Глисон, Джеймс

Джеймс Глисон
James Gleason
Дата рождения:	23 мая 1882(1882-05-23)
Место рождения:	Нью-Йорк, США
Дата смерти:	12 апреля 1959(1959-04-12) (76 лет)
Место смерти:	Вудленд-Хиллз, США
Профессия:	актёр, сценарист
Карьера:	1914—1959

Джеймс Остин Глисон (англ. James Austin Gleason, 23 мая 1882 — 12 апреля 1959) — американский актёр, драматург и сценарист.

Жизнь и карьера

Глисон родился в Нью-Йорке в семье Мины (урожденная Кролиус; 1858—1931) и Уильяма Л. Глисона (1850—1909). С юных лет увлекался театром, участвуя в школьных постановках. В 16 лет вступил в ряды армии США и три года служил на Филиппинах.

После службы он профессионально занялся актёрской карьерой, первоначально играя в течении двух лет на театральных сценах Лондона, а после возвращения в США продолжил актёрскую карьеру на родине. В то же время он выступил в качестве драматурга и сценариста, пьеса которого были поставлены во многих театрах, в том числе и на Бродвее.

С началом Первой мировой Глисон вновь вступил в ряды американской армии, в которой служил до окончания войны.

В 1922 году Глисон дебютировал на большом экране, появившись в дальнейшем в более чем сотне фильмов, среди которых «Знакомьтесь, Джон Доу» (1941), «А вот и мистер Джордан» (1941, номинация на премию «Оскар» за лучшую мужскую роль второго плана), «Сказки Манхэттена» (1942), «Мышьяк и старые кружева» (1944), «Ключи от царства небесного» (1944), «Дерево растет в Бруклине» (1945), «Жена епископа» (1947) и «Ночь охотника» (1955).

В 1905 году Глисон женился на актрисе Люсилль Уэбстер, взявшую себе фамилию мужа. Спустя два года у них родился сын Рассел Глисон, который пошел по стопам родителей и стал актёром. В декабре 1945 года Рассел трагически погиб, выпав из окна четвёртого этажа одного из отелей Нью-Йорка, где вместе со своим полком ожидал транспортировки в Европу. Люсилль Глисон скончалась спустя два года от сердечного приступа. Сам актёр пережил супругу на 12 лет и умер в апреле 1959 года от астмы в возрасте 76 лет. Похоронен на кладбище Святого креста в Калвер-Сити, Калифорния.

Отрывок, характеризующий Глисон, Джеймс

– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.