Джексон, Томас Джонатан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Джексон.
Томас Джонатан Джексон
англ. Thomas Jonathan «Stonewall» Jackson

Портрет генерала Джексона, сделанный в Спотсильвейни, 26 апреля 1863, за 7 дней до его ранения в Сражении при Чанселорсвилле
Прозвище

Каменная Стена, Старик Джек, Старый Пожарник

Дата рождения

21 января 1824(1824-01-21)

Место рождения

Кларксберг, Виргиния (сейчас Западная Виргиния)

Дата смерти

10 мая 1863(1863-05-10) (39 лет)

Место смерти

Гвинея-Стейшн (Guinea Station), Виргиния

Принадлежность

США США
КША КША

Годы службы

1846—1851 (США)
1861—1863 (КША)

Звание

майор (США)
генерал-лейтенант

Командовал

бригада Джексона, 2-й корпус Северо-Вирджинской армии

Сражения/войны

Американо-мексиканская война
Гражданская война в Америке

Автограф

Томас Джонатан Джексон (с 1861 года известный также под прозвищем Каменная Стена или Стоунуолл (англ. Thomas Jonathan «Stonewall» Jackson); 21 января 1824 — 10 мая 1863) — генерал Конфедеративных Штатов Америки в годы Гражданской войны.

Один из самых талантливых генералов Юга[1][2] и один из самых знаменитых генералов в истории США[3]. В сражении при Чанселорсвилле 2 мая 1863 года был по ошибке ранен дозором конфедератов, лишился руки и умер через 8 дней от пневмонии[4].

Гибель Джексона считается одной из причин неудач Северо-Вирджинской армии в ходе последующей Геттисбергской кампании и всей последующей войны. По свидетельству генерала Гордона, Роберт Ли считал гибель Джексона основной причиной поражения Конфедерации в Гражданской войне[5].





Молодые годы

Предки

Томас Джонатан Джексон был правнуком Джона Джексона (1715 или 1719—1801) и Елизаветы Камминс, также известной как Элизабет Комингс и Элизабет Нидлс (1723—1828). Джон Джексон — ольстерский шотландец, уроженец Колрейна в графстве Лондондерри. Он переехал из Ирландии в Лондон, где был обвинён в краже 170 фунтов[6]. Судьи Олд-Бейли приговорили его к 7 годам ссылки в Америку. Елизавета родилась в Лондоне, она также была обвинена в краже 19 слитков серебра и ювелирных изделий и получила аналогичный приговор. В 1748 году они оба были отправлены в Америку на судне «Личфилд», игравшем в то время роль «плавучей тюрьмы»[7]. Джон и Элизабет познакомились на борту и уже были влюблены друг в друга к моменту прибытия в Аннаполис, штат Мэриленд. Они были отправлены отбывать наказание в разные места, но поженились 4 июля 1755 года[8].

Семья переселилась на запад за Голубой хребет и в 1758 году осела возле Мурфилда, Виргиния (сейчас Западная Виргиния). В 1770 году они переселились ещё дальше на запад, в долину Тигарт, и начали скупать необработанную землю близ современного города Бакхэннон, в том числе 3000 акров (12 км²) на имя Элизабет. Во время войны за независимость Джон и два его сына вступили в Континентальную армию и сражались в битве при Кингс-Маунтен (англ.)русск. 7 октября 1780 года. Джон окончил войну капитаном и служил лейтенантом вирджинского ополчения после 1787 года. Пока мужчины были в армии, Элизабет превратила их дом в пристанище для беженцев, спасавшихся от нападений индейцев, — «Форт Джексон»[9].

У них было восемь детей. Вторым сыном был Эдвард Джексон (1 марта 1759 — 25 декабря 1828), а третьим сыном Эдварда был Джонатан Джексон, отец Томаса (25 сентября 1790 — 26 марта 1826)[8].

Детство

Томас Джексон был сыном прокурора Джонатана Джексона (1790—1826) и Джулии Беквит Джексон, урождённой Нил (1798—1831). Оба его родителя были коренные виргинцы. Они назвали сына по имени деда со стороны матери. Сестра Томаса, Элизабет, умерла от брюшного тифа в возрасте 6-ти лет 6 марта 1826 года. Его отец умер от той же болезни 26 марта. Через день после смерти отца у Томаса родилась сестра Лора-Энн[10]. Джулия Джексон осталась вдовой в 28 лет, имея множество долгов и троих детей на руках. Она продала фамильные владения, чтобы расплатиться с долгами, и переселилась в съёмную комнату. Около 4-х лет Джулия подрабатывала шитьём и частными уроками.

В 1830 году Джулия Джексон вышла замуж вторично. Её новый муж, адвокат Блейк Вудсон, не любил приёмных детей, и финансовые проблемы не прекращались. На следующий год родился единоутробный брат Томаса, но Джулия умерла от осложнений, и трое её детей остались сиротами[11]. Джулия была похоронена в безымянной могиле, в дешёвом гробу на кладбище Уэстлейк, близ современного города Анстед (Западная Виргиния).

Работа в Джексонс-Милл

Когда здоровье матери начало ухудшаться, Джексона вместе с сестрой Лорой-Энн отправили жить к дяде Камминсу Джексону (наречённому по фамилии бабушки — Елизаветы Камминс) — арендатору солодовой мельницы в Джексонс-Милл (сейчас находится около местечка Вестон в округе Льюис, Западная Виргиния). Их старший брат Уоррен уехал жить к другим родственникам, а затем умер от туберкулёза в 1841 году в возрасте 20 лет. В ноябре 1831 года Томас с сестрой вернулись домой, чтобы побыть у постели умирающей матери. В целом они прожили 4 года в Джексонс-Милл, после чего разделились: Лору отправили в семью её матери, а Джексона — к сестре отца, тёте Полли, и её мужу Исааку Брейку, которые жили на ферме в 4-х милях от Кларксбега. Брейк плохо относился к Джексону, и Джексон целый год выносил его оскорбления, а затем сбежал от него. Когда родственники посоветовали ему вернуться к тёте Полли, он ответил: «Возможно, я должен так поступить, но я не вернусь». Он прошёл горами 18 миль и вернулся в Джексонс-Милл, где его с радостью встретил дядя и где Джексон прожил ещё целых семь лет[12].

Томас относился к Камминсу Джексону, как к своему учителю. Он работал вместе с ним на ферме, пас овец и быков и помогал собирать урожай. Он по возможности посещал школу, но полноценного образования не получил[13]. В основном он занимался самообразованием. Один из рабов его дяди приносил ему сосновые лучины для чтения книг по ночам, а в обмен Джексон тайно учил его писать (тайно — поскольку после восстания Ната Тёрнера 1831 года виргинские законодатели запретили обучать негров чтению и письму). Впоследствии негр бежал в Канаду[14].

Военная карьера

Вест-Пойнт

В 1842 году в военной академии Вест-Пойнт открылась вакансия для одного человека от конгрессионального округа, к которому принадлежал город Кларксберг (посланный от округа кадет внезапно покинул академию). Через виргинского конгрессмена Самуэля Хайса Джексону удалось добиться утверждения своей кандидатуры у военного секретаря, и в итоге в июле 1842 года он был зачислен на курс[7][15].

Из-за недостаточного начального образования у Джексона были некоторые проблемы со вступительными экзаменами, и первое время он сильно отставал от остальных кадетов. Ему было нелегко, но, проявив свойственные ему упорство и трудолюбие, Джексон со временем выбился в лучшие ученики. Он окончил Академию 17-м из 59-ти кадетов. Говорили, что если бы он проучился ещё год, то получил бы первое место. Джексону довелось учиться в том самом знаменитом классе, где второе место при выпуске занял будущий генерал Союза и соперник Линкольна на выборах 1864 года Джордж Макклелан, а последнее — Джордж Пикетт. Первые годы Джексон жил в одной комнате с Джорджем Стоунманом, впоследствии — кавалерийским генералом Севера и губернатором Калифорнии[16]. Стоунман был одним из его немногих друзей; впоследствии его одноклассник Дариус Кауч писал, что Стоунман и Джексон были друзьями: в чём-то очень схожими, а в чём-то очень разными, оба были сдержанны, молчаливы и ненавязчивы[17].

Мексиканская война

Когда Джексон окончил академию, началась Мексиканская война, и его определили во временном звании второго лейтенанта в 1-й артиллерийский полк. Его первым серьёзным сражением стала осада Веракруса, где его полк был задействован при обстреле города. 18 марта была завершена постройка осадных батарей, и после нескольких дней бомбардировки, 27 марта, крепость сдалась [18][i 1]. Джексон участвовал в сражениях при Сьерро-Гордо, Контерас, Чапультепеке и Мехико. Получил постоянное звание второго лейтенанта и два временных повышения: до капитана за Контерас и Чурубуско (20 августа 1847) и до майора за Чапультепек (13 сентября 1847)[20]. В Мехико он впервые встретил Роберта Ли.

При штурме Чапультепека батарея Джексона попала в трудное положение. Погибло много артиллеристов и лошадей. Джексон пытался личным примером воодушевить своих людей:

Снаряды и пули свистели вокруг, поражая людей и лошадей. Солдаты дрогнули. Чтобы удержать их на позиции, Джексон прошёлся взад и вперёд по дороге к форту, крича: «Здесь нет никакой опасности! Видите? Я цел!»[21]

Однако это не помогло. Командование приказало отвести батарею, но Джексон отказался выполнить приказ об отступлении, который счёл «неправильным». Он смог объяснить, что в данном случае отступать опаснее, чем продолжать артиллерийскую дуэль, и сказал, что если ему дадут 50 солдат-ветеранов, то он сможет взять мексиканские укрепления[22].

