Джеймстаунская резня

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Индейская резня 1622 года — событие, которое произошло в пятницу 22 марта 1622 году в британской колонии Вирджиния в Северной Америке, которая сейчас является частью Соединённых Штатов Америки. Капитан Джон Смит в своей «Истории Вирджинии», хотя он не был в колонии с 1609 года и, таким образом, рассказывает о событиях со слов очевидцев, пишет, что индейцы «пришли безоружными к нашим домам с оленями, индейками, рыбой, фруктами и другими товарами, чтобы продать их нам»[1]. Вдруг индейцы взяли все предметы, могущие служить орудием нападения, или оружие, имеющееся у них, и начали убивать английских поселенцев, которые были в их поле зрения, в том числе мужчин, женщин и детей всех возрастов. Вождь Опечанканау провёл серию скоординированных внезапных нападений силами Поухатанской конфедерации, в результате которых погибли 347 человек — четверть тогдашнего английского населения Джеймстауна.

Джеймстаун стал местом успешного создания первого постоянного английского поселения в Северной Америке в 1607 году, а затем стал административным центром колонии Вирджиния. Хотя Джеймстаун был спасён от нападения индейцев благодаря своевременному предупреждению, данному буквально в последнюю минуту, поухатаны также атаковали и уничтожили многие небольшие поселения вдоль реки Джеймс. В дополнение к убийству поселенцев поухатаны сжигали дома и посевы. Англичане навсегда оставили многие из небольших населённых пунктов после этих нападений.





Предыстория

Поначалу местные индейцы были весьма счастливы торговле с колонистами, продавая им провизию в обмен на металлические инструменты, но к 1608 году колонисты заработали себе плохую репутацию среди коренных американцев. Они отдаляли индейские племена друг от друга, сжигали их дома и уничтожали их запасы пищи. Насилия англичан в отношении туземцев привели к недостатку пищи в колонии, так как число индейцев, готовых торговать с ними, быстро уменьшилось.

Главной задачей Лондонской компании было выживание колонии. В интересах Англии колонисты должны были поддерживать мир с индейцами. Индейцы и англичане поняли, что они могут извлечь пользу из отношений друг с другом за счёт торговли, как только мир будет восстановлен. В обмен на продовольствие вождь попросил колонистов предоставлять ему с металлические топоры и медь. Джон Смит, Томас Дейл, Томас Гейтс и другие ранние губернаторы Вирджинии оперировали другими понятиями, потому что все они были военными и рассматривали индейцев как, по существу, только «военную проблему».

Поухатаны вскоре поняли, что англичане поселились в Джеймстауне не для торговли с индейцами. Англичане хотели большего, — они хотели контроля над их землёй.

В 1610 году Лондонская компания поручила Гейтсу, недавно назначенному губернатором колонии, начать христианизацию индейцев и интегрировать их в колонию, в том числе насильно, если они будут сопротивляться. Когда Гейтс прибыл в Джеймстаун в 1610 году, он решил эвакуировать поселения, потому что думал, что план руководства компании был неосуществим. Когда колонисты уже собирались покинуть залив и отправиться в открытое море, они были встречены прибывшим флотом Томаса Уэста, 3-го барона де ла Вера. Приняв командование в качестве нового губернатора, де ла Вер приказал вновь занять форты. Он начал подготавливать завоевание окружающих племён. В июле 1610 года он послал Гейтса против Кечогтана. «Гейтс заманил индейцев на открытое пространство звуками музыки своих барабанщиков, а затем убил их».

Это стало началом Первой англо-поухатанской войны. Англичане захватили Покахонтас, дочь вождя поухатанов Вакхунусанока, и удерживали её в качестве заложницы, пока он не согласился на их требования. «Англичане потребовали, чтобы Вакхунусанок освободил всех пленных, вернул всё английское оружие, захваченное его воинами, и согласился на прочный мир». Это происходило в то время, когда Покахонтас удерживалась англичанами, где она встретила Джона Рольфа, за которого она впоследствии вышла замуж. Находясь в плену, Покахонтас учила английский язык, нравы и религию. Она была крещена как христианка и приняла имя Ребекка. Рольф писал, что способом сохранить мир между индейцами и англичанами была бы его свадьба с Покахонтас, так как такой брак скрепил бы их союз.

