Джек Лондон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джек Лондон
Jack London

Джек Лондон в 1910-х
Имя при рождении:

John Griffith Chaney

Место рождения:

Сан-Франциско, Калифорния, США

Место смерти:

Глен-Эллен, Калифорния, США

Род деятельности:

писатель

Направление:

реализм, натурализм

Жанр:

приключенческая литература

Язык произведений:

английский

Дебют:

«Тайфун у берегов Японии»

Подпись:

Джек Ло́ндон (англ. Jack London; урождённый Джон Гри́ффит Че́йни, John Griffith Chaney; 12 января 1876 — 22 ноября 1916) — американский писатель, социалист, общественный деятель, наиболее известен как автор приключенческих рассказов и романов. Джек Лондон был вторым после Г. Х. Андерсена по издаваемости в СССР зарубежным писателем за 1918—1986 годы: общий тираж 956 изданий составил 77,153 млн экземпляров[1].





Биография

Джек Лондон родился 12 января 1876 года в Сан-Франциско. Его мать — Флора Веллман (Flora Wellman) — была пятым и последним ребёнком строителя Пенсильванского канала (Pennsylvania Canal) Маршалла Веллмана, происходившего по мужской линии от Томаса Веллмана (1615—1672), английского пуританина, обосновавшегося в Массачусетсе. Матерью Флоры была валлийка Элинор Гаррет Джонс (Eleanor Garrett Jones). Флора Веллман была учителем музыки, увлекалась спиритизмом. Она забеременела от астролога Вильяма Чейни, этнического ирландца, с которым совместно жила некоторое время в Сан-Франциско. Узнав о беременности Флоры, Вильям стал настаивать на том, чтобы она сделала аборт. Флора категорически отказалась и в порыве отчаяния попыталась застрелиться, однако только слегка ранила себя. В газетах того времени была поднята страшная шумиха (например, в статье «Покинутая жена» в «Кроникл»), имя профессора Чейни было опорочено, что впоследствии послужило причиной его отказа от отцовства (в 1897 году Джек Лондон отправил Чейни несколько писем, в которых спрашивал, отец он ему или нет, но профессор однозначно отрицал отцовство[2]).

После рождения малыша Флора оставила его на какое-то время на попечение своей бывшей рабыни Вирджинии Прентисс, которая оставалась для Лондона важным человеком на протяжении всей его жизни. В конце того же 1876 года Флора вышла замуж за Джона Лондона, инвалида и ветерана Гражданской войны в США, после чего забрала малыша к себе обратно. Именно тогда мальчик получил имя Джон Лондон (Джек — уменьшительная форма имени Джон[3]). Семья Лондонов (Джон Лондон привел в семью двух своих дочерей, старшая, Элиза, стала верным другом и ангелом-хранителем Джека на всю жизнь) поселилась в рабочем районе Сан-Франциско, к югу от Маркет-стрит[2]. В это время страна была охвачена жесточайшим экономическим кризисом, начавшимся в 1873 году, сотни тысяч людей потеряли работу и скитались от города к городу в поисках случайного заработка[4]. Отчим Джека предпринял несколько попыток заняться фермерством, которые были сведены на нет Флорой, всегда носившейся с авантюрными планами быстрого обогащения[2]. Постоянно испытывая нужду, семья переезжала с места на место, пока не обосновалась в соседнем с Сан-Франциско городе Окленд, где Лондон в конце концов и окончил начальную школу. Джек Лондон рано начал самостоятельную трудовую жизнь, полную лишений. Школьником продавал утренние и вечерние газеты, по выходным подрабатывал в кегельбане, расставляя кегли, а также уборщиком пивных павильонов в парке[5]. По окончании начальной школы, в возрасте четырнадцати лет, поступил на консервную фабрику рабочим. Работа была очень тяжёлой, и он ушёл с фабрики, чтобы, по его выражению, «окончательно не превратиться в рабочую скотину». За 300 долларов, одолженных у Вирджинии (Дженни) Прентисс, он купил подержанную шхуну «Рэззл-Дэззл» и стал «устричным пиратом»: нелегально ловил устриц в бухте Сан-Франциско и продавал в рестораны[2]. В те годы там существовала браконьерская «устричная флотилия». Пятнадцатилетний подросток вполне освоил взрослую жизнь и даже завёл себе подругу. Благодаря отважному характеру Джека (он вскоре сделался «королём пиратов»), его переманил на службу рыбацкий патруль, который как раз боролся с браконьерами. Этому периоду жизни Джека Лондона посвящены «Рассказы рыбацкого патруля».

