Дженкс, Джереми Уиппли

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Дженкс.
Джереми Уиппли Дженкс
Jeremiah Whipple Jenks
Дата рождения:

2 сентября 1856(1856-09-02)

Место рождения:

Сент-Клэр, шт. Мичиган[en] США

Дата смерти:

24 августа 1929(1929-08-24) (72 года)

Место смерти:

Нью-Йорк США

Страна:

США

Научная сфера:

экономика

Награды и премии:

премия Серебряного Буффало[en] (1926)

Подпись:

Джереми Уиппли Дженкс (англ.  Jeremiah Whipple Jenks; 2 сентября 1856, Сент-Клэр, штат Мичиган[en] США — 24 августа 1929, Нью-Йорк, США) — американский экономист, президент Американской экономической ассоциации в 1906—1907 годах.





Биография

Джереми родился в Сент-Клэр, штат Мичиган 2 сентября 1856 году[1].

В 1878 году получил степень бакалавра, а степень магистра получил в 1879 году в том же Мичиганском университете. После учёбы в университете начал преподавать учителем литературы в Маунт-Моррис Колледже[en] в штате Иллинойс, и изучал право в городе Порт-Гурон. В 1885 году получил докторскую степень в Галле-Виттенбергском университете под руководством Иоганнеса Конрада. Тема диссертации была об американском экономисте Генри Кэри.

После возвращения в Америку недолго преподавал в средней школе Пеории, затем в 1886 году в колледже Нокс[en], а в 1889—1891 годах профессор экономики и социологии в Индианском университете[2]. В 1891 году назначен профессором кафедры политических, муниципальных и социальных институтов в Корнелльском университете, куда перешёл вместе с учителем Франком Феттерем. В 1891—1912 годах был профессором политэкономии и политики в Корнелльском университете и деканом экономического факультета, членом Школы истории и политологии имени президента Уайта[en]. В 1912—1929 годах профессор и член консультационного совета института Александра Гамильтона[en], а затем преподавал в Нью-Йоркском университете, а с 1917 года также стал директором отделения восточной политики и торговли[2].

В 1899—1901 годах — член Промышленной комиссии США[en], автор её отчета о промышленных объединениях в Европе и собрания законодательных актов, регулировавшие деятельность трестов и промышленных объединений в США. Назначения было с помощью друга Теодора Рузвельта. В 1901—1902 годах был назначен Т. Рузвельтом специальным уполномоченным Военного министерства, в качестве которого посетил британские и голландские колонии в Восточной Азии и ознакомился с их денежной и налоговой системой, условиями труда и организацией полиции, в результате чего выработал рекомендации для колониальной администрации Филиппин. В 1903 году — консультант правительства Мексики по денежной реформе. Т. Рузвельт его назначил главой комиссии по международному обмену. Зимой 1903—1904 годах посетил Пекин (Китай), где пытался добиться проведения денежной реформы на основе золотого стандарта. В 1907—1910 годах назначен Т. Рузвельтом членом Иммиграционной комиссии США[en]. В 1908 году в качестве члена исполкома Национальной гражданской федерации[en] разрабатывал Акт Шермана, а в 1914 году Закон Клейтона. В 1917 году — член совещательного комитета Совета национальной обороны. С 1918 году — член межправительственной комиссии по имущественным претензиям в Никарагуа, директор Тихоокеанского железнодорожного и Национального банка Никарагуа. Член комитета по образованию для заграничной службы, председатель Национального совета по вопросам религии в системе высшего образования, вице-президент Национальной монетарной ассоциации и Китайского общества Америки. В качестве члена исполнительного совета бойскаутов Америки подготовили присягу и закон для бойската. После Первой мировой войны участвовал в разработке планов стабилизации германской валюты[1].

Джерими умер 24 августа 1929 года[1].

Основной вклад в науку

В результате Ихэтуаньского восстания в Китае против иностранного вмешательства в экономику страны погибло большое количество иностранцев и миссионеров. Альянс восьми держав принял решение вторгнуться в Китай и ввели страховое возмещение в размере 400 миллионов серебряных лянов. В связи с резким падением стоимости серебра профессор Дженкс был отправлен в Китай в 1903 году для поддержки серебряной денежной системы на уровне паритета с золотом, где Дженкс принялся создавать золото-валютный стандарт для Китая[3].

Дженкс приходит к выводу, что без монополии или сговора невозможно сохранить без убытка отрасли с высокими фиксированными затратами. Отрасли, требующие небольшое количество капитала для входа на рынок, будут привлекать множество участников, а высокие барьеры (высокая капиталоёмкость) порождают отсутствие конкуренции. Потенциальная конкуренция (вероятность выхода на рынок конкурентов) не позволяет монополисту держать высокие цены на рынке. В 1892 году Дженкс пишет, что совершенная конкуренция приводит к финансовому краху, только крупномасштабные организации эффективны. Антимонопольное законодательство в части преследования трестов неэффективно, и роль государство должна сводиться к прагматической адаптации к постоянно изменяющимся условиям рыночной экономики и общества в целом. В 1907 году Дженкс дополняет, что природа ряда отраслей такая, что должна управляться исключительно государством. Государственный инспектор может устранить ограничения конкуренции через систему контроля и надзора в связи с тем, что конкуренция даёт в целом лучший стимул усилий, оригинальность мышления, развития личности в предприятии. Правительство должно контролировать конкуренцию в рамке справедливых пределов[4].

Награды

Библиография

Напишите отзыв о статье "Дженкс, Джереми Уиппли"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 [www.booksite.ru/localtxt/slo/var/ame/rik/ist/slovar_amerik_istor/13.htm Словарь американской истории с колониальных времен до первой мировой войны] // СПб. / ред. А.А. Фурсенко. — 1997.
  2. ↑ 1 2 Institute for New Economic Thinking [www.hetwebsite.net/het/profiles/jenks.htm Jeremiah W. Jenks, 1856-1929].
  3. ↑ Lai C.C., Gau J.Jr-S., Ho T.K. [hermes-ir.lib.hit-u.ac.jp/rs/bitstream/10086/17470/1/HJeco0500100350.pdf Professor Jeremiah Jenks of Cornell University and the 1903 Chinese Monetary Reform] // Hitotsubashi Journal of Economics 50. — 2009. — P. 35-46.
  4. ↑ Chaves J. [www.scribd.com/doc/299620459/Pioneer-of-Industrial-Organization Pioneer of Industrial Organization] // Hitotsubashi Journal of Economics 50. — 2009. — P. 179-182.

Отрывок, характеризующий Дженкс, Джереми Уиппли

– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Дженкс,_Джереми_Уиппли&oldid=77971240»