Джексон, Куинтон

Куинтон Джексон
Общая информация
Полное имя	Куинтон Рамон Джексон (англ. Quinton Ramone Jackson)
Прозвище	Rampage (рус. Ярость)
Гражданство	США
Дата рождения	20 июня 1978(1978-06-20) (45 лет)
Место рождения	Мемфис, Теннесси, США
Проживание	Уиднес, Англия
Рост	185 см
Весовая категория	до 93 кг
Карьера	1999 г. — наст. время
Команда	Wolfslair MMA Academy
Стиль	борьба, бокс
Степень мастерства	синий пояс по БДД
Статистика в смешанных единоборствах
Боёв	42
Побед	32
• нокаутом	14
• сдачей	7
• решением	11
Поражений	10
• нокаутом	3
• сдачей	2
• решением	4
Статистика в кикбоксинге
Боёв	2
Побед	2
• нокаутом	1
Другая информация
Супруг(а)	? Юки
Дети	Д’Анжело Раджа Элайя Нанаме Накиа
Сайт	[www.rampage-jackson.com/ www.rampage-jackson.com]

Куинтон Рамон Джексон (англ. Quinton Ramone Jackson; род. 20 июня 1978 года в Мемфисе, Теннесси, США), более известный как Куинтон «Rampage» Джексон — американский профессиональный боец смешанного стиля, актёр. Джексон получил известность благодаря участию в боях в Pride FC и, впоследствии, завоевал титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе. За пределами ринга он известен своим юмором и яркой индивидуальностью.

Карьера в смешанных боевых искусствах

Куинтон «Rampage» Джексон попробовал первый раз вкус боевого спорта как борец высшей школы (Raleigh-Egypt High School), где его успешная карьера была подкреплена многими наградами. Первоначально Джексон намеревался продолжать карьеру в профессиональной борьбе после окончания высшей школы, но в конце концов прекратил напрягать силы в любительской карьере младшего колледжа, прежде чем открыл смешанные боевые искусства. Под впечатлением от успехов других бойцов смешанного стиля, Джексон решил попробовать свои собственные силы в этом спорте. Он добился впечатляющего результата, 11 побед и 1 поражение, проводя бои в разнообразных, но небольших по масштабу, американских промоушенах, включая King of the Cage, Gladiator Challenge и Dangerzone.

Pride FC

Pride FC принес ему настоящий успех в мире смешанных боевых искусств, а не его ранние успехи на родной земле. Войдя в 2001 году в Pride, как неизвестный сперва боец, Джексон встретился на PRIDE 15 против коллеги борца и японской суперзвезды Кадзуси Сакураба, который в то время был наиболее выдающимся местным бойцом. Джексон проиграл из-за удушающего сзади, но это выступление привлекло фанатов Pride и организаторов.

После победы над профессиональным борцом Александром Оцука в бою Battlarts, Джексон был приглашён назад на PRIDE 17, где он победил нокаутом партнера Оцуки по тренировкам, Юки Исикава. В следующем бою Джексон был дисквалифицирован за случайный удар в пах коленом против Дайдзиро Мацуи.

Затем Джексон продолжал наносить поражения Дмитрию Богачеву, Игорю Вовчанчину, Кевину Рэндлмену и Михаилу Илюхину в успешных схватках Pride. Он также попробовал себя в кикбоксинге, где победил пару раз кикбоксёра Кирилла Абиди по правилам K-1. В 2002 году, когда Pride и К-1 менялись талантами, Джексона отправили драться с Абиди по правилам К-1. Первая схватка между Кириллом и Куинтоном была 14 июля 2002 года. Многие ожидали, что дикий стиль ударов Джексона не пройдет на ринге К-1, полагая, что он будет оставлен позади таким дисциплинированным бойцом и ударником как Абиди. Вместо этого Куинтон сокрушил Абиди с ударом гонга, и отправил в нокдаун Кирилла меньше, чем за минуту. Затем Джексон провёл жесткий хитрый правый в подбородок Абиди, нокаутировав его только на 1:55 первого раунда.

