Джа-лама
| Дамбиджалцан (Джа-лама) Лувсан Дамбийжалсан, Жа лам བློ་བཟང་བསྟན་པའི་རྒྱལ་མཚན་<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Джа-лама в военном мундире</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 1912 — 1923 | ||
| Церковь: | гелуг | |
| Оригинал имени при рождении: |
Амур Санаев | |
| Рождение: | 1860 Российская империя, Астрахань
| |
| Смерть: | 1923 МНР, Шар Хулсны булаг
| |
Дамбиджалцан (тиб. བསྟན་པའི་རྒྱལ་མཚན་; монг. Лувсандамбийжалсан; Дамбийжаа, Дамбижанцан; сокр. Джа-лама (монг. Жа лам); 1860, Астрахань — 1923, Шар Хулсны булаг, крепость Тенпай Джалцаны Байшин) — Сайд-нойон-хутухта, военачальник, хошунный князь, деятель национально-освободительного движения в Западной Монголии в 1910-х годах, считавшийся ламой.
Содержание
Биография
Ранние годы и образование
Ранняя биография известна лишь со слов самого Дамбиджалцана и по слухам. Достоверность этих сведений сомнительна. Согласно этим данным, Дамбиджалцан родился в 1860 году в окрестностях Астрахани, в семье калмыка Темурсана Санаева, и принадлежал к племени дербетов. При рождении ему дали имя Амур (по другим сведениям — Балдан)[1].
Около 1865 года, когда семья Санаевых переехала в Монголию, он был отдан в Долоннорский дацан для обучения грамоте[1]. Проявив себя чрезвычайно способным учеником, был направлен в Тибет, где много лет учился в буддийском университете Гоман-дацан в столичном монастыре Дрепунг и получил прекрасное буддийское образование, однако, как свидетельствует устная традиция, был вынужден покинуть Лхасу из-за совершённого им убийства соседа-монаха. Тем самым он лишился монашеского сана. Однако Дилова-хутухта, сообщая о путешествии Дамбиджалцана в Тибет, ничего не пишет о его обучении там.
Дамбиджалцан, по словам Ю. Н. Рериха, несколько лет служил одним из да-лам (глава департамента) пекинского ямыня при Джанджа-хутухте, где ему вверялось устанавливать календари и решать другие астрономические и метафизические вопросы[1].
Однако, по мемуарам Дилова-хутухты, Дамбиджалцан «сам себя называл ламой, но никто не знал, был ли он в действительности таковым. Никто не знал его настоящий возраст. Никто не знал настоящей правды о нём»[2].
Начало антикитайской пропаганды
В 1890 году Дамбиджалцан появился в Западной Монголии, выдавая себя за воплощение Амурсаны — джунгарского князя, в XVIII веке восставшего за освобождение монголов от власти империи Цин и вновь родившегося, чтобы избавить Монголию от маньчжуро-китайского ига. Вскоре к нему присоединились два влиятельных западномонгольских тулку, Джалханза-хутухта и Илгусан-хутухта.
Китайские власти, которых обеспокоило распространение пропаганды Дамбиджалцана, начали переговоры с консулом России в Урге с просьбой арестовать ламу. Китайский запрос удовлетворили и, по прибытии в Ургу, Дамбиджалцан как российский подданный был арестован и выслан в Кяхту. Вероятно, его принудительное пребывание в Бурятии было очень коротким, и он смог бежать (либо был отпущен) в Тибет или Внутреннюю Монголию. В конце 1891 года он вновь появился во Внешней Монголии, где снова был арестован китайскими властями и перевезён в Улясутай для дальнейшего расследования, однако практически сразу же отпущен. Из Улясутая Дамбиджалцан поехал в Кобдо и провёл там несколько месяцев. Из Кобдо он уехал обратно в Улясутай и затем в Ургу, где был арестован второй раз и снова выслан в Кяхту. В течение ряда последующих лет он на время отошёл от политической деятельности и часто путешествовал в Цайдам и Северо-Восточный Тибет.
