Сеймур, Джейн

Джейн Сеймур англ. Jane Seymour<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Ганса Гольбейна (младшего), ок. 1536—1537 гг.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Королева-консорт Англии
30 мая 1536 — 24 октября 1537
Коронация:	не коронована
Предшественник:	Анна Болейн
Преемник:	Анна Клевская
Вероисповедание:	Католицизм
Рождение:	ок. 1508/1509
Смерть:	24 октября 1537(1537-10-24) Хэмптон-корт, королевство Англия
Место погребения:	Виндзорский замок, графство Беркшир
Отец:	Джон Сеймур
Мать:	Маргарет Уэнтворт
Супруг:	Генрих VIII
Дети:	Эдуард VI
Автограф:

Джейн Се́ймур (англ. Jane Seymour; ок. 1508/1509 — 24 октября 1537) — третья жена короля Англии Генриха VIII Тюдора, мать короля Эдуарда VI. Сестра Эдуарда Сеймура, Томаса Сеймура и Элизабет Сеймур.

Детство и юность

Семья Сеймур принадлежала к древнему дворянскому роду и была связана родственными узами с некоторыми могущественными аристократическими кланами — в частности, с семьёй Говардов. Леди Элизабет Говард, мать Анны Болейн, была кузиной матери Джейн, соответственно, Джейн и Анна были троюродными сёстрами. Сеймуры предпочитали вести неприметную жизнь, хотя в молодости сэр Джон Сеймур был одним из придворных короля Генриха VII и участвовал в нескольких военных кампаниях, а его жена, леди Маргарет Уэнтворт (или Марджери Уэнтворт), была одной из самых блистательных дам при дворе Генриха VII и музой поэта Джона Скелтона.

Предположительно, будущая королева родилась и выросла в отцовском поместье Вулфхолл, графство Уилтшир. Установить точную дату её рождения довольно сложно, но большинство исследователей сходятся во мнении, что она появилась на свет не позднее 1508 или 1509 года и была старшей из дочерей сэра Джона и леди Маргарет.

В отличие от предыдущих жён короля, Джейн получила более чем посредственное образование, достаточное лишь для того, чтобы уметь читать и писать. Основной упор в воспитании девочек из дворянских семей в XVI веке делался на традиционные женские занятия, такие как рукоделие и ведение домашнего хозяйства.

Впервые она появилась при дворе в качестве фрейлины Екатерины Арагонской в середине 1520-х годов. Её старший брат, Эдуард Сеймур, к тому времени уже добился определённых успехов в карьере придворного: в детстве он служил пажом в свите «французской королевы» Марии Тюдор, а по возвращении в Англию занимал различные должности при короле и кардинале Уолси.

После аннулирования брака с Екатериной и женитьбы Генриха на Анне Болейн в 1533 году, Джейн и её сестра Элизабет перешли в штат новой королевы.

«Светлый ангел»

Летом 1533 года посланник императора Карла V, Эсташ Шапюи, отмечал в донесениях, что королева Анна «впала в ревность — и не без оснований». Мимолётные связи короля с фрейлинами поначалу не представляли никакой угрозы её положению, но после рождения дочери Елизаветы (вместо долгожданного сына) и нескольких выкидышей Генрих стал отдаляться от супруги. В сентябре 1535 года, во время путешествия по стране король и королева остановились в Вулфхолле, наследственном владении Сеймуров. Именно там Генрих впервые обратил пристальное внимание на дочь хозяина, леди Джейн Сеймур. Это была полная противоположность Анне, как по внешности, так и по характеру: белокурая, бледная, спокойная и скромная девушка. Если Анну все сравнивали с ведьмой — она была худа, темноволоса и черноглаза, а кроме того, дерзка и своенравна, то Джейн больше походила на светлого ангела, воплощение умиротворения и покорности.

Исследователи до сих пор указывают различные даты первой встречи Джейн и Генриха, но, несомненно, они были знакомы ещё до визита Генриха в Вулфхолл. Из записей в приходских книгах известно, что на Рождество 1533 года король вручил нескольким фрейлинам подарки — в числе отмеченных была и леди Сеймур.

