Джемини-4

<tr><th colspan="2" cellspacing="0" cellpadding="2" style="background:#b0c4de; text-align: center">Эмблема</th></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">
</td></tr> <tr><th colspan="2" cellspacing="0" cellpadding="2" style="background:#b0c4de; text-align: center">Фотография экипажа</th></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">
Эдвард Уайт и Джеймс МакДивитт </td></tr> <tr><th colspan="2" cellspacing="0" cellpadding="2" style="background:#b0c4de; text-align: center">Связанные экспедиции</th></tr> <tr><td colspan="2">

Джемини-4
Общие сведения
Полётные данные корабля
Название корабля	Gemini 4
Ракета-носитель	Titan II GLV
Запуск	3 июня 1965 15:15:59 UTC
Количество витков	62
Апогей	282,1 км
Перигей	162,3 км
Наклонение	32,53°
Период обращения	88,94 мин
Масса	3574,0 кг
NSSDC ID	[nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftOrbit.do?id=1965-043A 1965-043A]
SCN	[www.n2yo.com/satellite/?s=01390 01390]
Полётные данные экипажа
Членов экипажа	2
Позывной	Gemini 4
Посадка	7 июня 1965 17:12:11 UTC
Место посадки	27°44′ с. ш. 74°11′ з. д.27.733° с. ш. 74.183° з. д. / 27.733; -74.183
Длительность полёта	4 суток 1 час 56 мин 12 сек

Предыдущая	Следующая
Джемини-3	Джемини-5

</td></tr>

«Джемини-4» — американский пилотируемый космический корабль. Старт «Джемини-4» стал 8-м пилотируемым космическим полётом США, выполненным астронавтами американского национального космического агентства (НАСА) Джеймсом МакДивиттом и Эдвардом Уайтом. С учётом высотных полётов американского ракетоплана «X-15» это был 18-й полёт человека на высоту свыше 100 км (необходимое требование регистрации космического полёта по классификации ФАИ). Особенностью полёта стал первый выход американского астронавта в открытое космическое пространство, во время которого Эдвард Уайт 20 минуты находился вне корабля, пристрахованный к нему специальным фалом.

Экипажи

Числа в скобках, указанные после имён членов экипажа, обозначают количество совершённых ими космических полётов, включая рассматриваемый.

Основной экипаж

• Джеймс Олтон МакДивитт (англ. McDivitt James Alton) (1) — командир
• Эдвард Хиггинс Уайт (англ. White Edward Higgins) (1) — пилот

Дублирующий экипаж

• Фрэнк Фредерик Борман (англ. Frank Frederick Borman) — командир
• Джеймс Артур Ловелл (англ. James "Jim" Arthur Lovell, Jr.) — пилот

Задачи полёта

Полёт «Джемини-4» был рассчитан стать первым многодневным полётом пилотируемого космического корабля Соединённых Штатов Америки, призванным подтвердить возможность человека длительно находиться в космическом пространстве, что было необходимо для достижения Луны и возвращения астронавтов на Землю.

Второй задачей 4-х дневного 62-х виткового полёта была отработка сближения и совместного полёта с отработавшей второй ступенью ракеты-носителя «Титан III».

Ещё одной, исходно не планируемой целью, стал первый выход американского астронавта за пределы космического корабля. НАСА, обеспокоенное отставанием от СССР в космической гонке, сделала выход в открытый космос одной из главных задач после успешного полёта советского космического корабля «Восход-2» и выхода в открытый космос космонавта Алексея Архиповича Леонова.

Астронавтами «Джемини-4» был установлен новый рекорд продолжительности полёта, что позволило снизить обеспокоенность учёных последствиями длительного пребывания людей в космосе. Управление впервые проводилось из нового Центра управления полётами, расположенного недалеко от Хьюстона, который, в отличие от используемого до этого центра на мысе Канаверал, был подготовлен для трёхсменной работы, необходимой при управлении многодневными полётами.

Полёт

Старт

При старте корабля впервые проводилась международная телетрансляция запуска через спутник «Intelsat I» (Early Bird). Увидеть старт корабля «Джемини-4» в реальном времени могли жители двенадцати европейских государств. Интерес прессы и телевидения к спутниковой трансляции и новому центру управления в Хьюстоне был столь высок, что НАСА пришлось арендовать помещения для размещения 1100 журналистов, запросивших аккредитацию.

