Милль, Джеймс

Джеймс Милль
James Mill
Дата рождения:	6 апреля 1773(1773-04-06)
Место рождения:	Нортуотер-Бридж, Ангус, Шотландия, Королевство Великобритания, Британская империя
Дата смерти:	23 июня 1836(1836-06-23) (63 года)
Место смерти:	Кенсингтон, Лондон, Англия, Соединённое королевство Великобритании и Ирландии, Британская империя
Страна:	Великобритания Великобритания
Научная сфера:	экономика

Джеймс Милль (англ. James Mill; 6 апреля 1773, Нортуотер-Бридж, Шотландия — 23 июня 1836, Кенсингтон) — шотландский экономист, представитель классической школы, «рикардианец». Окончил Эдинбургский университет. Отец Дж. С. Милля. Был пастором; позже отказался от сана. Служил в Ост-Индской компании.

Милль утверждал, что политическая экономия для государства есть то же самое, что и экономика домашнего хозяйства (domestic economy) для семьи. Двумя главными объектами политэкономии, по его мнению, является потребление общества и обеспечение предложения, от которого это потребление зависит.

В обширной статье для первой книжки журнала «Вестминстерское обозрение» Милль сделал критический обзор действовавшей английской конституции, которая, по его мнению, нуждалась в серьезной переработке, ибо в силу своего аристократического характера предоставляла власть в стране сотне самых знатных фамилий.

Основные произведения

• [www.econlib.org/library/MillJames/mljElm.html Элементы политической экономии] (Elements of Political Economy, 1821).

Литература

• Василевский Е. Г. [www.booksite.ru/fulltext/ric/ardo/4.htm#25 Джеймс Милль и Мак-Куллох] // Всемирная история экономической мысли: В 6 томах / Гл. ред. В. Н. Черковец. — М.: Мысль, 1988. — Т. II. От Смита и Рикардо до Маркса и Энгельса. — 574 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-244-00038-1.

Ссылки

• [www.utilitarian.net/jmill/ Страница, посвящённая Дж. Миллю]
• Статья [patologia.3dn.ru/news/2011-04-06-21 «Истоки ассоцианизма»] по книге «Джон Стюарт Милль. Его жизнь и научно — литературная деятельность» (Туган-Барановский Михаил)

Отрывок, характеризующий Милль, Джеймс

Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.