Проявив здесь упорство, он уступил начальству в другом случае — когда тоже счёл приказ «неправильным»: при обстреле гражданского населения Мехико[23]. За это сражение 13 сентября 1847 года он получил временное повышение до майора[20].

После войны Джексон был направлен в Форт-Гамильтон на острове Лонг-Айленд, где стал командиром роты «К». 29 апреля 1849 года он был крещён в епископальной церкви Сент-Джон[24]. В декабре 1850 года он был переведён в Форт-Мид во Флориде.

29 февраля 1852 года Джексон уволился из армии[20][i 2].

Лексингтон

Весной 1851 года Джексон стал преподавателем в Виргинском военном институте в Лексингтоне. Это назначение устроил Дэниель Хилл, который преподавал в Вашингтон-Колледже в том же Лексингтоне и посоветовал суперинтенданту академии взять Джексона на это место[26].

Так как в то лето казармы института были ещё недостроены, то Джексон, чтобы занять кадетов, отправил их в пеший марш по территории штата. За месяц его кадеты прошли более ста километров[27].

Он стал профессором натуральной и экспериментальной философии и артиллерийским инструктором. Он любил артиллерию, и генерал Тальяферро впоследствии вспоминал: «Артиллерия всегда была любимой стороной его профессии. Он любил свои орудия, и к тем небольшим бронзовым пушкам, с которыми занимались его кадеты, он относился с трепетом матери, выводящей в свет своих юных застенчивых дочерей»[28].

В том же институте преподавал Рэлей Колстон, впоследствии — подчинённый Джексона. Одним из студентов Джексона был Джеймс Уокер, с которым 4 мая 1852 года у Джексона случился конфликт, и Уокер вызвал Джексона на дуэль, за что был исключён из института. Впоследствии, в годы войны, он стал одним из самых способных командиров в дивизии Джексона[29]. Другим его учеником был Джеймс Лэйн, будущий бригадный генерал Конфедерации, солдаты которого по ошибке застрелят Джексона 2 мая 1863 года[30].

Популярная в академии история гласит, что однажды суперинтендант института вызвал Джексона в кабинет. Последний явился вовремя, но у суперинтенданта обнаружилось срочное дело, поэтому он попросил Джексона подождать и удалился. Он отсутствовал дольше, чем планировал, и, решив, что Джексон уже ушёл, не стал возвращаться в кабинет. Вернувшись в кабинет на следующее утро, он обнаружил, что Джексон ждёт его в том же самом кресле, что и вечером. Джексон воспринял просьбу подождать как приказ, а он всегда выполнял приказы[31].

Джексон был строгим и жёстким профессором, однако талантов учителя у него не было. Суперинтендант академии отмечал, что Джексон «совсем не учитель, и ему не хватает такта в общении с классом. Каждый офицер и каждый кадет уважает его за многие достоинства. Он храбрый человек, добросовестный человек, хороший человек, но он не профессор»[32].

Именно в Лексингтоне сформировалось его религиозное мировоззрение. Он стал членом общины пресвитерианской церкви, а затем дьяконом этой церкви[31]. В первые же годы жизни в Лексингтоне Джексон познакомился с Элеонорой «Элли» Джанкин, отец которой был президентом Вашингтонского колледжа (позже назван Университет Вашингтона и Ли) в Лексингтоне. Они вместе преподавали в воскресной школе при пресвитерианской церкви. Изабелла Хилл, жена Дэниеля Харви Хилла, выступила в роли свахи, и при её посредничестве Джексон женился на Элеоноре 4 августа 1853 года[33]. Они отправились в свадебное путешествие в Филадельфию, затем в Вест-Пойнт и к Ниагарскому водопаду. Однако Элли умерла во время неудачных родов 22 октября 1854 года[34].

Джексон был потрясён смертью жены и сына, он пробовал сосредоточиться на преподавании и на церковных собраниях. В том же году он решил создать воскресную школу при пресвитерианской церкви, которую могли бы посещать рабы и свободные негры Лексингтона[35]. Летом 1856 года он взял отпуск на 3 месяца и совершил путешествие в Европу. После путешествия Джексон женился снова в 1857 году. Мэри Энн Моррисон была из Северной Каролины, где её отец был первым президентом Дэвидсон-колледжа. 30 апреля 1858 года у них родилась дочь Мэри Грэхем, однако ребёнок умер месяц спустя. Вторая дочь родилась в 1862 году, незадолго до смерти отца. Джексоны назвали её Джулия Лора[36].

Гражданская война

Когда началась гражданская война, кадетам академии было приказано отправиться в Ричмонд, и 21 апреля 1861 года Джексон во главе отряда кадетов покинул академию[31]. Командование штата в те дни решало, каким именно образом оборонять город Харперс-Ферри, чтобы успеть вывезти из него ценные боеприпасы. Губернатор Летчер сразу же представил Джексона к званию полковника и велел главнокомандующему вирджинскими вооруженными силами (Роберту Ли) направить Джексона в Харперс-Ферри сразу же после присвоения звания. «Ли не мог предполагать, — писал по этому поводу Дуглас Фриман, — что волей обстоятельств и губернатора Летчера в его распоряжении оказался тот военный, который вскоре покажет себя идеальным генералом»[37].

27 апреля 1861 года генерал Ли приказал полковнику Джексону прибыть в Харперс-Ферри и принять командование бригадой, которая состояла из пяти Вирджинских полков:

Это бригада и стала знаменитой впоследствии «Бригадой каменной стены». Все полки бригады были набраны в долине Шенандоа, и штаб Джексона разместился там же (в Винчестере). Джексон стал известен как сторонник жёстких тренировок, он полагал, что дисциплина — главное для успеха в бою. В конце апреля 1861 года в долине Шенандоа была сформирована небольшая Армия Шенандоа, которую 3 мая возглавил Джексон, а 24 мая командование принял генерал Джонстон[39].

8 июня вирджинские ополченцы Джексона были включены в состав Армии Конфедерации. 17 июня, после рейда на Балтимор-Огайскую железную дорогу, Джексон получил звание бригадного генерала[40].

Манасасская кампания

В июле 1861 года президент Линкольн решил начать общее наступление на Ричмонд. Основная армия, численностью 35 000 человек, 16 июля выступила из Вашингтона на Манассас, а армия генерала Паттерсона, численностью 18 000 человек, должна была наступать в долине Шенандоа, где ей противостояла армия Шенандоа, численностью 11 000 человек. Не имея возможности оборонять Харперс-Ферри, Джексон эвакуировал город, но Паттерсон не проявил активности, и было решено скрытно отправить армию Шенандоа к Манассасу[41].

Первое сражение при Булл-Ран

17 июля Джонстон получил приказ отправить армию на помощь генералу Борегару. Бригада Джексона была переброшена в Манассас по железной дороге и прибыла на место к вечеру 19 июля, успев принять участие в первом сражении при Бул-Ране. Бригада заняла позиции на холме Генри и вступила в бой в тот момент, когда 4-й алабамский полк отступал под ударами северян. Именно в тот момент генерал Бернард Би обратился к отступающему Алабамскому полку со словами: «Посмотрите на бригаду Джексона, она стоит, как каменная стена!»[i 3] Принято считать, что именно с этого момента Джексон получил прозвище Stonewall — «Каменная стена».

По другой версии, Би был недоволен тем, что Джексон не идёт на помощь его полку, и произнёс: «Джексон стоит там, как чёртова каменная стена…»[42][43] Хотя точно неизвестно, произносил ли генерал Би какие-либо слова.

В мемуарах Белли Бойд приводится альтернативная версия этой истории: «Стрельба была жаркой, и южнокаролинский пехотный полк дрогнул и был близок к бегству. 'Стойте, люди, стойте!' — крикнул полковник Бартоу громким голосом. — 'Смотрите на бригаду генерала Джексона, они стоят крепко и неподвижно, как каменная стена'[44]».

В том сражении Джексону удалось удержать холм Генри, после чего Борегар приказал провести контратаку. Джексон обратился к 4-му вирджинскому полку со словами: «Не стреляйте, пока они не подойдут на 50 ярдов! Затем стреляйте и угостите их штыком! А когда пойдёте в атаку, орите, как фурии!»[i 4]. Считается, что именно так возник боевой клич конфедератов (Rebel yell)[45].

Впоследствии генерал Борегар писал о Джексоне: «Его быстрое, своевременное появление на плато у дома Генри и разумное расположение своих частей весьма способствовало успеху того дня»[46].

Джон Мосби писал, что после сражения Джексон хотел силами своей бригады атаковать Вашингтон. «Интересно, знают ли генерал Джонстон и генерал Борегар, как жестоко они (северяне) разбиты. Если они мне позволят, я отправлюсь со своей бригадой на Вашингтон этой же ночью»[47].

