат / Хэл Бэллью |
| 1961—1965 | с | Бен Кэйси | Бен Кэйси | доктор Дэвид Зорба |
| 1961 | с | The Islanders | Папа Мэтьюс | |
| 1961 | с | Неприкасаемые | The Untouchables | Луиджи Вальконе |
| 1961 | с | Обнажённые город | Naked City | Ласло Любаш |
| 1961 | с | Cain's Hundred | ||
| 1962 | с | Защитники | The Defenders | |
| 1965 | с | Daniel Boone | Джед Толсон | |
| 1966 | с | Бонанца | Bonanza | Джошуа Нортон |
| 1966 | с | Бэтмен | Batman | Золтан Зорба |
| 1967 | с | Тарзан | Tarzan | доктор Синглетон |
| 1967 | ф | Руководство для женатого мужчины | A Guide for the Married Man | Шринк |
| 1968 | ф | Битва в Сан-Себастьяне | La Bataille de San Sebastian | отец Джозеф |
| 1969 | ф | Большое ограбление банка | The Great Bank Robbery | брат Лилак Бэйли |
| 1969 | с | Ночная галерея | Night Gallery | Блеум |
| 1970 | тф | Карантин | Quarantined | Эйб Стиллман |
| 1970 | тф | The Old Man Who Cried Wolf | мистер Берриман | |
| 1970 | ф | Ужас в Данвиче | The Dunwich Horror | старик Уитли |
| 1970 | с | Nanny and the Professor | доктор Лазко | |
| 1971 | тф | Enemies | ||
| 1971 | тф | Sam Hill: Who Killed Mr. Foster? | Тоби | |
| 1971 | ф | Набалдашник и метла | Bedknobs and Broomsticks | Букмен, продавец антикварных книг |
| 1971—1972 | с | Alias Smith and Jones | мыльный Саундерс | |
| 1972 | с | Истории привидений | Ghost Story | Де Уитт |
| 1972 | с | Owen Marshall: Counselor at Law | Генри Нолл | |
| 1973 | с | The Snoop Sisters | Исаак Уолдерсак | |
| 1973 | тф | Сага Соноры | Saga of Sonora | старик Сэм |
| 1974 | с | Суд королевской скамьи | QB VII | доктор Марк Тесслер |
| 1974 | с | Улицы Сан Франциско | The Streets of San Francisco | Алекс Зубатук |
| 1975 | с | Спецназ | S.W.A.T. | доктор Браннер |
| 1975 | с | Коломбо | Columbo | доктор Генри Уиллис |
| 1975 | с | Гарри О | Harry O | доктор Ховард Кембридж |
| 1975 | с | Medical Story | доктор Гершовиц | |
| 1976 | тф | The Sad and Lonely Sundays | доктор Суини | |
| 1976 | с | Бионическая женщина | The Bionic Woman | адмирал Ричтер |
| 1977 | с | Коджак | Kojak | Папа |
| 1978 | с | Высокий полёт | Flying High | доктор Альсдорф |
| 1980 | с | Бак Роджерс в XXV веке | Buck Rogers in the 25th Century | глава совета |
| 1980 | тф | Gideon's Trumpet | первый судья Верховного суда | |
| 1980 | ф | Битва за пределами звёзд | Оригинальное название неизвестно | доктор Гефест |
| 1981 | с | Оригинальное название неизвестно | Барнаби Боб Норвуд | |
| 1983 | с | Лодка любви | The Love Boat | Роско Уэбер |
| 1984 | ф | Ничто не вечно | Nothing Lasts Forever | отец Никербокер |
| 1984 | ф | На границе | On the Line | Эль Габачо |
Напишите отзыв о статье "Джаффе, Сэм"
Примечания
- ↑ [www.matineeclassics.com/celebrities/actors/sam_jaffe/details/ Biography Sam Jaffe]
- ↑ [www.artline.ro/Sam-Jaffe-21102-2-n.html Actor Sam Jaffe]
- ↑ 1 2 [www.imdb.com/name/nm0415488/bio Biography for Sam Jaffe]
- ↑ [movies.msn.com/celebrities/celebrity-biography/sam-jaffe.2/ Sam Jaffe bio]
- ↑ Obituary Variety Obituaries, March 28, 1984.
Ссылки
- [ibdb.com/person.php?id=46764 Сэм Джаффе] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
Отрывок, характеризующий Джаффе, Сэм
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
