Джеймс, Лиэм
| Лиэм Джеймс | |
| англ. Liam James | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Партия: |
OREL |
| Основные идеи: | |
| Род деятельности: |
член ЦК политбюро ЦК NJM, поподполковник PRA, заместитель министра обороны и внутренних дел Гренады, член RMC |
| Отец: |
Абрахам Джеймс |
| Мать: |
Бернардин Джеймс |
Лиэм Джеймс (англ. Liam James; 1955, Гренада) — гренадский коммунистический политик и военный, член политбюро ЦК Нового движения ДЖУЭЛ. Подполковник гренадской армии, заместитель министра обороны в Народно-революционном правительстве. Участник государственных переворотов марта 1979 и октября 1983. Заместитель председателя Революционного военного совета в октябре 1983. Осуждён по процессу Гренада 17, приговорён к смертной казни с заменой на пожизненное заключение. Освобождён в 2009 году.
Содержание
Коммунист-«апостол»
Родился в католической семье. После окончания школы и колледжа был профсоюзным активистом. С ранней юности проникся идеями коммунизма, был одним из основателей молодёжного движения JOY и марксистско-ленинской организации OREL[1].
После создания марксистско-социалистической партии Новое движение ДЖУЭЛ (NJM) Лиэм Джеймс стал членом группы «12 апостолов» — первого состава Национально-освободительной армии. Прошёл военное обучение в Гайане. Был одним из руководителей молодёжной организации NJM. В 1976 году руководил предвыборной кампанией Бернарда Корда.
13 марта 1979 участвовал в государственном перевороте, свергнувшем правительство Эрика Гейри и приведшем к власти NJM.
Партийный силовик. В перевороте 1983
Как один из силовиков партии, 24-летний Лиэм Джеймс получил в Народно-революционном правительстве (PRG) Мориса Бишопа должности заместителя министра обороны и внутренних дел. Курировал вопросы национальной безопасности. Имел звание подполковника Народно-революционной армии (PRA). Являлся одним из приближённых командующего PRA генерала Хадсона Остина.
Политически Лиэм Джеймс принадлежал к сталинистской группе Бернарда Корда. Был сторонником жёсткого однопартийного режима. На посту в министерстве обороны выступал за максимальное усиление PRA и участие Гренады в геополитических проектах «реального социализма». Был одним из организаторов строительства международного аэропорта на Гренаде.
Лиэм Джеймс, член ЦК, прошедший военную подготовку в Советском Союзе, писал в начале 1980 года, что контрреволюцию удаётся подавить интернациональными усилиями, что аэропорт будет использоваться кубинскими и советскими военными[2].
Осенью 1983, при резком обострении политического противоборства в руководстве NJM, Лиэм Джеймс активно поддержал группу Корда-Остина. В сентябре-октябре подполковник Джеймс был одним из авторов решения о смещении и аресте премьер-министра Бишопа. Участвовал в силовом подавлении протестов 19 октября 1983, когда были убиты Морис Бишоп и его ближайшие сторонники.
В тот же день Лиэм Джеймс стал заместителем председателя Революционного военного совета — высшего органа власти, созданного и возглавленного генералом Остином вместо распущенного PRG[3].
Заключение, преображение, освобождение
После вторжения США на Гренаду Лиэм Джеймс был арестован и передан новым гренадским властям. Он предстал перед судом по обвинению в государственном перевороте и убийстве Мориса Бишопа с его сторонниками в Форт Руперте. В декабре 1986 четырнадцать подсудимых процесса Гренада 17, в том числе Лиэм Джеймс, были приговорены к смертной казни. В 1991 году смертные приговоры заменились пожизненным заключением.
В тюрьме Лиэм Джеймс получил степень бакалавра Лондонского университета. Преподавал экономику в тюремной школе. Юридическая защита Лиэма Джеймса отмечала его «духовное преображение» после прочтения книги Виктора Франкла Человек в поисках смысла[4].
В 1996 году Джеймс участвовал в написании Открытого послания Reflections and Apologies — Размышления с просьбой о прощении. В этом документе «некоторые бывшие лидеры NJM» (Корд, Джеймс, Стрэчан, Лэйн) заявили о принятии на себя морально-политической ответственности за происшедшее на Гренаде в 1979—1983, в том числе за октябрьские события. Они принесли извинения гренадскому народу за пережитые бедствия, хотя объясняли их общей обстановкой Холодной войны, и обязались в будущем прекратить политическую деятельность.
Лиэм Джеймс был освобождён 5 сентября 2009, одним из последних, после почти 26 лет заключения.
Напишите отзыв о статье "Джеймс, Лиэм"
Примечания
- ↑ [www.thegrenadarevolutiononline.com/page2a.html What Was the NJM? OREL]
- ↑ [www.heritage.org/research/reports/1984/11/behind-the-scenes-in-marxist-grenada Behind the Scenes in Marxist Grenada]
- ↑ [www.spiceislandertalkshop.com/cgi-bin/talkrec.cgi?submit=lt&fid=f1&msg_num=855316 The SpiceIslander TalkShop 855316]
- ↑ [grenadasports.gd/judgment-on-sentencing-justice-francis-belle/ JUDGMENT ON SENTENCING — JUSTICE FRANCIS BELLE / Case No 19 of 1984. Liam James]
Отрывок, характеризующий Джеймс, Лиэм
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