4 ноября 1861 года Джексону было присвоено звание генерал-майора за успехи в Бул-Ранском сражении[46]. Ему было поручено возглавить боевые части Конфедерации в долине Шенандоа, поэтому он передал «Бригаду каменной стены» генералу Ричарду Гарнетту. Расставаясь с бригадой, он произнес знаменитую «Прощальную речь», которая вошла, в частности, в фильм «Боги и генералы»:

Солдаты и офицеры первой бригады! Я здесь не для того, чтобы говорить речи, а только чтобы просто попрощаться. Я впервые встретил вас у Харперс-Ферри, в самом начале войны, и я не могу покинуть вас, не выразив своего восхищения вашими действиями с того дня до этого, и на марше, и на привалах, и в лагерях или на кровавых равнинах Манассаса, где вы заслужили славную репутацию, решив исход сражения. Везде, где вы проходили по этой стране, своим уважением к правам и собственности граждан вы показали, что способны не только к обороне, но и к защите. Вы уже стяжали блестящую и заслуженно высокую репутацию во всей армии в Конфедерации, и я верю, что в будущем своими свершениями на поле боя и при помощи Провидения, которое до сих пор благосклонно к нашему делу, вы завоюете другими победами ещё более блестящую репутацию. Вы уже заняли славное место в будущей истории этой нашей Второй войны за независимость. Я с большим волнением буду следить за вашими дальнейшими шагами, и я верю, что, где бы я ни услышал о первой бригаде в бою, я узнаю о ещё более благородных свершениях и о более высокой репутации. В армии Шенандоа вы были первой бригадой! В Потомакской армии вы были первой бригадой! Во втором корпусе армии вы были первой бригадой! Вы были первой бригадой в сердце вашего генерала; и я верю, что за ваши последующие шаги потомки назовут вас первой бригадой в этой нашей Второй войне за независимость. Прощайте.

— The Stonewall Brigade (ред. John Selby, Michael Roffe) Osprey Publishing[46]

Летом того же года приобрёл известность двоюродный брат Джексона, Уильям Лоутер Джексон, командир 31-го Вирджинского пехотного полка. По аналогии с родственником Уильям получил прозвище «Земляная стена» (Mudwall). Впоследствии он командовал 19-м Вирджинским кавалерийским полком[48].

Экспедиция в Ромни

Основная статья: Экспедиция в Ромни

В качестве командующего военным округом долины Джексон предпринял поход на город Ромни, который считается не самым удачным в его карьере и едва не привёл к его отставке. 1 января 1862 года Джексон взял дивизию Лоринга и бригаду Эдварда Джонсона, всего 9000 человек, и выступил в поход на город Ромни в Западной Виргинии. Несмотря на тяжёлые погодные условия, отряд Джексона пришёл в Ромни 14 января, однако федеральное командование эвакуировало город и вывезло все припасы. Джексон оставил в Ромни дивизию Лоринга и вернулся в Винчестер[49].

Недовольный Джексоном, генерал Лоринг написал письмо правительству, которое доставил в Ричмонд Уильям Тальяферро. Президент Дэвис признал, что оставление Лоринга в Ромни было ошибкой, и приказал Джексону вернуть отряд Лоринга в Винчестер. 3 января Лоринг покинул Ромни.

Возмущённый вмешательством в его дела, Джексон 31 января подал прошение об уходе из армии. Он попросил военного секретаря вернуть его в военную академию, обещая в противном случае обратиться к президенту с прошением об отставке[50]. В дело, известное как «инцидент Джексона-Лоринга»[51], вмешался губернатор Виргинии Летчер. Он перевёл Лоринга в Джорджию и уговорил Джексона остаться в армии[52]. 6 февраля Джексон отозвал своё прошение, а 7 февраля потребовал привлечь Лоринга к суду за неподчинение, но правительство отклонило этот запрос[51].

Участник похода, генерал Тальяферро, вспоминал впоследствии, что в то время солдаты недолюбливали Джексона:

Трудно отрицать, что в то время Джексон был непопулярен среди солдат и офицеров даже своей бригады, поскольку секрет силы американского солдата был в его личности, которая была естественным следствием американского гражданства… Люди Джексона размышляли и, размышляя, не считали, что результаты ромнийской кампании оправдали принесённые жертвы. И только их совместное крещение в огне многочисленных сражений, в которых им вскоре пришлось сражаться, и его абсолютное бесстрашие заставили их полюбить его…

— [stonewall.hut.ru/leaders/taliaferro_rem_1.htm Personal Reminiscences of "Stonewall" Jackson]

Кампания в долине Шенандоа

Основная статья: Кампания в долине Шенандоа (1862)

Весной 1862 года Потомакская армия генерала Макклелана высадилась на Виргинском полуострове и начала наступление на Ричмонд, известное как кампания на полуострове. Корпус Макдауэлла находился в районе Манассаса, а отряд Натанаэля Бэнкса вошёл в долину Шенандоа. Джексону было поручено действовать в долине, чтобы не пропустить Бэнкса на юг и по возможности не дать Макдауэллу соединиться с Макклеланом. Положение на конец апреля сложилось исключительно опасное для Юга, замечал Дуглас Фриман: если бы Бэнкс и Фримонт связали Джексона и Юэлла в долине, то армия Макдауэлла смогла бы легко прорваться к Ричмонду[53].

Кампания началась с неудачного боя под Кернстауном 23 марта, когда Джексон из-за ошибок разведки атаковал вдвое превосходящего его противника. Обнаружив, что попал в сложное положение, Джексон всё же решил продолжать бой, однако бригада генерала Ричарда Гарнетта на правом фланге израсходовала боеприпасы, и Гарнетт отвёл бригаду, что инициировало отступление всей армии Джексона. Джексон пришёл в негодование от того, что Гарнетт отступил без приказа, и 1 апреля отдал генерала под арест. Суд над Гарнеттом начался только 6 августа, но через день был прекращён ввиду начала Северо-Вирджинской кампании. Гарнетт так и не смог добиться реабилитации до самой смерти под Геттисбергом[54].

Несмотря на неудачу, факт нахождения Джексона в долине заставил Линкольна удержать возле Вашингтона корпус Макдауэлла. Почти 50 000 человек не смогли, таким образом, поддержать наступление Потомакской армии на Ричмонд.

Соединившись с дивизией Юэлла и Джонсона, отряд Джексона вырос до 17 000 человек. Искусно маневрируя, Джексон наносил удары по втрое превосходящему противнику, силы которого были рассредоточены. Он разбил Бэнкса при Фронт-Роял и в первом сражении при Винчестере.

26 мая (за несколько дней до начала сражения при Севен-Пайнс) командование армии получило сообщение от Джексона:

Генерал С. Купер:

За последние три дня Бог благословил наше оружие блестящим успехом. В пятницу [23 мая] федералы были обращены в бегство у Фронт-Рояла, и в плен попала артиллерия, а также много бойцов. В субботу основная колонна Бэнкса по ходу отступления от Страстберга к Винчестеру разделилась на части, и одна отступила к Страстбергу. В воскресение вторая часть была разбита в этом месте. По последним данным, бриг. ген. Джордж Стюарт преследует беглецов. Много медицинских и артиллерийских складов попало в наши руки.
Т. Дж. Джексон.

[55]

Продолжая кампанию, Джексон избежал ловушки, которую планировал лично Линкольн, разбил генерала Джона Фримонта при Кросс-Кейс и генерала Шилдса при Порт-Репаблик. Корреспондент газеты «Richmond Whig» писал 6 июня: «За один месяц Джексон со своей армией обратил в бегство Милроя, уничтожил Бэнкса, сорвал планы Фримонта и разбил Шилдса! Случалась ли когда такая серия побед, одержанных над превосходящим по силам противником исключительно благодаря бесстрашию и великолепному командованию?»[56]

В этих боях армия Джексона прошла более 1000 километров за 48 дней, за что получила название «пешей кавалерии». По поводу этого названия один из солдат Джексона впоследствии вспоминал: «Его люди долго потом были известны как 'Пешая кавалерия Джексона' из-за своих длинных и быстрых маршей. Мы часто шли целый день целую неделю, а иногда и три недели, очень часто по 25 миль в день. Не думаю, что моя бригада когда-либо проходила более 30 миль без остановки на отдых; но некоторые полки старой дивизии проходили и по 40 миль с редкими остановками по 10 минут. Мы часто шли или сражались целый день, а в случае преследования противника ещё и всю ночь и часть следующего дня»[57].

Джексон спас Ричмонд от ударов с севера и не дал Союзу перебросить подкрепления на Виргинский полуостров. 14 июня он предложил усилить его армию до 40 000 и осуществить вторжение на север через долину Шенандоа, однако генерал Ли решил, что Джексон будет необходим под Ричмондом, и 16 июня послал ему письмо с просьбой отправить свою армию на соединение с основными силами Ли. В полночь 18 июня Джексон начал марш к Ричмонду[58].

Семидневная битва

В полдень 23 июня Джексон встретился с генералом Ли в доме Мэри Дэббс на Найн-Майл-Роуд около Ричмонда. Там же собрались Джеймс Лонгстрит, Эмброуз Хилл и Дэниель Хилл (родственник Джексона). На этом собрании был согласован план наступательного сражения, известного как Семидневная битва[59].