В 1893 году нанялся матросом на промысловую шхуну «Софи Сазерленд», отправляющуюся на ловлю котиков к берегам Японии и в Берингово море. Первое плавание дало Лондону много ярких впечатлений, которые легли затем в основу многих его морских рассказов и романов («Морской волк» и др.). Вернувшись через семь месяцев домой, он какое-то время работал на джутовой фабрике, гладильщиком в прачечной и кочегаром (романы «Мартин Иден» и «Джон Ячменное Зерно»).

Первый очерк Лондона «Тайфун у берегов Японии», за который он получил первую премию одной из газет Сан-Франциско, был опубликован 12 ноября 1893 года и послужил началом его литературной карьеры.

В 1894 году принимал участие в походе безработных на Вашингтон (очерк «Держись!»), был арестован близ Ниагара-Фоллс за бродяжничество, после чего месяц просидел в тюрьме в Буффало («Смирительная рубашка»). Во время скитаний по дорогам с армией бродяг Лондон пришёл к выводу, что физический труд не может обеспечить человеку достойного существования и ценится только труд интеллектуальный. В это время у него возникает убеждённость, что он должен стать писателем. В походе он впервые обстоятельно знакомится с социалистическими идеями (и, в частности, с «Манифестом Коммунистической партии» Маркса и Энгельса), которые произвели на него огромное впечатление.[4] В 1895 году он вступил в Социалистическую трудовую партию Америки, с 1900 года (в некоторых источниках указан 1901 год) — член Социалистической партии Америки, из которой выбыл в 1914 году (в некоторых источниках указан 1916 год). В заявлении о выходе из партии причиной была названа потеря веры в её «боевой дух» (имелся в виду отход партии от пути революционного преобразования общества и взятый ею курс на постепенный реформистский путь к социализму).[6] Вернувшись домой, Джек поступает в среднюю школу. В школьном журнале «Иджис» он публикует свои первые социалистические очерки и рассказы о временах своих странствий по дорогам США[2]. Темпы обучения его категорически не устраивали, и он принимает решение бросить школу и готовиться самостоятельно к поступлению в Калифорнийский университет.[2]

Успешно сдав вступительные экзамены, Джек Лондон поступил в Калифорнийский университет, но после 3-го семестра из-за отсутствия средств на учёбу вынужден был уйти. Весной 1897 года Джек Лондон поддался «золотой лихорадке» и уехал на Аляску. Поначалу Джеку с товарищами сопутствовала удача — опередив многих других золотоискателей, они смогли пробиться к верховьям реки Юкон и застолбить участок. Но золота на нём не оказалось, а застолбить новый до весны не представлялось возможным, и, в довершение всего, во время зимовки Лондон заболел цингой[2]. В Сан-Франциско он вернулся в 1898 году, испытав на себе все прелести северной зимы. Вместо золота судьба одарила Джека Лондона встречами с будущими героями его произведений.

Более серьёзно заниматься литературой стал в возрасте 23-х лет, после возвращения с Аляски: первые «северные» рассказы были опубликованы в 1899 году, а уже в 1900 году была издана его первая книга — сборник рассказов «Сын волка». Затем последовали следующие сборники рассказов: «Бог его отцов» (Чикаго, 1901), «Дети мороза» (Нью-Йорк, 1902), «Вера в человека» (Нью-Йорк, 1904), «Лунный лик» (Нью-Йорк, 1906), «Потерянный лик» (Нью-Йорк, 1910), а также романы «Дочь снегов» (1902), «Морской волк» (1904), «Мартин Иден» (1909), принёсшие писателю широчайшую популярность. Работал писатель очень много, по 15—17 часов в день, и написал около 40 книг за всю свою не очень длинную писательскую жизнь.