Позже в этом году Абиди хотел доказать, что его поражение необученному Джексону было не более, чем счастливая случайность, и встретился с ним в канун Нового года на событии Inoki Bom-Ba-Ye, и снова по правилам К-1. Джексон дал повод для критики остальным людям, когда один раз победил Абиди, в этот раз дал повод не быстрым нокаутом, но по явному решению судей. Это был последний опыт Джексона в кикбоксинге, так как он полностью вернулся на соревнования смешанных боевых искусств после второй победы над Абиди.

Примерно в это время, Джексон начал заявлять свои намерения захватить титул Pride в среднем весе у Вандерлея Силвы. В первом туре Pride’s 2003 Middleweight Grand Prix, Джексон победил Murilo Bustamante раздельным решением судей. Три месяца спустя Куинтон нанес поражение бойцу UFC Чаку Лидделлу в полуфинале турнира Pride Final Conflict 2003. Секундант Лидделла остановил этот бой. Этот бой приблизил его к финальной схватке с Силвой на этом турнире. Джексон дрался против Силвы в бою, который назвали боем года различные СМИ смешанных боевых искусств. После перевода Вандерлея Силвы в партер и нарушения, рефери поднял бойцов в стойку и затем Джексон был потрясен серией ударов коленями в голову (TKO).

Куинтон продолжил побеждать в Pride таких бойцов, как Ikuhisa Minowa и Рикардо Арона, закончив схватку мощным слэмом (slam) в бою против Рикардо и отправив его в нокаут, когда Арона захватил Джексона в очень крепкий удушающий «треугольником».

До реванша с Силвой, Джексон, известный своей дерзкой славой, сделал объявление о своём переходе в христианство. В бою Джексон сбил с ног Силву в первом раунде и позже проводил тейкдауны, которые привели к серии коленями и локтями в конце раунда. Джексон провел другой тейкдаун во втором раунде, но Силва вырвался в стойку и отправил в нокаут Джексона с помощью ударов коленями в голову во второй раз.

Следующие два боя Джексона были против партнеров Силвы по тренировкам (Chute Boxe). Он выиграл разделенным решением в бою против Мурило Руа, но проиграл младшему брату Маурисио Руа техническим нокаутом на Pride 2005 Middleweight Grand Prix, где Руа сломал Куинтону несколько рёбер в начале боя и победил футбольным ударом в голову Джексона.

Джексона выругали его тренеры после проигрыша Маурисио Руа. Вскоре после этого Джексон связался с ветераном бокса и тренером смешанных боевых искусств Хуанито Ибаррой, который увидел потенциал в природных способностях Джексона, но оценил его нечестивую репутацию как гибель. После короткого разговора Джексон доверился Ибарре, обрел веру, а также организаторское и тренировочное направление своей карьеры.

Затем Куинтон одержал победы над Hirotaka Yokoi и Yoon Dong-Sik, перед тем, как покинул Pride.

После Pride FC

16 мая 2006 года World Fighting Alliance объявил, что Джексон подписан на мульти-бойцовский договор. Он победил Мэтта Линдлэнда раздельным решением на WFA: King of the Streets 22 июля 2006 года. «Он хороший боец — сказал Джексон. — Я усердно тренировался. Он Олимпийский серебряный медалист. Поэтому столько уважения к нему. Я знал, что должен был довести его». Матч оказался жёстким для уроженца Мемфиса, который был пойман на удушающий приём («гильотину») дважды. Куинтону удалось выбраться из удушающего оба раза и сделать слэм (slam) Линдлэнду несколько раз, прежде чем рассечь ему переносицу во время партера на пути к победе.

Карьера в UFC

11 декабря 2006 года «Зуффа», компания-учредитель UFC, объявила, что приобрела избранные активы у World Fighting Alliance, который прекратил работу как участник их договора купли-продажи. Контракт WFA Джексона был одним из тех приобретённых активов.

