Джаханшах
| Музаффар уд-Дин Джаханшах азерб. Müzəffərəddin Cahanşah xan | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1435 — 1467 | |||
| Предшественник: | Искандар-хан | ||
| Преемник: | Хасан Али | ||
| Вероисповедание: | ислам суннитского толка | ||
| Рождение: | 1397 Хой, Иран | ||
| Смерть: | 1467 Муш, Кара-Коюнлу | ||
| Место погребения: | Голубая мечеть, Тебриз | ||
| Род: | Кара-Коюнлу | ||
| Отец: | Кара Юсуф | ||
| Дети: | Хасан Али, Хусейн Али | ||
Музаффар уд-Дин Джаханшах-хан, Джихан-шах (азерб. Müzəffərəddin Cahanşah xan; 1397, Хой — 1467, Муш) — правитель государства Кара-Коюнлу с 1435 года по 1467 год, азербайджанский поэт[1]. Писал лирические поэмы на азербайджанском под псевдонимом Хагиги[1][2]. По мнению В. Минорского язык произведений туркомана Джаханшаха принадлежит к группе южно-туркоманских диалектов, которые известны под именем азербайджанский тюркский язык[2].
Содержание
Правление Джаханшаха
В 1447 году после смерти тимуридского султана Шахруха, сына Тимура, Джаханшах стал единоличным правителем завоеванных земель. Воспользовавшись междоусобицами в тимуридском государстве, он к 1453 году завоевал весь Западный Иран, в том числе, Персидский Ирак и Фарсистан, разгромил войско тимуридского правителя Мирзы Ибрахима, покорил Гурган и Хорасан, а в июне 1458 года занял столицу тимуридских султанов — Герат. Границей между своим государством и Тимуридами он сделал пустыню Деште-Кевир. Однако вслед за этим тимурид мирза Абу Саид потребовал от Джаханшаха оставить наследственные земли Тимуридов. Одновременно Джаханшах получил известие о восстании в Азербайджане[3], поднятом его сыном Хасаном Али. Это обстоятельство вынудило его заключить с Абу Саидом мир, отказавшись от всего Восточного Ирана удержать за собой Персидский Ирак и Фарсистан. Оставив Хорасан, Джаханшах поспешил вернуться в Азербайджан и подавил в 1459 году восстание Хасана Али. С султаном Абу Саидом он сохранил тесный союз, позволивший обеим сторонам бороться с внутренними междоусобицами в своих государствах[4].
Государство Кара-коюнлу при Джаханшахе находилось в постоянной вражде с государем Ак-Коюнлу. На западных границах происходили частые военные столкновения, и к концу 50-х годов XV века Кара-Коюнлу утратили большую часть Курдистана и Армении. Значительно усиление мощи племен Ак-Коюнлу под властью Узун-Хасана стало причиной нараставших военных конфликтов между войсками Кара-Коюнлу и Ак-Коюнлу. В мае 1467 года на Мушской равнине, в Армении, произошло решающее сражение между ними, которое закончилось полным поражением войск Кара-Коюнлу. Войско Ак-Коюнлу стало преследовать Джаханшаха, отступавшего из Армении в Азербайджан. Во время привала Джаханшах был настигнут всадниками Узун-Хасана и был ими обезглавлен[4].
После гибели Джаханшаха на престол вступил один из его двух сыновей Хасан Али. Другой сын, Хусейн Али был дервишем и вскоре был убит. Хасан Али, взявший бразды правления, собрал небольшие остатки былого войска у Маранда в Иранском Азербайджане для нового сражения с войском Ак-Коюнлу, однако первое же сражение в 1468 году закончилось для него и его войска гибелью. Все владения государства Кара-Коюнлу отошли к Узун-Хасану, а большая часть подвластных ему племен влилась в состав государства Ак-Коюнлу. Таким образом, Хасан Али был последним правителем Кара-Коюнлу, с гибелью которого закончилась история существования этого государства.
Джаханшах считается самым могущественным из правителей Кара-Коюнлу. Он был человек хорошо образованный и обладал тонким художественным вкусом, собирал при своем дворе поэтов, возводил в Тебризе и других городах изящные постройки, по его приказу в 1465 году была построена Голубая мечеть в Тебризе. При всём этом хронисты пишут, что Джаханшах был жестоким правителем и не соблюдал исламские традиции, был очень недоверчивым и подозрительным. Также Джаханшаха обвиняли в еретических убеждениях (будто бы он сочувствовал крайней шиитской секте али-аллахи). Но даже враги Джаханшаха признавали его государственные способности[4].
Поэзия
Диван Джаханшаха, хранящийся в Матенадаране (Армения), состоит из газелей, месневи и рубаи, написанных на азербайджанском и персидском языках. Избранные стихотворения его на азербайджанском были изданы а издательстве «Язычы» (Баку) в 1986 году, на русский были переведены Т. Стрешневой всего 2 стихотворения и изданы в сборнике «Врата древнего Востока»[5].
Напишите отзыв о статье "Джаханшах"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.iranica.com/articles/azerbaijan-x Iranica. Azeri Literature in Iran]
The 15th century saw the beginning of a more important period in the history of the Azeri Turkish literature. The position of the literary language was reinforced under the Qarāqoyunlu (r. 1400-68), who had their capital in Tabriz. Jahānšāh (r. 1438-68) himself wrote lyrical poems in Turkish using the pen name of “Ḥaqiqi”.
- ↑ 1 2 V. Minorsky. Jihān-Shāh Qara-Qoyunlu and His Poetry (Turkmenica, 9). Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London. — Published by: Cambridge University Press on behalf of School of Oriental and African Studies, 1954. — V.16, p . 272, 283: "It is somewhat astonishing that a sturdy Turkman like Jihan-shah should have been so restricted in his ways of expression. Altogether the language of the poems belongs to the group of the southern Turkman dialects which go by the name of Azarbayjan Turkish."; "As yet nothing seems to have been published on the Br. Mus. manuscript Or. 9493, which contains the bilingual collection of poems of Haqiqi, i.e. of the Qara-qoyunlu sultan Jihan-shah (A.D. 1438-1467)."
- ↑ Большая часть региона Азербайджан сегодня находится в составе иранского Азербайджана.
- ↑ 1 2 3 К. Рыжов. Все монархи мира. Мусульманский Восток VII-XV вв. — Изд-во:Вече, 2004. — ISBN 5-94538-301-5, 9785945383012
- ↑ Гамидов И. «Вечная тема» Низами в нашем веке // Литературный Азербайджан. — 1990. — С. 124.
Ссылки
- Рыжов К. В. Все монархи мира. Мусульманский Восток. VII—XV вв. — М. : Вече, 2004. — ISBN 5-94538-301-5.</span>
Отрывок, характеризующий Джаханшах
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