Художественный метод Лондона выражается прежде всего в стремлении показать человека в тяжелой жизненной ситуации, на переломе судьбы, реалистические описания обстоятельств сочетаются с духом романтики и приключений (сам автор определял свой стиль как «вдохновенный реализм, проникнутый верой в человека и его стремления»[6]). Для произведений Лондона характерен особый поэтический язык, быстрое введение читателя в действие своего произведения, принцип симметричности повествования, характеристика героев через диалоги и мысли. Своими литературными учителями он считал Р. Стивенсона и Р. Киплинга (хотя с шовинистическим мировоззрением последнего Лондон не соглашался, восхищаясь лишь его стилистическими достоинствами[2]). Огромное влияние на жизненную философию писателя оказали Г. Спенсер, Ч. Дарвин, К. Маркс и Ф. Энгельс и, в некоторой степени, Ф. Ницше[2]. Джек Лондон давал высокую оценку произведениям русских писателей, особенно М. Горького (его роман «Фома Гордеев» Лондон называет «целительной книгой», которая «утверждает добро»[7]).

В 1902 году Лондон побывал в Англии. Пребывание в Лондоне дало ему материал для написания книги «Люди бездны», которая имела успех в США (в отличие от Англии). По возвращении в Америку он читает в разных городах лекции, преимущественно социалистического характера, и организует отделы «Общестуденческого общества».

В январе 1900 года Джек Лондон женился на невесте своего погибшего университетского приятеля Бэсси Маддерн, которая родила ему двух дочерей — Джоан и Бэсс[2]. Летом 1903 года, влюбившись в Чармиан Киттредж, писатель уходит из семьи и в ноябре 1905 года женится на ней[2]. Во время Русско-японской войны 1904—1905 гг. Лондон работает военным корреспондентом. В 1907 году писатель предпринимает кругосветное путешествие на построенном по собственным чертежам судне «Снарк» (по замыслу Лондона путешествие должно было продлиться 7 лет, но было прервано в 1909 году из-за болезни писателя)[2]. В путешествии был собран богатый материал для книг «Путешествие Снарка», «Рассказы южных морей», «Сын Солнца». К этому времени благодаря высоким гонорарам Лондон становится состоятельным человеком. Его гонорар доходил до 50 тысяч долларов за книгу, что было очень большой суммой. Впрочем, самому писателю денег постоянно не хватало.

Многогранный талант Лондона принёс ему успех и в области сочинения утопических и научно-фантастических рассказов. «Голиаф», «Враг всего мира», «Алая чума», «Когда мир был юн» и другие привлекают оригинальностью стиля, богатством воображения и неожиданными ходами несмотря на определённую схематичность и незавершённость. Развитая интуиция и жизненные наблюдения в стране «жёлтого дьявола» позволили Лондону предвидеть и ярко изобразить наступление эпохи диктаторов и социальных потрясений («Железная пята» — становление олигархической диктатуры в США), мировых войн и чудовищных изобретений, угрожающих существованию человечества.

В 1905 году писатель приобрел ранчо в Глен-Эллен (Калифорния), которое неоднократно расширял в последующие годы. Увлёкшись сельским хозяйством, Лондон активно внедрял новейшие методы хозяйствования на своей земле, пытаясь создать «идеальную ферму», что в конце концов привело его к многотысячным долгам[2]. Чтобы покрыть долги, писатель был вынужден заниматься литературной подёнщиной, писать низкопробные произведения на потребу популярным журналам (таковыми, по признанию самого автора, являлись «Приключение», «Смок Беллью»)[6]. В какой-то момент писательский труд даже начал вызывать у Лондона отвращение[6]. Весной 1914 года по заданию журнала «Кольерс» он отправляется военным корреспондентом в Мексику, где пишет статьи, оправдывающие вмешательство США во внутренние дела других государств, что вызвало бурю негодования товарищей по партии[8].

В последние годы Лондон переживал творческий кризис, в связи с чем стал злоупотреблять алкоголем (впоследствии бросил). Из-за кризиса писатель даже был вынужден пойти на приобретение сюжета для нового романа. Такой сюжет был продан Лондону начинающим американским писателем Синклером Льюисом. Лондон успел дать будущему роману название «Бюро убийств», однако написать успел совсем немного, так как вскоре скончался. Джон Чейни, известный всему миру как Джек Лондон, скончался 22 ноября 1916 года, на 41-м году жизни, в Глен-Эллене. Последние годы он страдал от почечного заболевания (уремии) и умер от отравления прописанным ему морфием. Самой известной является версия самоубийства[9]. Версия обдуманного самоотравления также стала распространяться в более поздние времена — достаточно вспомнить о смерти Зигмунда Фрейда. Рассуждения об источниках самоубийств существовали в голове писателя — например, об этом можно судить по сюжетным событиям романа «Мартин Иден». О своих размышлениях по поводу самоубийства Лондон также упоминает в автобиографической повести «Джон Ячменное Зерно».