После того как они поженились, мирные отношения между английскими колонистами и конфедерацией поухатанов на определённое время укрепились. В 1618 году, после смерти Вакхунусанока, его брат Опечанканау стал верховным вождём конфедерации. Опечанканау не верил в то, что мирные отношения с колонистами можно было бы сохранить. Оправившись от своего поражения как командира воинов-памунки во время Первой англо-поухатанской войны, он планировал уничтожить колонию англичан и изгнать их. Весной 1622 года, после того как один из поселенцев убил его советника Нематтанева, Опечанканау начал военную кампанию против колонистов, заключавшуюся в серии внезапных нападений на по крайней мере 31 английское поселение и плантации, в основном вдоль реки Джеймс, проходящей по всему Хенрикусу.

Предупреждение Джеймстауна

Джеймстаун был спасён предупреждением индейского юноши, проживавшего в доме одного из колонистов, Ричарда Пейса. Индеец разбудил Пейса и рассказал ему о планировавшейся атаке. Живя через реку от Джеймстауна, Пейс собрал свою семью и отправился в Джеймстаун, подняв тревогу в округе. Джеймстаун увеличил свою оборону.

Имя индейца, который предупредил Пейса, не записано ни в одном из известных сейчас источников. Хотя легенда называет его «Chanco» (Чанко), это может быть неправильной идентификацией. Индейское названием «Чауко» (Chauco) упоминается в письме Совета Вирджинии от 4 апреля 1623 года, адресованном Лондонской Вирджинской компании. «Чауко» мог быть тем же человеком, что и Chacrow, индеец, упомянутый в судебном отчёте о 25 октября 1624 года, живший с лейтенантом Шарпом, капитаном Уильямом Пауэллом и капитаном Уильямом Пирсом до 1616 года. Не исключено, что старый индеец Чауко и юноша, который предупредил Ричарда Пейса, были затем объединены в народной молве.

Разрушение других поселений

Во время однодневного внезапного нападения племена поухатанов напали на многие из небольших населённых пунктов, в том числе Хенрикус и его колледж для маленьких детей как индейцев, так и поселенцев. В Мартинс-Хандред они убили более половины населения Волстенхолм-Тауна, где только два дома и часть церкви остались стоять. В целом, поухатаны убили около четырёхсот колонистов (треть белого населения), захватив 20 женщин в плен. Они жили и работали как поухатанские индейцы до своей смерти или получения за них выкупа. Поселенцы оставили железные шахты Фаллен-Крик, Хенрикус и Хандред-Смит.

Дата атаки

Дата по Юлианскому календарю

По юлианскому календарю, который на тот момент ещё действовал в Англии и её колониях, Новый год начинался 25 марта (День леди, или праздник Благовещения). Нападение произошло 22 марта 1621 года — по расчётам колонистов, за три дня до дня начала нового 1622 года. Историки, специалисты по генеалогии, а также те, кто работает с датами этой эпохи, обычно обозначают даты по юлианскому календарю в промежутке между 1 января и 24 марта с суффиксом «OS» (что означает «старый стиль» — «Old Style») при представлении этих дат в своих работах в их первоначальном значении или используют синтаксис смешанного стиля дат, который сочетает в себе оригинальное и скорректированное значения. Например, дату нападения на Джеймстаун можно обозначить как 22 марта 1621 (OS) или 22 марта 1621 / 22. Традиционная практика с указанием даты нападения как 22 марта 1622 года является технически неточной, но менее запутанной для тех, кто не знаком с различиями в системах календаря.

Заблуждение о «Страстной пятнице»

Последовавшие сообщения об атаке часто отмечают, что она имела место на Страстную пятницу. Это неверно. Никакие известные на сегодняшний день источники, заслуживающие доверия (а не различные легенды, возникшие нередко много после события), не упоминают Страстную пятницу, а, скорее, говорят «на утро пятницы (роковой день) 22 марта». 22 марта 1622 года была пятница. Страстная пятница в том году пришлась на 19 апреля — почти через месяц после нападения. Идея о том, что нападение произошло в Страстную пятницу, похоже, возникла много лет спустя как часть мифотворчества, но, к сожалению, отмечается во многих источниках так часто, чтобы стала чуть ли не общепринятой. Это явно неправильно.

Ситуация после резни

Опечанканау не уничтожил до конца британские колонии. Вместо этого он отозвал своих воинов, полагая, что англичане будут вести себя как коренные американцы, когда они побеждены: соберутся и уедут или усвоят урок и начнут уважать мощь поухатанов. После событий Опечанканау сказал патавомекам, которые не входили в Конфедерацию и оставались нейтральными, что он ожидает, что «до конца двух лун не должно остаться ни одного англичанина во всех их странах». Он не понимал английских колонистов и их покровителей за рубежом.