Участие в российской экспедиции в Тибет
В 1900 году Дамбиджалцан, в то время известный как Шераб-лама, выступил проводником экспедиции П. К. Козлова в провинцию Кам в Тибете. Экспедиция, везшая подарки от Николая II к Далай-ламе XIII, была, однако, остановлена тибетскими властями, и Дамбиджалцан, якобы, был уполномочен П. К. Козловым прибыть для переговоров с тибетским правительством в Лхасу. Затем Дамбиджалцан отбыл в Карашар в Китайском Туркестане, где остановился у местного князя торгутов. Из Карашара он прошёл в Кобдо и Ургу, откуда, впрочем, был снова отправлен на поиски экспедиции.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2778 дней][3].
Борьба за независимость Монголии
На рубеже XIX—XX веков империя Цин усилила китайскую колонизацию монгольской территории, добиваясь превращения Монголии в китайскую провинцию и ликвидации автономии страны. Как результат, уже в годы Русско-японской войны во Внутренней Монголии начали действовать партизанские отряды. В 1910 году Дамбийжалцан вновь появился в Карашаре, и за короткое время ему удалось собрать вокруг себя около 5 тыс. монголов, дербетов, торгутов и урянхайских сойотов.
Российско-китайский инцидент 1912 года в Кобдо, остававшемся под управлением китайской администрации после формального провозглашения суверенитета Монголии, послужил поводом для штурма городской крепости монгольскими войсками. Джа-лама сыграл решающую роль в разгроме китайских подкреплений, а также, наряду с Максаржавом, Дамдинсурэном и Джалханза-хутухтой Дамдинбазаром, в организации и проведении штурма крепости в ночь на 20 августа. Богдо-гэгэн VIII (Богдо-хан) пожаловал Дамбиджалцана титулами «Министр, управляющий многими монгольскими аймаками Западной области, драгоценно-досточтимый, истинно сильный совершенный дхармараджа, святой князь» (монг. Баруун хязгаарын олон монгол аймгийг дагуулан тохинуулах сайд Эрдэнэ бишрэлт үнэн хүчин төгөлдөр номун хан ноён хутагт)[4], Туше-гун и Догшин-нойон-хутухта.
Правление в Западной Монголии
Также Богдо-гэгэн VIII отдал в распоряжение Дамбиджалцана целый хошун в 60 км от Кобдо на одноименной реке, и его союзники поставили ему большое количество лошадей, рогатого скота и аратских семейств. Таким образом он стал военным правителем Кобдосского округа и одним из самых сильных князей Монголии. Он обновил монастырь Дэчинравжалин, основал свой собственный монастырь в местности Улаан Дзасагту-ханского аймака (сомон Умнеговь аймака Увс)[5] и собрал вместе дербетских лам и хувараков с целью улучшения буддийского образования, чем заслужил глубокое почтение среди монгольского населения Дзасагту-ханского и обоих Дербетских аймаков, получив от него почётное именование «Джа-учитель» (монг. Жа багш).[4] Вместе с тем Джа-лама выказывал жестокость по отношению к не повиновавшимся его приказам и порядкам, а особенно к немонгольскому, мусульманскому населению, за что получил прозвища «суровый» (догшин) и «лютый» (харгис). Так, он запорол палками несколько десятков монахов, лишь за год убил 100 знатных монголов, с казаха заживо снял кожу, у сарта отнял жену.[6] По устному преданию, Джа-лама ослепил знаменитого живописца Цаган-Жамбу, написавшего его портрет (ныне утерянный), чтобы тот не написал никому портрета лучше.[7]
В своем хошуне он ввёл ряд новшеств. Он познакомил своих последователей с сельским хозяйством и даже заказал некоторые сельскохозяйственные машины из России. Он предписывал своим людям строить постоянные здания, собирать сено на зимние месяцы и носить русские сапоги. Он основал несколько школ и организовал образцовый монастырь со строгими правилами. Он ограничил количество лам и призывал многих из них в свои отряды. Он обучил свои отряды европейским методам ведения войны. Он пробовал улучшить породу монгольских лошадей и рогатого скота, заказывая их из России.