Участие в Семидневной битве — самый загадочный эпизод в биографии Джексона: его отряд, обычно мобильный и оперативно действующий, на этот раз четыре раза подряд опаздывал на поле боя. Джексон прибыл, когда в разгаре было сражение на Бевердэм-Крик, но он не направил войска в бой, а стал обустраивать лагерь, хотя определённо слышал звуки боя. По этому поводу историк Галлахар писал, что марш из долины Шенандоа был слишком труден, а возможности людей Джексона были небезграничны — они не смогли совершить того сверхчеловеческого усилия, которое от них требовалось[60].

На следующий день его дивизии заблудились и не успели своевременно поддержать наступление в сражении при Геинс-Милл. В третий раз он застрял на переправе перед сражением при Севедж-стейшн, на этот раз он занялся ремонтом моста через Чикохамини, несмотря на наличие удобного брода. Но самым необъяснимым было его поведение 30 июня во время сражения при Глендейле. Джексон должен был давить на арьергарды противника, однако он вышел к болоту Уайт-Оак-Свемп и там остановился. В рапорте он объяснил это так: «Громкая канонада впереди показывала, что Лонгстрит уже вступил в дело, и от меня требовалось двигаться вперёд, но болотистый характер местности, разрушенные мосты через болота и реку и сильные позиции противника не позволили мне наступать ранее следующего утра»[61]. Он не объясняет, почему не воспользовался другими переправами, которые обнаружил Уэйд Хэмптон, или переправой Брэкетс-Форд. Портер Александер, проанализировав рапорт Джексона, назвал его фарсом[62]. По его мнению, 29 июня Джексон мог избегать сражения по религиозным соображениям (было воскресение), а 30 июня просто не хотел посылать в бой уставших людей.

Таким образом, он четыре раза срывал планы генерала Ли, что повлекло за собой серьёзные человеческие жертвы в армии Конфедерации. Эти совершенно необъяснимые поступки стали основной причиной тактических неудач армии Ли в Семидневной битве. Многие современники (например, Портер Александер), как и историки, считают Джексона главным виновником неудач того сражения. «Джексон на Чикохомини оказался совсем не тем, что Джексон в Долине», — писал Джим Стемпел[62]. «Если бы Джексон сражался так же упорно, как Хилл или Лонгстрит, то всё пошло бы иначе», — писал по этому поводу Дуглас Фриман, и он же подводит итог: «В Семидневной битве Джексон терпел неудачу за неудачей. Он не пришёл на Бивердем-Крик, при Гэинс-Милл он выполнил не более, чем было приказано, а то и меньше. Он не смог поддержать Магрудера у Саваж-Стейшен, что вообще необъяснимо, а причины, по которым он не смог перейти Уайт-Оак-Свемп, в лучшем случае спорны. В сражении при Малверн-Хилл его дивизия достигла немногого. Армия ликовала, и виноватых не искали, но грязные слухи о Джексоне всё же появились»[63].

Северо-Вирджинская кампания

После завершения боёв на полуострове Ли отвёл армию к Ричмонду и занялся её пополнением. Джексону казалось, что нельзя терять время и надо захватить инициативу: он предлагал провести наступление на север, в сторону Вашингтона. Ли не разделял его мнения и Джексон даже решил обратиться за поддержкой к президенту, но обстоятельства опередили его: 12 июля федеральная армия заняла Калпепер и оказалась опасно близко к железнодорожному узлу в Гордонсвилле. Уже 13 числа Ли приказал Джексону взять свою дивизию и дивизию Юэлла и идти к Гордонсвиллу, чтобы прикрыть железную дорогу. Позже на усиление Джекона была послана дивизия Эмброуза Хилла[64]. Джексон успел перехватить федеральный авангард (под командованием генерала Бэнкса) и разбить его в сражении у Кедровой горы. На этот раз у Джексона было тройное численное превосходство, но внезапная атака Бэнкса едва не застала его врасплох. 1-й Вирджинский полк обратился в бегство, 42-й Вирджинский попал под фланговый удар и тоже дрогнул, батареи оказались под угрозой. Джексон лично направился к бегущим, он хотел вытащить саблю, но, поскольку он ею никогда не пользовался, она заржавела в ножнах, так что он начал размахивать ею прямо с ножнами, крича: «Джексон с вами! Собирайтесь, храбрые парни, и — вперёд!» Его появление остановило бегущих[65].

Джексону пришлось лично собирать расстроенные части и вести их в контратаку. Тем не менее сражение было выиграно, и в результате фактически началась Северо-Вирджинская кампания. В ходе этой кампании в августе 1862 года Джексон командовал левым флангом, который позже стал Вторым корпусом. Действуя против генерала Поупа, Джексон фланговым манёвром зашёл в тыл федеральной Вирджинской армии (так наз. Рейд на станцию Манассас). 26 августа его отряд вышел к железной дороге Оранж-Александрия, а 27 августа захватил и уничтожил крупный федеральный склад в Манассас-Джанкшен. Федеральная бригада Джорджа Тейлора отправилась на перехват, но в бою у Юнион-Майлз она была разбита Джексоном, при этом погиб сам генерал Тейлор[66].

События у Манассаса заставили генерала Поупа оставить оборонительный рубеж на реке Раппаханок. Джексон сумел занять удобную позицию и заставить Поупа атаковать эту позицию. 28—29 августа, во Втором сражении при Булл-Ран, Поуп несколько раз атаковал отряд Джексона, в то время как части Лонгстрита были ещё на подходе. 30 августа Поуп уже считал Джексона разбитым, но подошедший Лонгстрит внезапно атаковал левый фланг федеральной армии силами 25 000 человек и обратил её в бегство, напоминающее первое сражение на этом самом месте (Первый Булл-Ран).

После сражения Джексон бросил свой корпус в обходной манёвр вокруг правого фланга противника, что привело к сражению при Шантильи 31 мая. Сражение закончилось вничью: Джексон не сумел отрезать противника от Вашингтона, но федеральная армия потеряла 1300 человек и двух генералов, что было слишком высокой ценой, поэтому локальная удача не подняла боевой дух Вирджинской армии[67].

Мэрилендская кампания

Основная статья: Мэрилендская кампания

4 сентября 1862 года 55-тысячная Северовирджинская армия вступила в Мэриленд. Через несколько дней, когда бригады Джексона проходили Фредерик, юнионистка Барбара Фритчи стала размахивать флагом США из окна своего дома. Проезжавший мимо Джексон запретил солдатам трогать женщину. На основе этих событий поэт Джон Уиттьер в 1864 году написал поэму «Барбара Фритчи». Некоторые исследователи считают эту историю мифом[68]. Джон Мосби впоследствии писал: «Я ехал позади Джексона, когда в сентябре 1862 года он двигался во главе своей колонны через Фредерик, под звуки оркестра, играющего 'My Maryland'. Но я никогда не слышал истории о размахивающей флагом Барбаре Фритчи, пока не прочитал поэму Уиттьера»[47].

Считается, что миф о Джексона и Барбаре Фритчи основан на реальной истории, персонажами которой были генерал Эмброуз Хилл и горожанка Мэри Катрелл[69]. Генерал Ли предполагал, что федеральная армия потеряла боеспособность на 3—4 недели и что это позволит ему совершить вторжение в Камберлендскую долину и Пенсильванию. Для безопасности коммуникаций необходимо было ликвидировать федеральный гарнизон в Харперс-Ферри, и Джексон был для этой роли самой подходящей кандидатурой[70]. Около 9 сентября Ли согласовал с ним план действий против Харперс-Ферри, а 9 сентября издал «Специальный приказ 191». В помощь Джексону была выделена дивизия Лафайета Мак-Лоуза.

Генерал Диксон Майлз, командующий гарнизоном Харперс-Ферри, разместил свой отряд в городе, оставив без внимания окружающие город высоты. 12 сентября Джексон занял эти высоты и начал поднимать на них артиллерию.

15 сентября генерал Ли встретился со вдвое превосходящими силами федеральной армии у города Шарпсберг. В тот же день Джексон успел взять Хаперс-Ферри. «Не в первый и далеко не в последний раз Джексон совершил, казалось бы, невозможное. Имея в тылу целый федеральный корпус, он всё же довёл дело до конца и вынудил 11-тысячный гарнизон капитулировать»[71]. В плен попало 12 419 человек, южанам досталось 13 000 винтовок, 200 повозок, 73 ствола артиллерии[72]. Это была самая крупная капитуляция федеральной армии за всю гражданскую войну[73].

Джексон оставил в Харперс-Ферри дивизию Эмброуза Хилла, а остальные две свои дивизии — Лоутона и Старка — сразу отправил на соединение с армией Ли и привёл их к Шарпсбергу уже 16 сентября[74].

В сражении у Шарпсберга (оно же Битва на Энтитем-Крик) Джексону было поручено командовать опасным левым флангом, на который пришёлся основной удар федеральной армии. Его дивизии, которые насчитывали 7700 человек, с трудом выдержали атаку I федерального корпуса, затем XII корпуса и при помощи резервов удержали позицию. Федеральному командованию не удалось прорвать левый фланг Северовирджинской армии[75].

Фредериксберг

При реорганизации Северо-Вирджинской армии после Энтитема Ли назначил Джексона командующим вторым корпусом, и 6 ноября 1862 года «Каменная стена» был произведён в генерал-лейтенанты[76].