Старшие братья Джейн — Эдуард и Томас — заметив, что король симпатизирует их сестре, всячески старались, чтобы они проводили вместе как можно больше времени. Кроме того, было ясно, что отношения Генриха и Анны к концу 1535 года носили весьма натянутый характер, и король начинал задумываться о разводе с ней. Джейн и её окружение всё чаще подталкивали его к мысли о незаконности брака с Анной, и вскоре он уже во всеуслышание заявлял, что его «соблазнили и завлекли в этот брак колдовством» и что ему «следует взять другую жену».

Уже в марте 1536 года Генрих открыто делал подарки Джейн и бывал с нею на людях, чем вызывал негодование со стороны королевы. Придворные же спешили засвидетельствовать своё почтение новой фаворитке, Анну покинули почти все её сторонники. После очередного выкидыша в январе 1536 года, её судьба была предрешена: она была обезглавлена 19 мая этого же года по сфабрикованному обвинению в «государственной и супружеской измене».

«Готовая подчиняться и служить»

Сразу же после казни Анны Болейн Тайный совет короля подал ему прошение с рекомендацией найти себе в скором времени новую жену. Это было обычной формальностью, так как 20 мая, через день после смерти Анны, Генрих и Джейн тайно обручились, а 30 мая архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер обвенчал их в часовне Уайтхолла. 4 июня её официально провозгласили королевой Англии, но Генрих не спешил с её коронацией, пока не было уверенности, что новая супруга не бесплодна.

В качестве королевы Джейн устраивала почти всех: добрая, тихая, благочестивая, а кроме того, она оставалась последовательницей старой религии и сочувствовала опальной принцессе Марии. Лишь приверженцы протестантизма остались недовольными, опасаясь, что Джейн будет оказывать влияние на церковные реформы. Но она была далека от политики. Только однажды она осмелилась вступиться за участников «Благодатного паломничества» и обратилась к Генриху с просьбой восстановить хотя бы некоторые монастыри, тем самым вызвав его раздражение и гнев. Король резко прикрикнул на неё и приказал впредь не вмешиваться в дела государственной важности, напомнив, что предыдущая королева поплатилась за это жизнью.

Джейн более не предпринимала попыток повлиять на действия короля. Отныне смыслом её жизни было стремление создать для него подобающую семейную обстановку. «Готовая подчиняться и служить» (англ. Bound to obey and serve) — такой девиз выбрала себе новая королева и следовала ему до конца. Почти всё время она проводила занимаясь рукоделием со своими фрейлинами, самыми близкими из которых были её сестра Элизабет и леди Энн Сеймур, жена Эдуарда. По просьбе Джейн король позволил своей старшей дочери, леди Марии, вернуться ко двору уже летом 1536 года (предварительно заставив её подписать документ, по которому она признавала Генриха главой церкви в Англии, а его брак с Екатериной Арагонской недействительным), а Рождество 1536 года королевская семья встречала уже в полном составе, включая маленькую леди Елизавету, которую привезли из Хартфордшира по предложению Марии.

Весной 1537 года Джейн сообщила Генриху о своей беременности. Король окружил супругу небывалой заботой и исполнял все её требования и капризы. Чтобы порадовать королеву, он даже назначил её брата Эдуарда членом Тайного совета.

В сентябре она переехала в Хэмптон-корт, а 12 октября 1537 года Джейн исполнила заветное желание короля, родив ему сына-наследника — Эдуарда, принца Уэльского. Через несколько дней состояние королевы ухудшилось, и 24 октября она умерла от родильной горячки. Её похоронили в капелле св. Георгия в Виндзорском замке.

По признанию Генриха VIII Джейн Сеймур была его самой любимой женой. Перед смертью он завещал похоронить себя рядом с ней.