Он был чрезвычайно жесток к своим врагам и редко доверял своим последователям. Они рассказывали о нём, что он лично пытал заключённых, срезая полосы кожи со спин и клеймя их раскалённым железом. Монастырь Улангом однажды восстал против его новшеств, в результате чего несколько лам были запороты до смерти. Он пытал русского торговца, чтобы получить от него открытое признание. Все монгольские князья в области Кобдо опасались его и даже прислуживали ему как обычные слуги: седлали лошадей и держали его стремя.[8]
Конфликт с Богдо-ханом
К 1914 году отношения между халхасскими правителями и местными дербетскими князьями обострились и перешли во взаимную ненависть. Ввиду опасности восстания дербетской знати из-за установленных для неё Джа-ламой тяжёлых налогов и их выхода из состава монгольского государства Богдо-гэгэн VIII (Богдо-хан) попытался отозвать Джа-ламу в Ургу, но он не повиновался.[9] Тогда по просьбе Богдо-хана и по указу императора Николая II 7 февраля 1914 года Дамбиджалцан был арестован капитаном 41-го Сибирского стрелкового полка Булатовым и сначала был заключён на год в тюрьму в Томске, а затем сослан в Якутскую область. Богдо-гэгэн VIII лишил Дамбиджалцана всех титулов, невзирая на заслуги при взятии Кобдо, и конфисковал всё имущество.[10] Оттуда его перевели в Астрахань, где он и оставался до 1918 года. Октябрьская революция дала Дамбиджалцану свободу, и он вновь появился в Монголии на р. Селенге, в хошуне Ахай-бейсе Цэрэндоржа Дзасагту-ханского аймака. Встретившись со своим старым соратником Джалханза-хутухтой С. Дамдинбазаром, Джа-лама прибыл к главе сейма Дзасагту-ханского аймака, бейсе хошуна Дайчин-засаг Жалчингомбодоржу, который стал его учеником.[4] Однако Богдо-хан издал указ об его аресте, и Джа-лама был вынужден оставить монгольскую территорию, выбрав для себя новый лагерь в самом сердце Монгольской Гоби, близ оазиса Шар Хулсны у источника Баян-Булак. Возведённая там крепость получила название «Дом Дамбиджалцана» (монг. Дамбийжалцаны байшин); совр. Говь-Алтай). Дамбиджалцан вновь собрал вокруг себя разнородную массу людей различного происхождения и координировал действия разбойных отрядов, действовавших на юго-западной монгольской границе.
Отражение китайской интервенции в начале 1920-х гг.
В 1919 году Китайская республика, пользуясь ослаблением российского влияния, оккупировала Внешнюю Монголию. Вновь началось партизанское движение, и Джа-лама снова принял в нём активное участие. Весной 1920 года его отряды нанесли китайцам серьёзный урон в Юго-Западной Монголии. К 1919 году относятся попытки сотрудничества с Джа-ламой на антикитайской основе барона Унгерн-Штернберга, однако уже в 1921 году Унгерн полагал, что Дамбиджалцан — вредный человек.
Гибель
После разгрома Азиатской дивизии войсками Монгольской народной партии и РСФСР летом 1921 года и провозглашения в Монголии ограниченной монархии во главе с Народным правительством Дамбиджалцан установил дружественные отношения с китайскими властями Синьцзяна, Хух-Хото и с последним князем курлукских монголов в Северном Цайдаме. Его обвиняли в том, что он рассчитывал на китайское вторжение в Монголию с целью восстановить старый режим.