В середине ноября 1862 года корпус Джексона, численностью 34 000 человек, размещался в окрестностях Винчестера в долине Шенандоа. Корпус Лонгстрита (31 000 человек) стоял под Фредериксбергом. 23 ноября, заметив наступательные манёвры Потомакской армии, генерал Ли отправил Джексону письмо с просьбой переместить свой корпус к востоку от Голубого хребта. По словам Фримана, это письмо демонстрирует, насколько Ли доверял Джексону на тот момент. Ли пишет, что не очень понимает, как лучше всего использовать корпус Джексона, и рекомендует генералу разместить его там, где ему покажется наиболее разумным[77].

Однако Джексон уже сам осознал необходимость манёвра и покинул Винчестер уже 22 ноября. Корпус прошёл 175 миль, и 29 ноября Джексон лично явился в штаб генерала Ли у Гамильтонс-Кроссинг. За ужином они обсудили ситуацию, и Ли посоветовал Джексону занять позицию восточнее корпуса Лонгстрита на тот случай, если федералы попробуют форсировать Раппаханок ниже по течению относительно Фредериксберга[77]. 1 декабря корпус начал марш к новым позициям, хотя Джексон был противником того, чтобы давать бой на берегу Раппаханока. «Мы выиграем битву у Фредериксберга, но не сможем воспользоваться её плодами»[78], — сказал он генералу Хиллу.

Утром 12 декабря генерал Ли убедился, что противник намерен атаковать высоты под Фредериксбергом, и вызвал дивизии Джексона на соединение с основной армией. Днём Джексон был уже на позиции. «Джексон, что вы думаете делать со всеми этими людьми?» — спросил его Лонгстрит, имея в виду федеральную армию. «Я угощу их штыком», — ответил Джексон[79].

В сражении при Фредериксберге Джексон удерживал правый (менее укреплённый) фланг армии Конфедерации и сумел выдержать мощную атаку дивизии Мида. Незадолго до битвы, 23 ноября, он получил сообщение о рождении дочери — Юлии Лоры Джексон[36].

Чанселорсвилл

Сражение при Чанселорсвилле (известное также как «Битва в глуши») стало последним сражением Джексона и самым знаменитым в его карьере. В те дни генерал Лонгстрит был отправлен под Саффолк, и из его корпуса остались только две дивизии, которыми временно командовал сам генерал Ли. В корпусе Джексона числились четыре дивизии, и таким образом, под его командованием находилось 2/3 всей армии на поле боя. 26 апреля 1863 года три федеральных корпуса начали марш в обход Северо-Вирджинской армии с запада. 1 мая Ли перебросил им наперехват две свои дивизии, затем подошла дивизия Роудса из корпуса Джексона, и началось сражение, которое утихло к вечеру. Джексон предположил, что северяне после этого уйдут обратно за реку: «К завтрашнему утру, сказал он, никого из них не будет на этой стороне реки». Но Ли не разделил его оптимизма. Ночью разведка донесла, что правый фланг противника ничем не прикрыт и кавалерийские пикеты тоже отсутствуют. Одновременно некоторые офицеры высказали своё сомнение в возможности лобовой атаки противника, который занял сильную позицию. Ли решил обойти противника с фланга и велел выяснить возможные пути такого обхода. Исполнение всего манёвра Ли возложил на Джексона[80].

Ли и Джексон разместили свой штаб у пересечения Оранж-Пленкроуд и Катрин-Фернанс-Роуд. Здесь они вечером 1 мая обсуждали положение армии, хотя их диалог остался незафиксированным. Они остались ночевать на этом месте, устроившись на одеялах и седлах. Рано утром Джексон послал Джеда Хотчкисса выяснить расположение дорог на левом фланге противника и обозначить их на карте. Когда Хотчкисс вернулся с готовой картой, Ли и Джексон сидели у костра на ящиках, брошенных при отступлении федеральной армией. Хотчкисс взял такой же ящик в качестве стола и доложил о результатах своей поездки. Ли и Джексон поняли - скрытый проход в тыл противника существует[81].

В итоге состоялся диалог, записанный Хотчкиссом. Ли спросил: «Генерал Джексон, что вы намерены делать?» Джексон ответил: «Пойти этим вот путём», и показал маршрут на карте. «Какими же силами вы собираетесь осуществить этот манёвр?» — спросил Ли. «Всем своим корпусом», — ответил Джексон[80][82].

Это было личное решение Джексона, его главный вклад в план сражения. Он собирался не просто обойти противника во фланг, внести в его ряды некоторое беспокойство и тем подготовить общий штурм. Отправляясь в тыл врага согласно плану Ли, он забирал с собой все свои 28 000 человек и намеревался такими силами смять весь фланг противника и отбросить его обратно к переправам. Ли не ожидал такого решения, и оно обескуражило его. «Что же вы оставите мне?» — сказал он с некоторым удивлением. «Дивизии Андерсона и МакЛоуза», — невозмутимо ответил Джексон[80].

Таким образом, оставив перед фронтом противника всего две дивизии, Джексон забрал остальные три (Роудса, Колстона и Хилла) и вышел во фланг федеральной армии. Они атаковали XI-й корпус генерала Оливера Ховарда в 17:15 2 мая и обратили его в бегство. «На нас обрушились тьма, Джексон и ужас», — вспоминал позже один солдат-северянин[83].

Когда атака дивизии Роудса выдохлась, Джексон ввёл в бой дивизию Хилла. Он приехал в здание школы на Пленк-Роуд, где встретился с Хиллом и его штабом. Он велел гнать противника к переправе Юнайтед-Стейтс-Форд и передал Хиллу инженера, капитана Кейта Босвелла, в качестве гида. Затем он отправился вперёд по Пленк-Роуд, свернул на пареллельную Маунтин-Роуд и выехал за линию бригады Лэйна. Штабной офицер Сэнди Пендлтон[en] с тревогой спросил, стоит ли Джексону находиться в этом месте, на что Джексон ответил: «Опасность миновала. Противник бежит. Возвращайтесь и скажите Хиллу начинать». В это время в отряде Джексона было около дюжины офицеров (и Хилл с офицерами следовал неподалёку). Это были капитан Роберт Уилборн, лейтенант Джозеф Моррисон, лейтенант Уинн и сержант Уильям Кенлифф[84]. Неожиданно справа раздался выстрел, а затем ружейный залп. Стреляли, предположительно, 37-й и 7-й северокаролинские полки правого фланга Лэйна. Под этот залп попал отряд Хилла, и одна из пуль убила Кейта Босвелла. Пули попали и в отряд Джексона - был убит сержант Кенлифф. Джексон повернул обратно[85]. Солдаты 18-го северокаролинского полка (из бригады Лэйна) закричали: «Кавалерия янки!», и майор Джон Бэрри, не знавший о присутствии Джексона, приказал открыть огонь. В книге историка Джеймса Брайанта сцена описана так: «После первого залпа лейтенант Джозеф Моррисон, родственник Джексона и один из его штабных офицеров, находившихся вместе с ним, поскакал к конфедератам, крича: „Прекратите стрельбу! Вы стреляете по своим!“ Голос майора Джона Бэрри, командира 18-го северокаролинского на этом участке, прозвучал в ответ: „Чей это приказ? Это ложь, стреляйте, ребята!“»[86]

Дорога неожиданно оказалась совершенно пуста, вспоминал потом Уиллборн, Джексон посмотрел в сторону своих людей с некоторым удивлением, но ничего не сказал. «Это, конечно же, наши», сказал Уилборн, и Джексон молча кивнул. На вопрос, не пострадал ли он, Джексон, наконец, ответил: «Я чувствую, что моя рука сломана». Он был весь в крови и слабел на глазах. Уиллборн и Уинн сняли его с седла и положили под деревом на краю дороги. Уинн отправился на поиски санитаров, а Уиллборн остался перевязать рану. Вскоре появился генерал Хилл и организовал эвакуацию. Джексон передал командование корпусом Хиллу[87]. Когда его несли на носилках в тыл, федеральные орудия на высоте Фэирвью открыли огонь (это была батарея Н 1-го артиллерийского полка). Во время этого обстрела был ранен один из тех, кто нёс носилки. При попытке унести Джексона подальше от опасного места один из носильщиков споткнулся и носилки перевернулись. В итоге его доставили в санитарную повозку, где рядом с ним оказался корпусной шеф артиллерии Степлтон Кратчфилд, так же раненый при артиллерийском обстреле. Доктор Макгир отправился вместе с повозкой к Уайлдернесс-Таверн, где только что разместился госпиталь Второго корпуса[88].

Джексон получил три пули, одну из них — в руку. Впервые услышав о ранении Джексона от капитана Уилборна, генерал Ли воскликнул: «Ах, капитан, любая победа стоит слишком дорого, если она лишает нас генерала Джексона, пусть даже и на короткое время!»[89]

Гибель

Своевременную медицинскую помощь Джексону оказать не удалось из-за темноты и неразберихи. При эвакуации его уронили с носилок во время артиллерийского обстрела. Врач Хантер Макгуир принял решение ампутировать руку. Джексона доставили на плантацию Томаса Чандлера, который предложил ему свой дом, но Джексон предпочёл небольшой домик неподалёку. Он уже выздоравливал, но боли в груди, которые принимали за последствия травмы, оказались пневмонией, и Джексон умер 10 мая 1863 года.

Ампутированная рука Джексона была захоронена отдельно, около полевого госпиталя[90].

Роберт Ли сказал, узнав о ранениях Джексона: «Он потерял левую руку, а я лишился правой»[91].