За исключением замеченных моментов осевой вибрации ракеты-носителя, запуск прошёл без замечаний.

Сближение с ракетной ступенью

Попытка сближения с отработавшей второй ступенью ракеты-носителя, предпринятая на первом витке полёта, показала космическим инженерам всю чуткость орбитальной механики. Когда астронавты включили маневровые двигатели, предварительно развернув их по направлению к ракетной ступени, обнаружилось что их корабль стал удаляться и одновременно снижаться относительно неё.

После нескольких безуспешных попыток приблизиться и растрачивания половины топливного запаса маневровых двигателей МакДивитт и Уайт с согласия Хьюстона отказались от этой цели. Было принято решение, что выход в открытый космос — более важная задача, чем сближение, которое можно выполнить при следующих полётах. (Впоследствии успешное сближение действительно было выполнено, для этого догоняющему кораблю предварительно пришлось перейти на более низкую и более быструю орбиту.)

Выход в открытый космос

Первоначально планировалось, что выход будет совершён во время второго орбитального витка, однако астронавты перенесли его на третий, поскольку МакДивитту показалось, что Уайт выглядит уставшим и возбуждённым после старта и неудачного сближения с ракетой. После недолгого отдыха экипаж приступил к выполнению программы выхода. Разгерметизация кабины была начата, когда корабль находился над прибрежным австралийским городом Карнарвон, где НАСА имела собственную станцию слежения за космическими объектами. Механизм открытия люка слегка заклинило и астронавтам пришлось потратить некоторое время, чтобы добиться успеха.

Пристраховавшись фалом Уайт подал кислород в ручное двигательное устройство «самострел» и вылетел из кабины. Отлетев на несколько метров он начал выполнять эксперименты по маневрированию. Обнаружилось, что выполняются они легко, а повороты и вращения не приводят к повышенному расходу топлива, как он предполагал.

Пока Уайт летал вокруг корабля, МакДивитт фотографировал его. Через 15 минут и 40 секунд Уайт получил от Хьюстона команду вернуться в корабль. «Это самый печальный момент в моей жизни», — откомментировал он. С первого раза закрыть люк астронавтам не удалось. Механизм люка доставил астронавтам несколько тревожных минут, отказавшись фиксироваться. Только совместными усилиями Уайту и МакДивитту удалось притянуть рукоятку и добиться фиксации.

Таким образом, Эдвард Уайт выполнил первый выход в открытый космос с борта американского корабля. Кадры МакДивитта, запечатлевшие этот выход, стали всемирно известны.

Эксперименты

За время оставшегося полёта экипажем «Джемини-4» было выполнено одиннадцать различных экспериментов. Эксперимент D-8 заключался в измерении излучения в пространстве вокруг корабля с помощью пяти дозиметров. Особый интерес вызвало обнаружение Южно-Атлантической аномалии; уровни радиации над этим регионом были значительно выше, чем в других местах. В ходе эксперимента D-9 астронавты должны были с помощью секстанта по звёздам определить положение своего корабля. Эксперименты 5-5 и 5-6 представляли собой фотографирование 70-миллиметровой камерой «Hasselblad» облаков и земной поверхности под кораблём.

Также в ходе полёта были проведены два медицинских эксперимента: M-3 и M-4. Первый из них — упражнения на пружинном эспандере. По словам Уайта, его желание напряжённо трудиться на тренажёре падало в течение полёта. МакДивитт предполагал, что это, возможно, было вызвано нехваткой сна. Вторым был эксперимент по снятию фонокардиограммы. Через прикреплённые датчики улавливался пульс космонавтов; особое внимание уделялось моменту старта, выходу в открытый космос и посадке.

Кроме того, астронавтами было выполнено 4 инженерных эксперимента. MSC-1 — измерение электростатического заряда в корабле, MSC-2 — протон-электронный спектрометр, MSC-3 — трёхкоординатный магнитометр и MSC-10 в ходе которого экипаж фотографировал красно-синий лимб Земли.

На 48 витке, к несчастью для фирмы IBM, произошёл сбой в работе бортового компьютера. Накануне компания дала в журнале Wall Street Journal рекламное объявление, в котором расхваливалась надёжность компьютеров IBM, такая высокая, что ими пользуются даже в НАСА. Сбой, произошедший из-за случайного изменения содержимого памяти, привёл к тому, что спускаемый аппарат не смог произвести посадку там, где это было запланировано.