В 1921 году отряд Дамбиджалцана разграбил торговый караван, шедший из Юм-Бейсе в Тибет. Более того, в сентябре 1922 года в Урге было объявлено о раскрытии крупного политического заговора, и ряд влиятельных лиц, включая нескольких прежних министров из группы Бодоо, которых обвиняли в ведении тайных переговоров с Джа-ламой по этому вопросу, были арестованы. Вскоре было принято решение ликвидировать и его самого. В начале 1923 года в крепость Дамбиджалцана в Южной Монголии было послано несколько эскадронов кавалерии из Специальной бригады Народного правительства под командой Д. Балдандоржа, сопровождаемых частями Красной армии. При отряде находились министр по благоустроению южных областей М. Дугаржав и военком Улясутая Д. Нанзад. Переодевшись паломниками, сам Балдандорж с одним из солдат испросил приёма у Дамбиджалцана и застрелил его.
Голова Джа-ламы
После убийства Дамбиджалцана его труп был сожжён, а предварительно отрезанную от тела голову увезли сначала в Улясутай, где некоторое время демонстрировали народу в подтверждение его смерти, а затем в ёмкости с водкой переправили в Ургу. Из-за белых волос на тёмной коже её прозвали «Белой головой» (монг. Цагаан толгой). По мнению журналиста И. И. Ломакиной, исследовавшей историю «белой головы», из Урги голову вывез в 1925 году советский монголовед В. А. Казакевич, поместил в стеклянный сосуд с формалином и переправил дипломатической почтой в Ленинград, в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру), где её поместили как экспонат № 3394 («Череп монгола») в фонды, где она и хранится до настоящего времени.[11]
Отрезание головы врагов для демонстрации их смерти было обычной практикой красных (это проделали, например, с головами некоторых лидеров басмачей, атамана Кайгородова и др.). Однако в Монголии ходили слухи о гневе мёртвого Дамбиджалцана: скоропостижная смерть вождя монгольских коммунистов Сухэ-Баторa 22 февраля 1923 года связывалась с прибытием в монгольскую столицу этой «Белой головы». В связи с этим, можно вспомнить сведения, которые приводил Н. К. Рерих, будто в Тибете высшей мерой наказания для самых страшных преступников было «лишение перевоплощения» (то есть оставление сознания умершего в бардо) посредством сохранения головы покойника от гниения или уничтожения.[12]
Оценки деятельности
Джа-лама называл убийства врагов великим жертвоприношением буддийским богам. Русский монголовед А. В. Бурдуков, лично знавший Джа-ламу, пишет об одном из эпизодов его военной деятельности, относящемся к 1912 году: «Указывая на блестящее парчовое полотнище, красиво переливающееся на солнце, приближённые Дамбижанцана рассказывали о только что прошедшем празднике освящения знамени, о том, как в жертву знамени был принесён пленный китаец, которому, однако, неопытный палач не сумел отрубить головы, так что пришлось обратиться к более опытному»[13].
Джа-лама видоизменил шаманский, добуддийский ритуал знамени-сульдэ, использовав вместо овечьей или лошадиной крови человеческую.
Человеческие жертвоприношения знамени-сульдэ относятся к древней истории шаманизма монголов, к «чёрной вере» — которой противопоставляется буддизм Гелуг, «жёлтая вера». Известный отшельник «Даянчи-лама написал всемогущему Дамби Джамцану письмо, обличая его в позорящих и подрывающих основы жёлтой веры поступках…»[14]
Против Джа-ламы выступили и 300 лам Улангома, одного из крупнейших монастырей Монголии. Они восприняли его меры по объединению всех монастырей Кобдосского округа и по «очищению религии» как губительные для «желтой веры». Об этом выступлении лам и об агрессивных действиях подчинённых Джа-ламе монахов (которые имели место после его ареста в 1914 г.) сообщает, в частности, И. Ломакина.[15]
В то же время тибетолог и буддолог А. А. Терентьев указывает, что «важно понимать, что Джа-лама — такой же лама, как И. Сталин — православный священник: оба они учились когда-то в духовных учебных заведениях, и не более того». Также он отмечает, что «зверства свои каждый из них оправдывал той идеологией, какой было удобнее — в одном случае это был примитивно понятый марксизм, в другом — шаманизм и буддизм»[16]
Кинематограф
- «В логове» (монг. Ичээнд нь) — художественный фильм о последнем периоде жизни Джа-ламы, снятый на студии «Монголкино» режиссёром Бадрахыном Сумху в 1972 году (в роли Джа-ламы — М. Цолмонбаатар). Фильм выставляет его ярым врагом монгольской революционной государственности, лживым и хитрым бандитом.