Врач Макгуир вспоминал, что в последние часы жизни Джексон в бреду разговаривал со своими офицерами, с женой и детьми. Иногда он приходил в сознание, и Макгуир однажды предложил ему бренди с водой, но Джексон ответил: «Это только отдалит мой уход, это не хорошо. Я хочу сохранить своё сознание, если возможно, до конца». Перед смертью он кричал в бреду: «Прикажите генералу Хиллу приготовиться! Отправить пехоту на фронт! Скажите майору Хоуксу…», и замолчал, не окончив фразы. На его лице появилась улыбка, и он произнёс тихо и выразительно: «Мы должны перейти реку и отдохнуть там в тени деревьев»[i 5][92].

Именно эта фраза подразумевается в названии одного из лучших романов Эрнеста Хемингуэя «За рекой, в тени деревьев».

Тело Джексона было доставлено в Ричмонд, а оттуда — в Лексингтон, в Виргинский военный институт. Оттуда оно было отвезено в фамильную пресвитерианскую церковь для отпевания, а затем захоронено на фамильном участке на Лексингтонском пресвитерианском кладбище. Впоследствии захоронение было перенесено в центр кладбища[93].

В 1891 году на его могиле была установлена статуя, и на открытие памятника собралось 30 000 человек. «В центре внимания всего города оказались оставшиеся в живых ветераны из бригады „Каменной стены“, одетые в вылинявшие и изодранные серые униформы. В ночь перед открытием памятника все бывшие солдаты Джексона неожиданно исчезли. Поиск привёл на кладбище, где солдаты расположились на своих одеялах вокруг статуи Джексона. Просьбы оставить это сырое пристанище и воспользоваться гостеприимством горожан не возымели действия» [94].

Распространено мнение, что Джексон любил лимоны, поэтому посетители Лексингтонского кладбища часто оставляют их на могиле Джексона[95].

Мнения

Джексон заслужил славу самого агрессивного и решительного генерала армии, но одновременно и самого осторожного. Генерал Гордон писал о нём: «При всей своей храбрости и явном стремлении драться он был одним из самых осторожных людей. Его ужасающие марши были следствием именно его осторожности. Вместо того чтобы бросать людей в „великолепные“ фронтальные атаки на укрепления, он предпочитал трудные марши, с тем чтобы нанести свой удар во фланг. Его убеждение в том, что лучше потерять сто человек на марше, чем тысячу в бою, доказывает правильность моей уверенности в его осторожности»[5].

Тот же Гордон приводит мнение генерала Ли, высказанное уже после войны: «Если бы Стоунуолл Джексон был со мной при Геттисберге, я бы выиграл сражение, и тогда нам достались бы и Вашингтон, и Балтимор, если даже не Филадельфия, и независимость Конфедерации была бы гарантирована»[5].

Мэри Чеснат в своём знаменитом «Дневнике» писала: «Всякий человек может гордиться тем, что он сражался в бригаде Каменной стены. Но, поверьте, это было очень непросто, как говорили все, кто когда-либо служил при нём. Он отдавал приказы быстро, отчётливо и уезжал, не допуская вопросов или протестов. Это было примерно так: „Смотри — вот то место — возьми его!“ И если у тебя не выйдет, ты арестован. Когда доложишь, что взял, он только скажет: „Хорошо!“» [96]

«Этот вирджинец... явно родился не в своё время... в век пара, железных дорог и электрического телеграфа его религиозный фанатизм выглядел несколько необычно. К месту и не к месту он сыпал цитатами из Библии и решительно во всём видел Божественное провидение», — писал о Джексоне Кирилл Маль, автор книги «Гражданская война в США 1861—1865»[97].

«Требовательный к дисциплине, малообщительный в отношениях с офицерами, мрачный кальвинист по своей натуре, этот странный тридцативосьмилетний молодой солдат казался многим своим товарищам эксцентричным, если не сумасшедшим. Юэлл в разговорах с друзьями признавался, что Джексон был, несомненно, безумен», — так характеризовал Фриман Джексона в момент начала кампании в долине Шенандоа[53].

Некоторые современники Джексона оценивали его негативно. Генерал Уильям Пендер, в то время командир одной из бригад Джексона, писал жене, что Джексон когда-нибудь убьёт армию своими изматывающими маршами и что он неспособен понять — люди могут уставать, хотеть есть или спать[98].

Джозеф Лоусон, свободный негр из Фредериксберга, впоследствии рассказывал, что «Старина Стоунуолл был ужасный человек». «Знаете, чем он кормил их [своих людей]? Три раза в день каждый получал по колоску пшеницы». Он говорил, что Джексон, возможно, был «мёд» как генерал, но «чума» как человек[99].

Среди людей, неодобрительно относившихся к Джексону, была и его родная сестра, Лаура-Энн Джексон (с 1844 года — Лаура Джексон Арнольд). Она была убеждённой юнионисткой, и когда до неё дошли вести о смерти брата, она, по словам одного офицера-пенсильванца, была опечалена, но сказала, что всё же лучше ему умереть, чем быть вождём армии мятежников[i 6][100].

По мнению некоторых психиатров, Джексон мог страдать синдромом Аспергера[101].

Потомки

Единственная дочь Джексона, Джулия, в 1885 году вышла замуж за Уильяма Эдмунда Кристиана, редактора газеты Charlotte Democrat. Она умерла 30 августа 1889 года от тифа[102]. Единственный сын Джулии, Томас Джонатан Джексон Кристиан, дослужился до бригадного генерала армии США и умер в 1952 году. Его сын Томас Джонатан Джексон-младший, родившийся в 1915 году, стал военным лётчиком, участвовал во Второй мировой войне и был сбит над Аррасом в 1944 году. Тело правнука «Каменной стены» так и не было найдено[103].

Память

Джексон изображён на знаменитом барельефе на горе Стоун-Маунтин в Джорджии, вместе с Робертом Ли и Джефферсоном Дэвисом[104].

В штате Виргиния с 1904 года существует официальный праздник — «День Джексона и Ли». Отмечается в пятницу перед третьим понедельником января[105].

Американская 90-мм самоходная пушка M36 получила прозвище «Джексон» в честь генерала[106].

Именем Джексона в 1964 году была названа атомная подводная лодка USS Stonewall Jackson[107].

Ещё при жизни Джексона его именем («Stonewall Jackson») был назван колёсный пароход, один из прорывателей блокады. Пароход погиб 12 апреля 1863 года у побережья Южной Каролины, за месяц до гибели самого Джексона[108]. За год до этого федеральным флотом был потоплен боевой пароход CSS Stonewall Jackson[109].

В честь Джексона названы города Стоунуолл в Виргинии, Северной Каролине, Алабаме, Миссисипи, Луизиане, Оклахоме, Техасе и Кентукки, а также округ Стоунуолл в Техасе.

116-я пехотная бригада США, часть 29-й пехотной дивизии, ведёт своё происхождение от «Бригады каменной стены». На наплечном шевроне военнослужащих изображён Джексон верхом на коне[110].

Памятники Джексону-Каменная-Стена
  • StonewallRichmond.jpg

    В Ричмонде

  • Stonewall Jackson, Monument Ave. Richmond, VA IMG 4068.JPG

    На Монумент-Авеню

  • JacksonMemorial.jpg

    В Лексингтоне

  • Stonewall Jackson monument, Charlottesville, VA IMG 4221.JPG

    В Шарлоттсвилле

Напишите отзыв о статье "Джексон, Томас Джонатан"

Литература и кино

  • Джексону посвящено несколько стихотворений и песен, таких как «Stonewall Jackson’s Way», «Death of Stonewall Jackson», «The Dying Words of Stonewall Jackson» и другие[111].
  • В 1928 году американский писатель Аллен Тейт написал роман «Stonewall Jackson: The Good Soldier».
  • В фильме «Боги и генералы» (2003) Джексона сыграл Стивен Лэнг, который ранее сыграл роль Джорджа Пикетта в фильме 1993 года «Геттисберг»[112].
  • Джексон является персонажем триллера «Авраам Линкольн против зомби» (2012), где его играет Дон Макгро.
  • В историческом мини-сериале «Север и Юг» роль Джексона исполнил Уильям Престон Дэли.