Флора Веллман на шесть лет пережила своего великого сына.

Библиография

Романы и повести

Оригинальный заголовок Русский перевод
A Daughter of the Snows (1902) Дочь снегов
The Cruise of the Dazzler (1902) Путешествие на «Ослепительном»
The Call of the Wild (1903) Зов предков
The Kempton-Wace Letters (1903) Письма Кэмптона — Уэсу
The Sea-Wolf (1904) Морской волк
The Game (1905) Игра
White Fang (1906) Белый Клык
Before Adam (1907) До Адама
The Iron Heel (1908) Железная пята
Martin Eden (1909) Мартин Иден
Burning Daylight (1910) Время-не-ждёт
Adventure (1911) Приключение
The Scarlet Plague (1912) Алая чума
The Abysmal Brute (1913) Лютый зверь
The Valley of the Moon (1913) Лунная долина
The Mutiny of the Elsinore (1914) Мятеж на Эльсиноре
The Star Rover (1915) Межзвёздный скиталец (Смирительная рубашка)
The Little Lady of the Big House (1916) Маленькая хозяйка большого дома
Jerry of the Islands (1917) Джерри-островитянин
Michael, Brother of Jerry (1917) Майкл, брат Джерри
Hearts of Three (1920) Сердца трёх

Рассказы

Джек Лондон написал более 200 рассказов, входящих в 16 сборников:

Оригинальный заголовок Русский перевод
Son of the Wolf (1900) Сын Волка
The God of His Fathers (1901) Бог его отцов
Children of the Frost (1902) Дети мороза
The Faith of Men (1904) Мужская верность
Moon-face (1906) Луннолицый
Love of Life (1907) Любовь к жизни
Tales of the Fish Patrol (1906) Рассказы рыбачьего патруля
Lost Face (1910) Потерявший лицо
South Sea Tales (1911) Рассказы южных морей
When God Laughs (1911) Когда боги смеются
The House of Pride (1912) Храм гордыни
Smoke Bellew (1912) Смок Беллью
A Son of the Sun (1912) Сын Солнца
The Night Born (1913) Рождённая в ночи
The Strength of the Strong (1914) Сила сильных
The Turtles of Tasman (1916) Черепахи Тасмана
Изданы посмертно
The Red One (1918) Красное божество
On the Makaloa Mat (1919) На циновке Макалоа
Dutch Courage (1922) Голландская доблесть (Для храбрости)

Рассказы:

  • «Алоха Оэ» (1908)
  • Ату их, ату! (1908)
  • Белое безмолвие (The White Silence, 1899)
  • Бесстыжая
  • Болезнь Одинокого Вождя (1902)
  • Бродяга и фея
  • Бурый волк
  • «Быки»
  • В дебрях Севера (1901)
  • Великая загадка
  • Великий кудесник (1901)
  • Вера в человека
  • Гиперборейский напиток
  • Гниль завелась в штате Айдахо (статья, 1906)
  • Джон Ячменное Зерно
  • Дом Мапуи (1908)
  • Дорога (The Road, 1907)
  • Дочь северного сияния
  • Дьяволы на Фуатино
  • Жемчуг Парлея
  • Жена короля
  • Женское презрение
  • За тех, кто в пути!
  • Закон жизни (1900)
  • Зов предков (роман, 1903)
  • Золотое дно
  • Золотой каньон (1905)
  • Золотой мак
  • Зуб кашалота
  • История Джис-Ук
  • Как аргонавты в старину
  • Как я стал социалистом (How I became a socialist)
  • Картинки
  • Киш
  • Киш, сын Киша (Keesh, the Son of Keesh, 1901)
  • Когда боги смеются
  • Конец сказки
  • Костёр
  • Кулау-прокажённый (Koolau the Leper, 1919)
  • Кусок мяса
  • Лига стариков (The League of the Old Men, 1902)
  • Любительский вечер
  • Любовь к жизни (Love of Life, 1905)
  • Маленький счёт Суизину Холлу
  • Мауки
  • Мексиканец (The Mexican, 1911)
  • Местный колорит
  • Меченый
  • Мудрость снежной тропы
  • Мужество женщины
  • На берегах Сакраменто
  • Ночь на Гобото (A Goboto Night, 1911)
  • В далёком краю
  • На Сороковой Миле
  • На циновке Макалоа
  • Нам-Бок — лжец
  • Неожиданное
  • Неукротимый белый человек (1908)
  • О себе
  • Однодневная стоянка
  • Отступник (The Apostate, 1906)
  • Перья Солнца
  • Первобытный поэт
  • По праву священника
  • Под парусным тентом
  • Польза сомнения
  • Потомок Мак-Коя (1909)
  • Прибой Канака
  • Признание
  • Приключение в воздушном океане
  • Прощай, Джек! (1909)
  • Рождённая в ночи
  • Северная Одиссея
  • Светлокожая Ли Ван (1901)
  • Сила сильных
  • Сказание о Кише
  • Смирительная рубашка
  • Смок Беллью
  • Смок и Малыш
  • Страшные Соломоновы острова (1908)
  • «Сцапали» ("Pinched", 1907)
  • Сын Волка (The Son of the Wolf)
  • Там, где расходятся пути
  • Тропой ложных солнц (The Sun Dog Trail, 1910)
  • Тысяча дюжин
  • Убить человека
  • Храм гордыни
  • Человек со шрамом
  • Через стремнины к Клондайку
  • Что значит для меня жизнь
  • Чун А-чун
  • Шериф Коны
  • Шутка Порпортука (The Wit of Porportuk, 1910)
  • Шутники с Нью-Гиббона
  • Язычник (1908)