- «Джа-лама: мессия из Западной Монголии» [17]
Напишите отзыв о статье "Джа-лама"
Литература
- «Буддийский монах» — рассказ Б. Лапина, опубликованный в журнале «Знамя» в 1938 году.
- «Голова Джа-ламы» — беллетризированная монография И. Ломакиной, вышла в Улан-Удэ в 1993 году. ISBN 5-85970-007-5
- И. Ломакина. Грозные Махакалы Востока. Яуза, Эксмо. 2003. ISBN 5-87849-143-5
- Джа-лама послужил прототипом для образа ламы-мятежника Вандана из книги Леонида Юзефовича «Князь ветра».
Интересные факты
- В некоторых современных монгольских периодических изданиях и интернете вместо имени Джа-ламы (монг. Жа лам) ошибочно пишется «титул»: жаа лам («Жаа» (монг.) — междометие, выражающее почётное согласие совершить действие, то есть «Слушаюсь-лама», «Так-точно-лама»).
Источники и библиография
- Ломакина Инесса. Голова Джа-ламы. Серия «Восток на западе», ЭкоАрт, Улан-удэ — СПб., 1993. ISBN 5-85970-007-5
- Бурдуков А. В. В старой и новой Монголии. — М., 1969
- Рерих Ю. Н. [www.smr.ru/centre/win/books/po_tropam/text/11.htm Джа-лама, воинственный священник] // По тропам Срединной Азии / Пер. с англ. А. Н. Зелинского. — Хабаровск, 1982.
- Bawden, Charles R. THE MODERN HISTORY OF MONGOLIA, The Praeger Asia-Africa Series, Frederick A. Praeger Publishers, New York, NY (1968).
- Bormanshinov, Arash. A Notorious West Mongol Adventurer of the Twentieth Century, p. 148, Opuscula Altaica: Essays Presented In Honor of Henry Schwarz; Edward H. Kaplan and *Donald W. Whisenhunt, Editors, Center for East Asian Studies, Western Washington University, Bellingham, WA (1994).
- Owen Lattimore. The Desert Road to Turkestan, Little, Brown and Company, Inc., New York, NY (1929).
- Ossendowski, Ferdinand A. Beasts, Men and Gods, E.P. Dutton & Company, Inc., New York, NY (1922).
- Znamenski, Andrei. [www.amazon.com/Red-Shambhala-Magic-Prophecy-Geopolitics/dp/0835608913/ref=sr_1_1?ie=UTF8&qid=1295636606&sr=8-1 Red Shambhala: Magic, Prophecy, and Geopolitics in the Heart of Asia, Quest Books, Wheaton, IL (2011).] ISBN 978-0-8356-0891-6
- 杨镰《黑戈壁》
Примечания
- ↑ 1 2 3 Рерих Ю. Н. [www.centre.smr.ru/win/books/po_tropam/text/11.htm По тропам Срединной Азии]
- ↑ The Diluv Khutagt of Mongolia: Political memoirs and autobiography of a Buddhist reincarnation. Ulaanbaatar, Polar Star Books, 2009, p. 104.
- ↑ В экспедиции П. К. Козлова 1899-1901 годов в Монголию и Кам участвовало 18 человек. ни Дамбиджалцана, ни Шераб-ламы среди них нет. Козлов П. К. Монголия и Кам. Трёхлетнее путешествие по Монголии и Тибету (1899-1901 гг.) М.: ОГИЗ. 1947 с. 37.