Оставшиеся в живых английские поселенцы были в шоке после нападения. Когда они начали восстанавливать колонии, люди работали по чёткому плану действий. «По единогласному соглашению между Советом и плантаторами было решено собрать людей вместе и отвести в меньшие поселения» для лучшей защиты. Колония намеревалась собрать людей для планирования ответной атаки, но это было трудно, потому что из оставшихся в живых «две трети, как говорили, были женщины и дети и мужчины, которые были не в состоянии работать или идти против индейцев».

В Англии, когда резня произошла, Джон Смит посчитал, что поселенцы не будут покидать свои плантации, чтобы защитить колонию. Он планировал вернуться с кораблями, наполненными солдатами, матросами и боеприпасами, создать «мобильную армию», которая была бы в состоянии бороться с индейцами. Цель Смита состояла в том, чтобы спасти колонию, но Смит не вернулся в Вирджинию.

Англичане взяли реванш против поухатанов путём «применения силы, внезапных нападений, голода в результате сжигания их кукурузных полей, разрушения их лодок, каноэ и домов, уничтожения их рыбных плотин и нападения на них как на охотничью дичь, преследуя их с лошадьми и используя ищеек, чтобы найти их, и мастифов, чтобы убивать их…».

Отравление индейцев

Летом и осенью 1622 года уцелевшие колонисты совершили несколько ответных рейдов на индейцев, уничтожая в основном их посевы. Эти рейды были так удачны, что вождь Опечанканау решил начать переговоры. С помощью дружественных индейских посредников были устроены мирные переговоры между двумя группами. Некоторые из лидеров Джеймстауна во главе с капитаном Уильямом Такером и доктором Джоном Поттсом отравили индейцев, подсыпав яд в алкоголь для торжественных тостов во время переговоров. Яд убил около 200 индейцев, и поселенцы напали и убили ещё 50 сами. Вождь Опечанканау убежал.

Упадок конфедерации и поражение индейцев

В 1624 году Вирджиния стала королевской колонией Англии. Это означало, что корона теперь осуществляла непосредственную власть над ней, не допуская руководства со стороны Лондонской Вирджинской компании. Корона может осуществлять свой патронаж над королевскими фаворитами. Поселенцы продолжали посягать на земли племён поухатанов, и колония (и Англия) теперь, как правило, изменяла или игнорировала соглашения с туземцами, которые были больше не в её интересах. В племенах увеличивалось недовольство поселенцами.

Следующая крупная конфронтация с конфедерацией поухатанов произошла в 1644 году, в результате которой погибли около 500 колонистов. Хотя число погибших в ней похоже на то, которое было в 1622 году, потери поколение спустя составляли менее десяти процентов населения колонии и оказали гораздо меньше влияния на её дальнейшее развитие. На этот раз старый Опечанканау, которого к тому времени уже носили на носилках, был захвачен колонистами. Заключённый в тюрьму Джеймстауне, он был убит одним из его охранников.

Его смерть положила начало всё более стремительному падению некогда мощной конфедерации поухатанов. Члены её племён в конце концов покинули этот район полностью, постепенно поселясь среди колонистов или осев в одной из нескольких созданных резерваций в штате Вирджиния. Большинство из них также подверглись вторжению и захвату их земель со стороны постоянно растущего европейского населения.

В наше время семь племён, входивших в конфедерацию поухатанов, признаны правительством Вирджинии. Памунки и маттапони до сих пор владеют своими резервациями, основанными в XVII веке, каждая из которых расположена между реками с теми же названиями в границах современного округа короля Вильгельма.

Напишите отзыв о статье "Джеймстаунская резня"

Примечания

  1. [www.jstor.org/stable/659023 James Mooney, «The Powhatan Confederacy, Past and Present»]. American Anthropologist, 9, no. 1 (Jan. — Mar., 1907), 129-52.

Литература

  • Price, David A. [books.google.com/books?id=dNxiPwAACAAJ&dq=Love+and+Hate+in+Jamestown:+John+Smith,+Pocahontas,+and+the+Start+of+A+New+Nation&hl=ru&ei=OcDdTqjhFI-XOv-T-KsJ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CC4Q6AEwAA Love and Hate in Jamestown: John Smith, Pocahontas, and the Start of A New Nation]. — Paw Prints, 2008. — 305 с. — ISBN 1435291603.

Ссылки

  • [www.virtualjamestown.org/phatmass.html The Powhatan Indian Attack of March 22, 1622]

Отрывок, характеризующий Джеймстаунская резня

«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.