Другие произведения

Переводы на русский язык

Собрания сочинений

  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 7 томах + дополнительный том. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1954—1957.
  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. — М.: «Правда», 1961. — (Библиотека «Огонёк»).
  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 13 томах. — М.: «Правда», 1976. — (Библиотека «Огонёк»).
  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 8 томах. — М.: «Отечество», «Полигран», 1993—1995.
  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 16 томах. — Харьков: «Фолио», 1994.
  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 20 томах. — М.: «Терра», 1998—1999.
  • Джек Лондон. Собрание сочинений в 13 томах. — Харьков—Белгород: «Книжный клуб», 2009.

Экранизации

Фильмы по мотивам произведений Лондона ставили неоднократно. Известно более ста экранизаций трудов Джека Лондона. Сам писатель один раз сыграл эпизодическую роль моряка в первой экранизации своего романа «Морской волк» (1913)[10].

Память

См. также

Напишите отзыв о статье "Джек Лондон"

Примечания

  1. Книгоиздание СССР. Цифры и факты. 1917—1987 / Е. Л. Немировский, М. Л. Платова. — М.: Книга, 1987. — С. 311. — 320 с. — 3000 экз.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Стоун, Ирвинг. Моряк в седле. — ISBN 5-85880-382-2
  3. [www.cluber.com.ua/lifestyle/istoriya-uspeha-lifestyle/2012/05/istoriya-uspeha-dzheka-londona/ История успеха Джека Лондона]
  4. 1 2 Фонер Ф. Джек Лондон — американский бунтарь. М : Прогресс, 1966. 240 с.
  5. Джек Лондон. «Джон Ячменное Зерно» (1913) (автобиографический очерк)
  6. 1 2 3 4 Быков, Виль. Джек Лондон. Саратов: Изд-во гос. ун-та, 1968. 284 с
  7. Джек Лондон «Фома Гордеев»
  8. Фонер Ф. Джек Лондон — американский бунтарь. М : Прогресс, 1966. 240 с.
  9. Columbia Encyclopedia «Jack London», «Beset in his later years by alcoholism and financial difficulties, London committed suicide at the age of 40.»
  10. [imdb.com/name/nm0518711/ imdb.com — Jack London]

Литература

Исследования и биографии

Ссылки

  • [sunsite.berkeley.edu/London/ The Jack London Collection] (англ.)
  • [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/BONMOTS/LONDON.HTM «Как я стал социалистом» «Что значит для меня жизнь»] Джек Лондон
  • www.peoples.ru/art/literature/prose/belletristika/london/
  • [www.londonjack.net.ru/ Джек Лондон — о творчестве писателя]
  • [www.rg.ru/2010/01/14/london.html «Хижина Джека»] «Российская газета» — Неделя № 5084 (5) от 14 января 2010 г.
  • Александр Карпенко [karpenko-sasha.livejournal.com/19127.html Обратная сторона мечты]

Отрывок, характеризующий Джек Лондон

В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.