- ↑ 1 2 3 Г. Намнансурэн. [www.archives.gov.mn/index.php?option=com_content&task=view&id=517&Itemid=290 Сайд ноён хутагт Дамбийжанцан]
- ↑ Б.Болормаа [Домог түүхэнд мөнхөрсөн бөхчүүд www.dandaa.mn/index.php?pageID=12&type=one&msg=one&catID=58&objID=31161]
- ↑ АВПРИ, ф. Китайский стол, 143, оп. 491, д. 637
- ↑ [www.touristinfocenter.mn/news_more.aspx?NewsID=269 Хосгvй авьяас нь харах мэлмийгvй болгожээ]
- ↑ Рерих Ю. Н. [www.smr.ru/centre/win/books/po_tropam/text/11.htm Джа-лама, воинственный священник] // По тропам Срединной Азии / Пер. с англ. А. Н. Зелинского. — Хабаровск, 1982
- ↑ Кузьмин С. Л. 2011. История барона Унгерна. Опыт реконструкции. М.: КМК.
- ↑ Даревская Е. М. 1998. И. И. Ломакина. Голова Джа-ламы [рецензия на книгу]. Улан-Удэ — Санкт-Петербург, Экоарт, 1993, 222 с., ил. — Восток, № 3, с.191-197.
- ↑ Гаврюченков Ю. Н. [samlib.ru/g/gawrjuchenkow_j_f/ja-lama.shtml Лама с маузером]
- ↑ Рерих Н. К. Сердце Азии. СПБ., 1992. — с.40
- ↑ Цит. по Кураев А. В. [stavroskrest.ru/sites/default/files/files/pdf/satanizm_dlia_intelligencii.pdf Сатанизм для интеллигенции О Рерихах и православии] — М.: Моск. подворье Свято-Троиц. Сергиевой лавры; Отчий дом, 1997.
- ↑ Бурдуков А. В. «В старой и новой Монголии».- М., 1969. Стр. 106
- ↑ Ломакина И. «Голова Джа-ламы» // Наука и религия — 1992. — N 1. — с. 57-58
- ↑ Терентьев А. А. [buddhismofrussia.ru/_journals/buddhism-of-russia-26.doc Диакон Андрей Кураев. «Шамбала зияющая». («Миссионерское обозрение». Противосектантское издание. Приложение к газете «Православная Москва». Выходит по благословению епископа Белгородского и Старооскольского Иоанна. Вып. 1-4.)] // «Буддизм в России». — № 26. — 1996.
- ↑ видеоклип,www.youtube.com/watch?v=3xVMUG90jUE, по материалам книги А. Знаменского «Красная Шамбала» (на англ. языке): Andrei Znamenski, Red Shambhala: Magic, Prophecy, and Geopolitics in the Heart of Asia (2011).
Позднеев • Пржевальский • Козлов • Щербатской • Рамстедт • Констен • Котвич • Эндрюс • Ларсон • Гедин Отрывок, характеризующий Джа-лама– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью. – Да, да, – подтверждал Пьер. – Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью? – Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер. – Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание. Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу. – Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера. – Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете? – Нет, вели закладывать. «Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему: – Вы куда теперь изволите ехать, государь мой? – Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся. Масон долго молчал, видимо что то обдумывая. – Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха… Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство. Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему: – Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков? Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера. – Да, я желаю, – сказал Пьер. Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога? Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он. – В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз. – В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам. Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду. Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским. Проведя его шагов десять, Вилларский остановился. – Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел. Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел. При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки. Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу. – Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения? В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос. – Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер. – Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро. – Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах. – Какое понятие вы имеете о франк масонстве? – Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю… – Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии? – Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер. – Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания. – Да, да, – подтвердил Пьер. Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить: – Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты. – Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе. Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти. – В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения. «Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее. В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется. – Я готов на всё, – сказал Пьер. – Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой. Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья. – Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи. – Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет. – То, что на вас есть: часы, деньги, кольца… Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал: – В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний. – И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он. – Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер. – То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон. Пьер помолчал, отыскивая. «Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество. – Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза. – Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас… Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу. Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.] Навигация | ||||||||||||||||||||