Образ в искусстве

В музыке:

• В опере Гаэтано Доницетти «Анна Болейн» (1831) одним из основных персонажей является Джейн Сеймур.
• Известная баллада английских рокеров The Rolling Stones «Lady Jane» повествует о Джейн Сеймур и основана на письмах короля Генриха VIII. В песне также упоминаются Анна Болейн (lady Anne) и её сестра Мэри (Mary). Каждой из трёх женщин посвящён свой куплет.
• «Jane Seymour» — одна из композиций с альбома The Six Wives of Henry VIII (1973 год) британского музыканта Рика Уэйкмана.
• «The Death of Queen Jane» — английская баллада, основной темой которой является описание обстоятельств тяжёлых родов королевы Джейн и её последующей смерти. Согласно тексту баллады, во время родов Джейн к королю Генриху присылают за согласием на хирургическое вмешательство, что ставит его перед тяжёлым выбором: пожертвовать наследником или любимой женой, так как в ту эпоху подобная операция почти неизбежно вела к смерти роженицы.

Существует множество современных версий баллады, записанных такими музыкантами, как Оскар Айзек, Мария Дойл-Кеннеди, Альфред Деллер (под названием «King Henry») и многими другими.

В кинематографе:

• Впервые образ Джейн Сеймур воплотила на экране Од Эгед Ниссен (англ. Aud Egede Nissen) в германском фильме 1920 года «Анна Болейн» (нем. Anna Boleyn).
• В 1933 году в фильме режиссёра Александра Корды «Частная жизнь Генриха VIII» роль Джейн сыграла британская актриса Венди Барри, а Генриха — Чарльз Лоутон.
• В фильме 1969 года «Анна на тысячу дней» Джейн Сеймур фигурирует как второстепенный персонаж (актриса Лесли Патерсон (англ. Lesley Paterson)). Роль Генриха исполнил Ричард Бёртон, а Анны Болейн — Женевьев Бюжольд.
• В экранизации 1972 года «Генрих VIII и его шесть жён» (англ. Henry VIII and His Six Wives) в роли короля — Кит Мичелл, в роли Джейн — Джейн Эшер.
• В телевизионной адаптации романа Филиппы Грегори «Ещё одна из рода Болейн» (2003 год) в эпизодической роли Джейн появляется Наоми Бенсон (англ. Naomi Benson).
• В драматическом мини-сериале 2003 года «Генрих VIII» роль Джейн Сеймур сыграла Эмилия Фокс.
• В сериале «Тюдоры» канала Showtime в роли Джейн представлены Анита Брием (во втором сезоне) и Аннабелль Уоллис (в третьем сезоне).
• В последней экранизации романа Филиппы Грегори «Ещё одна из рода Болейн» (2008 год) роль леди Сеймур досталась Коринне Гэлловэй (англ. Corinne Galloway).
• В постановке канала BBC Two «Волчий зал» (2015 год) по романам Хилари Мэнтел «Волчий зал» и «Внесите тела» роль Джейн Сеймур исполнила Кейт Филлипс.

Литература

• Линдсей, Карен. Разведённые. Обезглавленные. Уцелевшие. Жёны короля Генриха VIII / Пер. с англ. Т. Азаркович. — М.: КРОН-ПРЕСС, 1996. — 336 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-232-00389-5.
• Перфильев, Олег. Жёны Синей Бороды. В спальне Генриха VIII. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. — 415 с. — 7 000 экз. — ISBN 5-224-00599-X.
• Starkey, David. Six Wives: The Queens of Henry VIII. — New York: HarperPerennial, 2004. — 880 с. — ISBN 0-06-0005505.
• Weir, Alison. The Six Wives of Henry VIII. — New York: Grove Press, 1991. — 656 с. — ISBN 0-8021-3683-4.

Ссылки

• [www.tudorplace.com.ar/aboutJaneSeymour.htm Jane Seymour: TudorPlace.com] (англ.). [www.webcitation.org/65SMw3gW5 Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].
• [englishhistory.net/tudor/monarchs/seymour.html Jane Seymour: EnglishHistory.net] (англ.). [www.webcitation.org/65SMwmzQR Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].
• [tudorhistory.org/movies/ Jane Seymour: Тюдоры в кинематографе] (англ.). [www.webcitation.org/65SMxc6w6 Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Сеймур, Джейн

Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.