Посадка

После выполнения программы полёта в начале 61-го витка на корабле сработала система ориентации, и включились тормозные двигательные установки. На высоте 120 километров астронавты начали закручивать корабль, чтобы повысить его устойчивость. На высоте 27 километров они стали замедлять вращение и на высоте 12 километров прекратили его. Вскоре после этого был раскрыт тормозной парашют; основной парашют раскрылся уже на высоте 3230 метров. Посадка была жёсткой, но никто из членов экипажа не пострадал. Несмотря на то, что они сели в 80 километрах от намеченной точки приземления, некоторые спасательные суда заранее начали выдвигаться к месту их приземления. Кроме того, за посадкой велось наблюдение с борта специального вертолёта.

Символика

Экипаж «Джемини-4» первоначально намеревался назвать свою миссию «Американский Орёл», но это намерение пришлось оставить после того, как управление НАСА выпустило записку, в которой говорилось, что они не хотели бы повторения истории, случившейся с предыдущей миссией, когда Гас Гриссом назвал свой корабль «Молли Браун».

Миссия получила простой позывной «Джемини-4». На костюмах астронавтов не было никаких нашивок, — они были созданы НАСА много позднее полёта. Так как экипажу помешали назвать их космический корабль, он решил поместить на свои костюмы американский флаг. Удивительно, но они оказались первым экипажем с такой символикой, у предыдущих астронавтов на костюмах была размещена только эмблема НАСА и планка с именем, а у советских экипажей на шлемы скафандров наносилась надпись «СССР».

Спускаемый аппарат

Спускаемый аппарат «Джемини-4» в настоящее время выставляется в смитсоновском национальном музее авиации и космонавтики в Вашингтоне.

Параметры полёта

• Масса: 3,574 кг
• Перигей: 162,3 км
• Апогей: 282,1 км
• Наклонение: 32,53°
• Период обращения: 88,94 минут

Выходы в открытый космос

• Выход  — Уайт
• Открытие люка: 3 июня 1965 года 19:34 UTC
• Начало: 19:46 UTC
• Окончание: 20:06 UTC
• Закрытие люка: 3 июня 1965 года 20:10 UTC
• Продолжительность: 20 минут

Фото

• Mating of Gemini 4 with Titan rocket - S65-23710.jpg

  Установка КК Джемини-4 на ракету-носитель Titan, 14 апреля 1965.

• Gemini-4 ramp walk.jpg
• Gemini 4 McDivitt and White in white room.jpg

  Эдвард Хиггинс и Джеймс Макди́витт в "белой комнате" готовятся, чтобы войти в космический корабль.

• Gemini 4 McDivitt and White enter spacecraft.jpg

  Эдвард Хиггинс и Джеймс Макди́витт в космическом корабле Gemini-4 на вершине ракеты-носителя Titan.

• GT-4 Launch - GPN-2000-001015.jpg

  Старт, 3 июня 1965.

• Ed White First American Spacewalker - GPN-2000-001180.jpg
• White Floats out the Open Hatch - GPN-2000-001407.jpg

  Эдвард Хиггинс у открытого люка.

• Ed White performs first U.S. spacewalk - GPN-2006-000025.jpg
• S65-30427.jpg
• HHMU.jpg

  Ручное двигательное устройство HHMU.

• USS Wasp Gemini IV 07061965.jpg

  Спускаемый аппарат поднимают на борт американского авианосца Wasp, 7 июня 1965 года.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Музейная экспозиция спускаемого аппарата «Джемини-4» (2004).

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Внутри спускаемого аппарата.

См. также

• Джемини
• Выход в открытый космос
• Внекорабельная деятельность космонавтов (таблица)

Ссылки

• [www.thespaceplace.com/history/gemini/gemini04.html Подробное описание полёта «Джемини-4» на сайте «The Ultimate Space Place Contents»]  (англ.)
• [www-pao.ksc.nasa.gov/history/gemini/gemini-4/gemini4.htm Страницы, посвящённые «Джемини-4» на сайте Космического центра имени Кеннеди]  (англ.)
• [www.astronautix.com/flights/gemini4.htm Описание полёта «Джемини-4» на сайте «Encyclopedia Astronautica»]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Джемини-4

«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.