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Гендерсон пишет, что Джексону присвоили звание первого лейтенанта за Вера-Крус [19], однако регистр Каллума не подтверждает этого повышения.
  2. ↑ Фактически он покинул армию 21 марта 1851 года, но 9 месяцев формально числился в отпуске[25].
  3. ↑ «There is Jackson standing like a stone wall. Let us determine to die here, and we will conquer».
  4. ↑ «And when you charge, yell like furies!»
  5. ↑ «Let us cross over the river, and rest under the shade of the trees»
  6. ↑ «she would rather know that he was dead than to have him a leader in the rebel army»
Ссылки на источники
  1. ↑ [www.thelatinlibrary.com/chron/civilwarnotes/jackson.html Thomas Jonathan Jackson (1824-1863)] (english). Проверено 8 декабря 2013.
  2. ↑ [www.historyofwar.org/articles/people_stonewall_jackson.html Thomas ‘Stonewall’ Jackson 1824-1863] (english). Проверено 27 января 2014.
  3. ↑ Power, 2005, p. 6.
  4. ↑ Markinfield Addey. The Battle of Chancellorsville // [books.google.com/books?id=ORYTAAAAYAAJ&pg=PA207 "Stonewall Jackson": the life and military career of Thomas Jonathan Jackson, Leutenant-general in the Confederate Army]. — New York: Charles T. Evans, 1863. — P. 207—221. — 240 p.
  5. ↑ 1 2 3 John Brown Gordon. [docsouth.unc.edu/fpn/gordon/gordon.html Reminiscences of the Civil War] (english). Проверено 27 января 2014.
  6. ↑ [familytreemaker.genealogy.com/users/b/o/h/Debra-L-Bohon-hoover/WEBSITE-0001/UHP-0153.html Senior John Jackson (b. Abt. 1715)]
  7. ↑ 1 2 [www.sonofthesouth.net/leefoundation/jackson/stonewall-jackson-west-point.html Stonewall Jackson at West Point] (english). Проверено 7 января 2014.
  8. ↑ 1 2 [www.vmi.edu/content.aspx?id=5005 Stonewall Jackson Ancestors] (english). Проверено 7 января 2014.
  9. ↑ Robertson, 1997, pp. 2—3.
  10. ↑ Koestler-Grack, 2009, p. 15.
  11. ↑ Robertson, 1997, p. 10.
  12. ↑ Robertson, 1997, pp. 9—16.
  13. ↑ Power, 2005, p. 11.
  14. ↑ Robertson, 1997, p. 17.
  15. ↑ Power, 2005, p. 12.
  16. ↑ Robertson, 1997, p. 40.
  17. ↑ Ben Fuller Fordney, George Stoneman: A Biography of the Union General, McFarland, 2008, P. 13.
  18. ↑ [www.sonofthesouth.net/leefoundation/jackson/stonewall-mexican-war.html Stonewall Jackson and Mexican War] (english). Проверено 27 января 2014.
  19. ↑ Henderson, 1995, p. 29.
  20. ↑ 1 2 3 Джордж Каллум. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1288*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1846] (english). Проверено 28 января 2014.
  21. ↑ Power, 2005, p. 22.
  22. ↑ Henderson, 1995, p. 41.
  23. ↑ Robertson, 1997, p. 69.
  24. ↑ Koestler-Grack, 2009, p. 57.
  25. ↑ Robertson, 1997, p. 108.
  26. ↑ [www.sonofthesouth.net/leefoundation/jackson/stonewall-lexington.html Stonewall Jackson, Chapter III, Lexington] (english). Проверено 27 января 2014.
  27. ↑ Koestler-Grack, 2009, p. 60.
  28. ↑ [stonewall.hut.ru/leaders/taliaferro_rem_1.htm Personal Reminiscences of «Stonewall» Jackson, by William B. Taliaferro] (english). Проверено 27 января 2014.
  29. ↑ [stonewall.hut.ru/leaders/walker.htm James Alexander «Stonewall Jim» Walker] (english). Проверено 27 января 2014.
  30. ↑ [www.awesomestories.com/assets/james-h-lane-photograph James H. Lane — Story of Stonewall Jackson Shooting] (english). Проверено 27 января 2014.
  31. ↑ 1 2 3 [www.vmi.edu/content.aspx?id=13243 Stonewall Jackson and VMI] (english). Проверено 27 января 2014.
  32. ↑ Koestler-Grack, 2009, p. 62.
  33. ↑ Koestler-Grack, 2009, p. 63.
  34. ↑ Power, 2005, p. 33.
  35. ↑ Power, 2005, p. 34.
  36. ↑ 1 2 Robertson, 1997, p. 645.
  37. ↑ Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/1/28*.html Can Virginia Be Defended?] (англ.). Проверено 2015-31-8.
  38. ↑ [www.nps.gov/mana/historyculture/confederate-order-of-battle-first-manassas.htm Confederate Order of Battle - First Manassas] (english). Проверено 21 января 2014.
  39. ↑ [www.firstbullrun.co.uk/Shenandoah/ Army of the Shenandoah] (english). Проверено 26 января 2014.
  40. ↑ Eicher, John H., and Eicher, David J.. Civil War High Commands. Stanford, CA: Stanford University Press, 2001 С. 316
  41. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/manassas_first_battle_of First Battle of Manassas] (english). Проверено 29 января 2014.
  42. ↑ [www.independentmail.com/news/2011/feb/27/enigmatic-barnard-bee-one-upstates-most-celebrated/?print=1 The enigmatic Barnard Bee, one of the Upstate’s most celebrated Civil War soldiers]
  43. ↑ Arnold M. Pavlovsky, Riding in Circles J.e.b. Stuart and the Confederate Cavalry 1861—1862
  44. ↑ Изабелла Бойд. [docsouth.unc.edu/fpn/boyd1/boyd1.html Belle Boyd in Camp and Prison. In Two Volumes. Vol. I.] (english). Проверено 27 января 2014.
  45. ↑ Eicher, 2002, p. 98.
  46. ↑ 1 2 3 Selby, 1971, p. 14.
  47. ↑ 1 2 Mosby, John Singleton. [docsouth.unc.edu/fpn/mosby/mosby.html The Memoirs of Colonel John S. Mosby] (english). Проверено 27 января 2014.
  48. ↑ [civilwarcavalry.com/?p=2962 Brig. Gen. William L. «Mudwall» Jackson]
  49. ↑ [stonewall.hut.ru/campaign/romney.htm The Romney Expedition] (english). Проверено 21 января 2014.
  50. ↑ [stonewall.hut.ru/campaign/letter.htm Thomas J. Jackson’s Letter of Resignation] (english). Проверено 27 января 2014.
  51. ↑ 1 2 [encyclopediavirginia.org/Loring-Jackson_Incident Loring-Jackson Incident]
  52. ↑ [stonewall.hut.ru/campaign/loring_jackson.htm Loring — Jackson Incident] (english). Проверено 21 января 2014.
  53. ↑ 1 2 Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/4*.html The Genesis of Jackson’s Valley Campaign] (english). Проверено 28 января 2014.
  54. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/Garnett_Richard_B_1817-1863 Вирджинская энциклопедия] (english). Проверено 1 февраля 2014.
  55. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/7*.html An Anxious Fortnight Ends in a Memorable Ride] (english). Проверено 27 января 2014.
  56. ↑ Gallagher, 2003, p. 15.
  57. ↑ [docsouth.unc.edu/fpn/worsham/worsham.html One of Jackson's Foot Cavalry] (english). Проверено 27 января 2014.
  58. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/10*.html A Dusty Horseman Reaches Headquarters]
  59. ↑ Glatthaar, 2008, p. 136.
  60. ↑ Glatthaar, 2008, p. 137.
  61. ↑ Stempel, 2011, p. 156.
  62. ↑ 1 2 Stempel, 2011, p. 157.
  63. ↑ Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/18*.html The Federal Army Should Have Been Destroyed] (english). Проверено 27 января 2014.
  64. ↑ Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/20*.html Enter General John Pope] (англ.). Проверено 9 августа 2015.
  65. ↑ Wood, 1997, p. 66.
  66. ↑ Derek Smith, The Gallant Dead: Union and Confederate Generals Killed in the Civil War, Stackpole Books, 2005 ISBN 0-8117-0132-8 С. 58
  67. ↑ Scott Mingus. [www.wargamer.com/article/3236/historical-article-battle-of-chantilly-%28ox-hill%29,-1-september-1862 Battle of Chantilly (Ox Hill), 1 September 1862] (english). Проверено 27 января 2014.
  68. ↑ [articles.washingtonpost.com/2012-09-15/local/35497002_1_barbara-fritchie-confederate-flag Barbara Fritchie didn’t wave that flag] (english). Проверено 28 января 2014.
  69. ↑ Robert McCartney. [www.washingtonpost.com/local/barbara-fritchie-didnt-wave-that-flag/2012/09/15/0c25ecec-ff3a-11e1-8adc-499661afe377_story.html Barbara Fritchie didn’t wave that flag] (english). Washington Post. Проверено 10 ноября 2015.
  70. ↑ Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/25*.html «My Maryland» — or His?] (english). Проверено 27 января 2014.
  71. ↑ Маль, 2002, с. 225.
  72. ↑ Bailey, Ronald H., and the Editors of Time-Life Books. The Bloodiest Day: The Battle of Antietam. Alexandria, VA: Time-Life Books, 1984. ISBN 0-8094-4740-1. С. 59
  73. ↑ Robertson, 1997, p. 606.
  74. ↑ [www.civilwarhome.com/jacksonantietam.htm Report of Lieut. Gen. Thomas J. Jackson] (english). Проверено 28 января 2014.
  75. ↑ Blair Howard. [books.google.co.th/books?id=vlzkWXCFAVYC&pg Battlefields of the Civil War - Volume I]. — Hunter Publishing, 2011. — P. 68—76. — 380 p.
  76. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/Jackson_Thomas_J_Stonewall_1824-1863 Encyclopedia Virginia] (english). Проверено 27 января 2014.
  77. ↑ 1 2 Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/30*.html Two Signal Guns End Long Suspense] (english). Проверено 27 января 2014.
  78. ↑ [militera.lib.ru/h/mal_km/04.html К. Маль, Гражданская война в США]
  79. ↑ Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/31*.html «It Is Well That War Is So Terrible…»] (english). Проверено 27 января 2014.
  80. ↑ 1 2 3 Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/33*.html Jackson Disappears in the Forest] (english). Проверено 27 января 2014.
  81. ↑ Sears, 1996, p. 230 - 235.
  82. ↑ Sears, 1996, p. 235.
  83. ↑ Маль, 2002, с. 331.
  84. ↑ Sears, 1996, p. 292 - 293.
  85. ↑ Sears, 1996, p. 292 - 294.
  86. ↑ James K. Bryant, The Chancellorsville Campaign: The Nation’s High Water Mark, The History Press, 2009 С. 110
  87. ↑ Sears, 1996, p. 296.
  88. ↑ Sears, 1996, p. 297.
  89. ↑ Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/34*.html Fate Intervenes at Lee's High Noon] (english). Проверено 28 января 2014.
  90. ↑ [www.americanheritage.com/content/stonewall-jackson%E2%80%99s-arm Stonewall Jackson’s Arm]
  91. ↑ Robertson, 1997, p. 746.
  92. ↑ [americancivilwar.com/south/stonewall_jackson_death.html Death of Stonewall Jackson] (english). Проверено 21 января 2013.
  93. ↑ [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?GRid=536&page=gr Find a grave] (english). Проверено 28 января 2014.
  94. ↑ [america-xix.org.ru/library/stonewall-anecdotes/2.html Исторические анекдоты о Томасе «Каменной стене» Джексоне] (russian). Проверено 28 января 2014.
  95. ↑ [www.civilwaralbum.com/misc/lexington_va1.htm Lexington, Virginia]
  96. ↑ [docsouth.unc.edu/southlit/chesnut/maryches.html A Diary From Dixie] (english). Проверено 21 января 2014.
  97. ↑ Маль, 2002, с. 136.
  98. ↑ [www.thelatinlibrary.com/chron/civilwarnotes/pender.html William Dorsey Pender (1834—1863)] (english). Проверено 21 января 2014.
  99. ↑ Ward, 2008, с. 102.
  100. ↑ [civilwarwomenblog.com/laura-jackson-arnold/ Laura Jackson Arnold] (english). Проверено 27 января 2014.
  101. ↑ [www.scpnet.com/paper2_2.htm Did 'Stonewall' Jackson have Asperger’s Syndrome?] (english). Проверено 27 января 2014.
  102. ↑ [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=7654952 Find a grave] (english). Проверено 27 января 2014.
  103. ↑ [tidewaterhistorian.blogspot.com/2011/01/stonewall-jacksons-great-grandson-wwii.html Stonewall Jackson’s Great-Grandson: WWII Hero] (english). Проверено 27 января 2014.
  104. ↑ [www.stonemountainpark.com/activities/history-nature/Confederate-Memorial-Carving.aspx Confederate Memorial Carving] (english). Проверено 28 января 2014.
  105. ↑ [www.leejacksonday.webs.com/ Lee-Jackson Day Lexington, VA] (english). Проверено 21 января 2014.
  106. ↑ [www.militaryfactory.com/armor/detail.asp?armor_id=251 The M36 Jackson] (english). Проверено 21 января 2014.
  107. ↑ [navysite.de/ssbn/ssbn634.htm USS Stonewall Jackson (SSBN 634)] (english). Проверено 28 января 2014.
  108. ↑ [www.coastalguide.com/civilwar/1863-04-09p1-1863AprJun.shtml April through June, 1863] (english). Проверено 28 января 2014.
  109. ↑ [www.history.navy.mil/photos/sh-us-cs/csa-sh/csash-sz/stw-jksn.htm CSS Stonewall Jackson (1862)] (english). Проверено 28 января 2014.
  110. ↑ [www.globalsecurity.org/military/agency/army/29id-1bde.htm 116th Infantry Brigade Combat Team, 29th Infantry Division] (english). Проверено 28 января 2014.
  111. ↑ [www.civilwarpoetry.org/confederate/officers/jackson/index.html Poetry and Music of the War Between the States] (english). Проверено 28 января 2014.
  112. ↑ [ehistory.osu.edu/uscw/features/articles/ArticleView.cfm?AID=57 An Interview with Stephen Lang: Bringing Stonewall Jackson to Life] (english). Проверено 28 января 2014.