В интервью программы UFC «Inside the UFC» Джексон сказал, что это финальное время для него, чтобы вступить в организацию, и он не был там до этого из-за дружбы с бойцом UFC Тито Ортисом. Джексон сказал это, потому что Ортис был одной из крупных звёзд UFC и оба бойца были в одной весовой категории, он не хотел мешать.

Джексон дебютировал на UFC 67, где нокаутировал Марвина Истмана, отомстив за проигрыш, когда только начинал карьеру в смешанных единоборствах.

На UFC 71 26 мая 2007 года Джексон встретился с чемпионом полутяжелого веса Чаком Лидделлом в титульном реванше боя Pride FC за 2003 год. Приблизительно на 90 секунде первого раунда, Джексон попал Лидделлу правым хуком в челюсть, который отправил Чака на маты, после чего Джексон избивал его до остановки боя рефери на 1:53, завоевав титул UFC в полутяжёлом весе.

Затем Куинтон нанес поражение чемпиону Pride во втором среднем весе Дэну Хендерсону на UFC 75, прошедшем 8 сентября 2007 года в Лондоне. Победа единогласным решением позволила объединить два титула организаций.

После пребывания на The Ultimate Fighter и титульного боя с Форрестом Гриффином, следующий бой Джексона провел против Вандерлея Силвы, единственного человека, который побил Куинтона дважды. Джексон отомстил за прошлые поражения, нокаутировав Силву левым хуком на 3:21 в первом раунде. За эту убедительную победу он получил награду «Лучший нокаут вечера».

The Ultimate Fighter 7

9 декабря 2007 года Дэйна Уайт на шоу Spike TV’s Video Game Awards объявил, что Джексон будет одним из двух тренеров на The Ultimate Fighter 7. В конце сезона Джексон дрался с другим тренером и претендентом номер один Форрестом Гриффином на UFC 86. Во время шоу Джексон показал свой характер после того, как его бойцы несколько раз проиграли команде Форреста. В полуфинал попало только два первоначальных бойца Джексона, в то время как у Форреста было 6 бойцов. В финальном отборе команды Гриффина, Amir Sadollah побил топового бойца из команды Джексона C.B. Dollaway, с помощью болевого (armbar) в первом раунде.

5 июля 2008 года он дрался с Гриффином за титул в полутяжелом весе на UFC 86. В первом раунде боя Куинтон пошатнул Гриффина двумя крепкими ударами, и вскоре после этого послал его в нокдаун. Сила Джексона оказалась проблематичной для молодого Гриффина, так как Куинтон последовательно преследовал его в продолжение боя. В отличие от этого, Гриффин поднимал темп боя от начала и до конца и оставался гораздо более агрессивным, чем Джексон в течение второго раунда, подключая многочисленные удары ногами, партер, и проводя удары локтями в голову. В последних раундах Джексону удалось сделать тейкдаун дважды и навязать свою игру в партере, и даже осуществить свою характерную мощную бомбу. Многие обратили внимание, как Джексон показывал явный дискомфорт вследствие ударов ногами. Следующие три раунда были описаны Sherdog, как «отчасти не имеющие важных событий», поиски Джексона как бы нокаутировать, пока Гриффин выбрасывал какие мог длинные джебы, ноги и удары в корпус. Гриффину присудили победу разделенным решением со счетом 46-48, 46-48 и 46-49. Многие посчитали это неожиданным поражением. После боя, оба, Гриффин и его тренер Рэнди Кутюр, высказались, что они думали бой был равным. И тренер Джексона, Хуанито Ибарра, планировал возразить против разделенного решения в Государственной спортивной комиссией города Невады (Nevada State Athletic Commission). Однако, после разговора с комиссией по поводу жалобы, он решил не подавать документы, потому что ему сказали, что даже если счёт судей будет изменён к его удовлетворению, бой всё ещё имеет результат в пользу выигрыша Гриффина большинством судей. Вскоре после боя, Куинтон уволил своего давнего тренера и менеджера Ибарру. Были переговоры по поводу ближайшего реванша после этого боя.

Ссылки

• Куинтон Джексон (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Джексон, Куинтон

Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.