Напишите отзыв о статье "Джексон, Томас Джонатан"

Литература

  • Маль, Кирилл Маркович. [militera.lib.ru/h/mal_km/index.html Гражданская война в США 1861-1865: Развитие военного искусства и военной техники]. — М.: ACT, 2002. — 592 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5100 экз. — ISBN 5-17-001875-4.
  • Bevin, Alexander. Lost Victories: The Military Genius of Stonewall Jackson. — New York: Henry Holt & Company, 1992. — 350 p. — ISBN 978-0-8050-1830-1.
  • Eicher, David J. The Longest Night: A Military History of the Civil War. — Simon and Schuster, 2002. — 992 p. — ISBN 9780743218467.
  • Davis, Burke. They Called Him Stonewall: A Life of Lt. General T.J. Jackson. — Ramdon House Value, Pub, 2000. — 480 p. — ISBN 9780517662045.
  • Farwell, Byron. Stonewall: A Biography of General Thomas J. Jackson. — New York: W. W. Norton and Co., 1993. — 560 p. — ISBN 978-0-393-31086-3.
  • Gallagher, Gary W. The Shenandoah Valley Campaign of 1862. — University of North Carolina Press, 2003. — 278 p. — ISBN 9780807862469.
  • Glatthaar, Joseph T. General Lee’s Army: From Victory to Collapse. — Simon and Schuster, 2008. — 624 p. — ISBN 9781416593775.
  • Henderson, G. F. R. Stonewall Jackson and the American Civil War. — New York: Smithmark, 1995. — ISBN 978-0-8317-3288-2.
  • Koestler-Grack, Rachel A. Stonewall Jackson. — Chelsea House Pub, 2009. — 136 p. — (Leaders of the Civil War Era). — ISBN 978-1604132991.
  • Krick, Robert K. Conquering the Valley: Stonewall Jackson at Port Republic. — New York: William Morrow & Co., 1996. — 594 p. — ISBN 978-0-688-11282-0.
  • Krick, Robert K. Stonewall Jackson at Cedar Mountain. — Univercity of North Carolina Press, 1990. — ISBN 978-0-8078-6268-1.
  • Power, J. Tracy. [books.google.com/books?id=xRIoj4AsU8gC&printsec=frontcover&dq=isbn:1404226540 Stonewall Jackson: Hero of the Confederacy]. — New York: Rosen Publishing, 2005. — 112 p. — (The Library of American Lives and Times). — ISBN 9781404226548.
  • Robertson, James I., Jr. Stonewall Jackson: The man, the soldier, the legend. — Macmillan, 1997. — 950 p. — ISBN 9780028646855.
  • Sears, Stephen W. Chancellorsville. — Boston: Houghton Mifflin, 1996. — 593 p. — ISBN 0-395-87744-X.
  • Stempel, Jim. The Battle of Glendale: The Day the South Nearly Won the Civil War. — McFarland, 2011. — 214 p. — ISBN 978-0-7864-6300-8.
  • Selby, John Millin; Roffe, Michael. [books.google.com/books?id=Cpsmlo0LY6MC&printsec=frontcover The Stonewall Brigade]. — Osprey Publishing, 1971. — 40 p. — ISBN 9780850450521.
  • Ward, Andrew. [books.google.de/books?id=q8RC26p1DKQC&printsec=frontcover The Slaves' War: The Civil War in the Words of Former Slaves]. — New York: Houghton Mifflin Company, 2008. — 386 p. — ISBN 978-0-618-63400-2.
  • Williamson, Mary L. [books.google.co.th/books?id=wxGj0Ro4xJgC&dqprintsec=frontcover The Life of General Stonewall Jackson]. — Christian Liberty Press,, 1997. — 130 p. — ISBN 9781930092211.
  • Wood, W.J. [books.google.de/books?id=VNCNhgJyp9AC&printsec=frontcover Civil War Generalship: The Art of Command]. — Da Capo Press, 1997. — 269 p. — ISBN 9780306817007.

Ссылки

Портал «Гражданская война в США»
Гражданская война в США на Викискладе?
  • [www.vmi.edu/content.aspx?id=5005 Генеалогия Джексона] (англ.). Сайт Вирджинского военного института. Проверено 28 января 2014.
  • [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1288*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1846] (англ.). Проверено 28 января 2014.
  • [www.civilwarhome.com/jacksonvalleyor.htm Рапорты Джексона из долины Шенандоа] (англ.). Проверено 28 января 2014.
  • [www.civilwarhome.com/jackmann.htm Рапорт Джексона после второго сражения при Бул-Ране] (англ.). Проверено 28 января 2014.
  • [www.civilwarhome.com/jacksonantietam.htm Энтитемский рапорт Джексона] (англ.). Проверено 28 января 2014.
  • [stonewall.hut.ru/leaders/taliaferro_rem_1.htm Воспоминания Тальяферро о генерале Джексоне] (англ.). Проверено 28 января 2014.
  • [americancivilwar.com/south/stonewall_jackson_death.html Death of Stonewall Jackson] (англ.). Проверено 28 января 2014.
  • [archive.org/details/stonewalljackson00smit Stonewall Jackson and Chancellorsville, by James Power Smith] (англ.). Проверено 28 января 2014.

Отрывок, характеризующий Джексон, Томас Джонатан

Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Джексон,_Томас_Джонатан&oldid=80268077»